Виктор Точинов - Великая степь
Никто из жаждущих свежей питьевой водички ничего против подполковника не предпринял. Ткачик чуть расслабился. До здания штаба рукой подать, три минуты прогулочным шагом… Вроде пронесло.
Он трусцой огибал все более редеющую толпу. Солдатики почти все разбрелись, сгибаясь под ношей. Капитаны, лейтенанты и прапорщики, доставлявшие бидоны до квартир самолично, грузили емкости на всевозможные тележки. Чуть дальше к цистерне выстроилась очередь с канистрами в руках. Обрывки разговоров скользили мимо внимания Ткачика.
— …прикинь? Загнул — восемь баранок за литр…
—… с Третьего вернулся. Говорит, всех…
— …не успели, всю неделю с опреснителя пили, ничего…
—… кто-кто, дед в пальто. За базаром следи, вон, про…
—… Машка Мейсон в последней…
—… сегодня, здоровущий, метров восемьдесят, говорят, всё, хватит, не поплывут больше за…
— … как печка раскочегаренная, даром что сорок пять, а сиськи…
— … так и скажи. В гробу я…
— … все по расписке, чин по чину. А что мне теперь эти…
Он не вслушивался, главным и почти единственным органом чувств стало зрение, периферийное в том числе. Ткачик улавливал все, стараясь вовремя засечь человека, пока не начавшего двигаться, но уже вогнавшего тело в ритм — внимательным и тренированным глазом такое можно увидеть.
И — он увидел.
4
Гамаюн не остановился, но начал двигаться странной для непосвященного наблюдателя, плывуще-танцующей походкой.
Ткачик понял, что старшой тоже видит. Видит, как напряжен идущий навстречу — высокий, худощавый, в цивильном. Видит перекинутую через руку куртку (здесь? в конце мая?). Видит скованную, деревянную походку. Видит все — и готов. Готов ко всему.
Ткачик ускорился. И тут впереди что-то сломалось, что-то пошло не так… Что там такое, айдахар вам всем в…
Гамаюн остановился и обратился к встречному. И тот ответил, и тоже остановился, подойдя ближе, и повернулся к старшому, и старшой говорил ему что-то еще, и сделал успокаивающий жест рукой, а тот, высокий, — тот нервничал, тот дергался, тот просто танцевал, рука с перекинутой курткой стала подниматься, сейчас ведь пальнет, на что смотрит старшой…
Ткачика выстрелило с места, как ракету пороховым ускорителем.
Все длилось вечность. Вечность падала куртка, и вечность высокий тянул к блеснувшему оружию зачем-то еще и левую руку, и вечность Ткачик летел оставшиеся ему метры, и вечность удивлялся странной неподвижности старшого, и вечность думал: не успеть…
А потом вечность сжалась в короткие, как выстрел, мгновения.
Удар в бок. Ткачик выдергивает оружие у высокого — по инерции пролетая мимо. Пальцы того хрустят — Ткачик слышит. Секундно удивляется юному лицу стрелка. Падает, группируясь. Вскакивает, рвет из кобуры пистолет. Пушка киллера (обрез?) падает под ноги. Стрелок — успев развернуться — напролом в кусты. Боль в боку — сильная. Прицел ловит узкую спину. Мимо — перекрывая цель — смазанная тень. Рыжий парик. Багира… Ткачик разворачивается, ему уже плевать на стрелка. От Багиры не уходят… Бок болит, ерунда, не смертельно, при сильных пулевых в первые мгновения не больно… Что со старшим?
Старшой на ногах. Пошатнулся, но устоял. Скривившись, держится за левую сторону груди. Пулька смешного калибра 5.6, вскользь пробороздившая Ткачику бок, именно туда и попала.
В область сердца.
5
Откуда-то выскочили ребята в полном снаряжении — автоматы, сферы, броники. Свои, из Отдела, взвод Васи Скоробогатова. Оттесняли к гостинице позабывших про фляги и канистры свидетелей скоротечной сцены — многие не поняли ничего, щелчок выстрела был почти не слышен.
Трое дернулись в кусты, за стрелявшим. Опоздали, Багира дело знала. Вынырнула из колючей поросли, платье разодрано, на шее свежая царапина. Туфли куда-то канули. Парик сбился, но уцелел. Под мышкой — ошарашенный киллер, похоже, испытавший пару парализующих приемов. Но вполне пригодный к немедленному употреблению. Пацан, старший школьный возраст. Интересные дела…
— Живой, морпех? — спросил старшой Ткачика. Сам Гамаюн был жив, но жутко недоволен. И — неприятно удивлен. А на пойманного террориста даже не глянул. Отвернулся.
Ткачик сплюнул. Поднял руку, осмотрел бок. Кровило сильно, болью отзывалось на движения. Но видно — вскользь, неглубоко. Царапина.
