Дмитрий Тедеев - Сила меча
Олег осторожно положил ладонь на моё плечо, и наваждение сразу схлынуло. Осталось лишь смутное чувство тревоги. Но тревога – это понятно откуда. Ещё бы ей не быть!
Я взглянул на Олега, как он? Олег выглядел спокойным. Он знал, что у меня есть вопросы к нему, которые я никак не мог задать днём. Он терпеливо ждал, когда я начну спрашивать.
Так и не дождался, стал говорить сам.
— Ты, конечно, понимаешь, что всё, что я там плёл Ромке про больницу и прочее – бред. А плёл для того только, чтобы не сломать пацана, убедить его, что ничего страшного не случилось и случиться не могло. На самом деле не нужна тому выродку больница. И убил я его совсем не случайно. И не для самозащиты. Для самозащиты хватило бы того одного, первого удара локтем, после этого он уже был не опасен. Это на суде я бы стал врать про то, что другого выхода у меня не было, про состояние аффекта, необходимую самооборону и прочее. Если дело вдруг до суда дойдёт, я так и буду делать. Но тебе я врать не хочу. Был у меня другой выход после того первого удара. Вызвать на самом деле “скорую”, а потом бесконечно таскаться по следствиям и судам, доказывать, что не верблюд, не изверг с чёрным поясом, изувечивший хорошего парня. Знать, что таскают по всяким комиссиям и экспертизам и Ромку с родителями, мучают его такими вопросами, от которых и вполне уличный пацан запросто может свихнуться, не то что этот домашний интеллигентик. Вместо всего этого я предпочёл добить эту мразь. Совершенно сознательно. И замести потом следы. Осуждаешь?
Я отчаянно замотал головой, схватил Олега за руку. Я не осуждал. Хотя точно знал, что сам бы на его месте добить не смог. Даже тот первый калечащий удар локтем вряд ли смог бы нанести. Скорее всего вместо этого просто получил бы нож. Погубил бы себя и ещё двоих пацанов.
Это себя я осуждал тогда и проклинал своё трусливое “интеллигентское” чистоплюйство. И ещё сильнее стал переживать за Олега, только сейчас до меня стало доходить, какой ценой ему всё это далось, чего ему стоило выглядеть, чтобы не травмировать душу ребёнка, спокойным и равнодушным, удержать от истерики и меня своей “железной” уверенностью и “абсолютным” спокойствием.
Не был вовсе Олег “железным”, каким мы его себе представляли. Он прекрасно держался, но – “через не могу””. И только потому, что иначе было нельзя. Ради Ромки, ради меня, ради всех наших пацанов, ответственность за которых взял на себя.
Я вдруг почувствовал, каким тяжёлым грузом лежит эта ответственность на не таких уж и широких, как мне когда‑то казалось, плечах Олега.
И меня неожиданно затрясло. Как тогда Ромку.
Олег обхватил меня рукой за плечи и стал утешать. Как тогда Ромку.
— Ну что ты, Макс. Всё позади. Всё хорошо. Ну, вот тебе раз. Так здорово держался, так помог мне. Ромка только благодаря тебе тогда так быстро успокоился. Здорово ты придумал — расспросы ему устроить. Ты молодец, Максимка. Спасибо тебе.
Я уткнулся лицом в его плечо и с каким‑то болезненным облегчением заплакал. Первый раз за последние три года. До этого последний раз я плакал, когда проводил в Ригу отца. Всё накопившееся за день выходило со слезами. Олега я не стеснялся. Его не нужно было стесняться. Он был своим. Почти таким же близким и родным, как мама. И как когда‑то папа…
Слёзы лились и лились, безостановочно, а меня продолжало трясти. Не только, наверное из‑за пережитого страха близости и реальности смерти. Я вдруг понял, что сегодня моё детство закончилось. Навсегда. Я уже не смогу быть больше таким беззаботным, как раньше, так же, как раньше, относиться к Олегу – как к абсолютно надёжному, не имеющему слабостей и недостатков защитнику и вожаку.
Я очень остро, всем существом почувствовал, что Олег не всегда сможет всех нас защитить от таких вот гадов, на какого нарвался сегодня Ромка. Этих самых гадов много ещё бродит где‑то по свету, и когда им попадаются такие вот беззащитные ребятишки, как Ромка, далеко не всегда рядом оказывается кто‑нибудь такой, как Олег. А если и оказывается рядом, вступает в смертельную схватку, далеко не всегда побеждает в ней…
Постепенно я всё‑таки стал успокаиваться. И мне всё‑таки стало немного стыдно. Как‑никак – четырнадцать лет, уже не ребёнок. Я отлепился наконец от плеча Олега, встал, сходил в школу и умылся. Когда вернулся, Олег всё так же сидел на скамейке, как‑то бессильно опустив плечи. Выражение его лица мне очень не понравилось. Я опять уселся рядом и бесцеремонно встряхнул его за руку.
— Олег Иванович! Что с вами? О чём вы думаете?
Олег крепко растёр ладонями лицо, согнал с него испугавшее меня выражение горечи и бессилия.
— Да так. Нормально всё, Макс. Устал я что‑то сегодня. Пошли спать?
Но я не отстал от него. Мне обязательно нужно было знать, что так сильно беспокоит Олега. И я почти так же назойливо, как тогда Ромку, стал его допрашивать.
Прежде всего меня интересовало, удалось ли ему надёжно спрятать следы, не найдут ли его менты. К моему немалому удивлению, Олег по этому поводу не беспокоился. Действительно не беспокоился, а вовсе не делал вид, теперь я почему‑то мог точно чувствовать его истинное настроение.
— Думаете, Ромка всё‑таки не расскажет ничего родителям? – сам я, несмотря на твёрдое обещание Ромки, вовсе не был в этом уверен.
— Да ты что, Макс? Как это, “не расскажет”? Давно уже рассказал.
Я и сам этого сильно опасался. Но мне стало обидно за Ромку, очень уж уверенно Олег говорил о его предательстве, как о деле само собой разумеющемся. А если он прав, тогда что? Тогда менты уже идут по следу Олега? Может, они уже рядом?
Но Олег успокаивающе засмеялся и стал объяснять.
— Да не предатель он вовсе. Он – ребёнок. Совершенно домашний, совсем как ты (я вспыхнул, но промолчал), даже ещё хуже. Послушный и воспитанный. Такие вот, кстати, чаще всего жертвами и становятся… Какой‑нибудь уличный мальчишка не очень‑то позволит себя увести в заросли, такой вой поднимет… А Ромка приучен вести себя тихо и вежливо, особенно со взрослыми, он просто не может представить себе, как это можно – не послушаться взрослого, возражать ему…
Олег замолчал, скривился, как от зубной боли. Потом опять растёр ладонями лицо и продолжал.
— И что, ты думаешь, родители не заметили, что с их ребёнком явно что‑то случилось, как минимум что‑то смертельно его напугало? Заметили, конечно, не могли не заметить. И, естественно, учинили ему допрос. С пристрастием, по полной программе. И что, ты считаешь, что этот допрос Ромка смог бы выдержать и ничего не сказать? Этот‑то интеллигентик? Который и тебе‑то отвечал, хотя от слёз заходился! И ему даже в голову не пришло послать тебя подальше, дескать, не до тебя сейчас. Конечно, он поупирался немного, но как только мы ушли, всё тут же и выложил. Не мог он не рассказать самым близким для него людям, что с ним только что случилось. Это, кстати, я так думаю, и тот выродок отлично понимал. Поэтому если бы не мы, в живых Ромку он бы ни за что не оставил.
Меня опять начало трясти. Но я страшным усилием воли скрутил начинавшую вновь подниматься истерику. И спросил у Олега, почему он думает, что Ромку обязательно бы убили. Хотя и так всё было ясно.
— Ну, Макс… Какого‑нибудь уличного пацана он мог бы ещё потом отпустить живым, припугнуть, сказать ему что‑нибудь типа: “Рот раскроешь, и все будут знать, что ты – пидор”. И тот, скорее всего, и впрямь молчал бы о своей беде как рыба об лёд, уличные пацаны вполне себе представляют, что это значит – прослыть “пидором”. С Ромкой такое не могло пройти, у него на лбу написано, крупными буквами, что не сможет он молчать перед родителями. Так что, Макс, жив Ромка только благодаря тому, что понесла тебя нелёгкая в те заросли…
Мне ещё раз пришлось до предела напрячься, чтобы опять позорно не разреветься, даже губу себе прокусил.
А Олег продолжал дальше. Успокаивал меня, а может быть заодно – и себя.
— Конечно, рассказал он, что случилось. Но что он рассказал? Что какой‑то мужик стал к нему приставать, но тут появился благородный герой, то бишь я, – Олег невесело усмехнулся – и отметелил мужика так, что тому мало не показалось. Про то, что тот выродок уже успел заставить его раздеться, про нож – Ромка, щадя нервы родителей, да и из‑за собственной стыдливости, скорее всего, “забыл”. А про то, что мужик “отключился” и, находясь “в отключке”, умудрился обделаться “со страху” – тем более вряд ли сказал. Про такое воспитанному, интеллигентному мальчику вслух говорить неприлично.
Олег опять усмехнулся, помолчал, взглянул на меня, видимо опасаясь, не закачу ли я опять истерику. Вид мой явно не вызвал у него особой уверенности, но он продолжал.
— Но даже если родители вытянули из него всё, что он видел, и по его рассказу догадались обо всём, что произошло на самом деле, то и в этом случае в милицию они вряд ли побежали. Не идиоты же они и не враги своему сыну. Жив, здоров, ни о чём почти не догадывается – и слава Богу, прочь отсюда побыстрее, куда‑нибудь подальше и загрузить ребёнка новыми впечатлениями по самые уши, чтобы весь этот кошмар стёрся у него из памяти, по крайней мере никогда больше о нём не напоминать.