— Живой… Айдахар вам всем в душу… — Ткачик не понимал ничего. Буффонада какая-то… Пиф-паф, занавес, все живы, встают и идут кланяться… Тренировка? С пальбой боевыми? Хм-м-м…
— Триста дойчмарок… — сказал Гамаюн с непонятным выражением.
Ткачик не понял. Старшой пояснил:
— Броник триста марок стоил. По каталогу заказывал… Типа «дипломат», скрытное ношение. Не знаю уж, чем дипломаты там в посольствах своих друг в друга пуляют… Но серьезный калибр прошьет навылет, если с сердечником… А мягкий — ребра поломает. И так-то кровоподтек знатный останется…
Ткачику показалось, что подполковник говорит первое пришедшее в голову — чтобы не молчать. И прикрывает словами весьма неприятные мысли… Похоже, информированы подчиненные далеко не полностью, а игра Карахара совсем не так проста. Ребятам Васи все пополам, они свое дело сделали на раз-два, выскочив откуда-то как чертики из коробочки. И Багира с Лягушонком не задумываются, идут за старшим слепо, по привычке, хоть через огонь, хоть через кровь по колено. А вот у мичмана Ткачика есть причины задуматься. Вполне веские причины…
Скоробогатов поднял оружие стрелка. Нечто самопально-несерьезное. Грубо обработанный металл, ручка — искривленная деревяшка. Коротенький стволик без нарезок. Вася потянул аляповатую ручку завора — показалась серенькая гильза. Тировой мелкашечный патрон, только бумажные мишени дырявить, на уток и то слабоват… Гильза, кстати, только показалась — и дальше не пошла. Заклинилась. Да-а, оружие возмездия. Плевалка.
Хотя издали, действительно, смахивает на обрез. Еще бы с рогаткой послали. Стоило так готовиться — им. Ради этого… Цирк зверей дедушки Дурова натуральный.
Подошли машины, два кунга. Один — с красным крестом.
— Грузитесь, поехали, — хмуро сказал Гамаюн. — В Отдел.
Хреновато день начался, думал Ткачик, пока ему обрабатывали бок. Как начался, так и закончится… Он не ошибся. День предстоял поганый. И не успели кунги доехать до Отдела — всего-то полкилометра, какие уж на Девятке расстояния — предчувствия Ткачика начали сбываться.
Грянула «тревога-ноль».
IV. Водяной Верблюд
1
Водяной Верблюд уверенно и целенаправленно (по крайней мере, для стороннего взгляда) рассекал озеро в надводном положении, оставляя за собой мощную кильватерную струю…
Он был живым — и одновременно был мертвым. Случается такое.
В той части, что жила — ритмично сокращалось колоссальное тридцатидвухкамерное сердце, весящее больше любого живого Существа на этой планете. И сокращались сердца периферийные, меньшего размера — смерть от инфаркта Водяному Верблюду не грозила, при нужде он мог прожить и на этих, вспомогательных, сохранив большую часть своих способностей… Сердца гоняли кровь по сложнейшей, по дублированной (кое-где — и по строенной) системе сосудов. Кровь ничего особо сложного из себя не представляла — разве что в заменявших гемоглобин молекулах роль иона железа выполняла медь — Верблюд был аристократом с голубой кровью в полном смысле слова. Но кислород псевдогемоглобин переносил точно так же.
Двоякодышащим, как то предположил майор Кремер, сохранивший способность наблюдать и анализировать в горячке боя (боем та встреча стала лишь для людей, двугорбая махина их стараний не особо заметила), — двоякодышащим Водяной Верблюд не был. По меньшей мере, троякодышащим — кислород ему поставляли и жабры, и легкие, и вся поверхность кожи. От беды, пожертвовав кое-какими функциональными возможности, он мог вести и анаэробный образ жизни.
Ласты — четыре пары — позволяли развивать скорость до семидесяти узлов в надводном положении и до тридцати — в подводном. На суше Верблюд смотрелся, как и прочие ластоногие, неуклюжим и смешным (смешным — если смотреть из безопасного далека, желательно с вертолета). Но неуклюжесть была обманчива — тридцать километров в час своими смешными подпрыгиваниями-отталкиваниями он выжимал. Мог зверь передвигаться и без помощи ласт — причем, гораздо быстрее…
Шкура была недосягаемой мечтой всех специалистов, работающих над проблемами совершенствования брони и прочих индивидуальных и коллективных средств защиты. Эластичная — а на ощупь мягкая, даже нежная — шкура гасила самые страшные удары, равномерно распределяя их энергию ни всю необозримо-неподъемную тушу. Мощные кумулятивные снаряды наносили кое-какой поверхностный ущерб — тут же, впрочем, исправляемый почти мгновенной регенерацией.
