Валентин Шатилов - Филумана
– А как же еще девица может защититься от мужчины? – удивилась Алевтина. – Ну не хотите Александра, есть еще неженатые лыцары! До Иннокентия скакать дальше – верст шестьдесят, и дорога лесная, опасная, но он тоже долго не проживет – много пьет. Все говорят – совсем чуть осталось…
– Дорогая моя Алевтина, я не умею скакать на лошади. Вряд ли я удержусь в седле даже две версты – не то что сорок верст или шестьдесят. И замуж я не хочу. Давайте подумаем вместе, может, есть все-таки другой выход, кроме скоропалительного замужества?
Васильковый взгляд моей собеседницы вновь заблестел слезами.
– А-а, значит, уже так – «моя». Не рано ли, княжна, вы смотрите на меня как на рабу свою?
– Господи, да о чем вы? – оторопела я. – Никакая вы мне не раба! Я только хочу получить у вас совет. Вы же опытная женщина, знаете мир вокруг, а я в нем всего несколько часов, как я могу в чем-то разобраться?
– Вы уже во всем прекрасно разобрались… – медленно и глухо произнесла Алевтина. – Вы выбрали Георга в мужья, а все остальное – отговорки. И Георг – он вас выбрал в жены! Я пыталась пройти в его покои, я хотела поговорить с ним – меня не пустили. Меня! – Она чуть не задохнулась, не находя слов. – Ну конечно, вы – из другого мира, вы – княжна, а я… А я – никто. И мне остается только уйти с дороги. Да, так я и сделаю. Но прежде я вам отдам самую большую ценность этого княжества! Филуману!
Я всерьез перепугалась за нее. Бедная девушка покрылась неровными красными пятнами – они расползлись и по липу, выступая из-под пудры, и по шее, и по роскошной груди. На висках у Алевтины проступили бисеринки пота, взгляд метался по комнате, тщательно избегая моего липа.
– Милая Алевтина, – как можно мягче и ласковей сказала я< я согласна принять от вас любой подарок, любые богатства мира, но только при одном условии: что вы не сделаете себе ничего плохого!
– Я? – Она хрипло рассмеялась. – Плохо же вы меня знаете, пришелица из другого мира! Держите!
И протянула мне на дрожащих ладонях темный, почти черный поясок, блеснувший тонким шитьем проволочных нитей.
Я взглянула на него с недоумением.
– Ну берите же! – визгливо закричала Алевтина.
И куда подавалась ее красота? Лицо искажено судорогой лютой ненависти, пот пополам со слезами стекает по щекам вместе с пудрой, орошает грязными каплями дорогое платье и прелестную грудь, крупная дрожь, сотрясающая Алевтину, уже похожа на конвульсии. Если это начало какого-то истерического или эпилептического припадка, то пора звать подмогу.
– Успокойтесь, уже взяла, – торопливо сообщила я Алевтине, беря поясок с ее ладоней.
Наступила тишина. Женщина с недоумением смотрела на свои протянутые вперед руки. Дрожь ее прекратилась, краснота перешла в пепельную бледность.
– Вы взяли Филуману? – с бесконечной усталостью спросила она.
– Да, но я готова ее вернуть вам немедленно или по первой же вашей просьбе, – успокаивающе сказала я, рассматривая поясок.
Вблизи он уже не казался таким простеньким и неброским. Наоборот, он переливался совершенно фантастическим образом. Весь из тонких металлических проволочек – почти нитей, – он напоминал свернувшуюся кольцом и затаившуюся змею. Почти каждая нить имела свой оттенок, но, когда перестаешь в них вглядываться, оказывается, что радужное мельтешение цветных волосков непостижимым образом сливается в один оттенок. Но и его невозможно удержать взглядом, потому что мягкие цветовые волны безостановочно переливаются из одной в другую по всей поверхности пояска.
Я осторожно погладила его гладкую и одновременно ребристую поверхность. Металлическое сплетение было теплым, на удивление легким. Не знаю уж, какова его денежная стоимость, но с эстетической точки зрения он, безусловно, представляет ценность немалую.
– Вы взяли Филуману, – безжизненно повторила Алевтина. – Примерьте ее.
Я поискала застежку у этого симпатичного пояска – застежки не было.
– Но как? – с недоумением спросила я Алевтину.
На талии у меня так называемая Филумана, может быть, и сошлась бы, но снизу ее не натянешь – бедра не пройдут, сверху тоже – плечи застрянут.
– Филумана надевается на шею, как ожерелье, – ничего не выражающим голосом пояснила Алевтина.
Ожерелье? Ну это вряд ли… Поясок, свисающий с шеи, не будет смотреться – как бы красив он ни был сам по себе.
– А вы попробуйте, – тускло произнесла дарительница.
Ее спокойствие мне не понравилось. Кажется, сейчас у отвергнутой любовницы вновь начнется истерика. Пора звать Лизавету.
– Пожалуйста, могу и попробовать, мне нетрудно, – легко согласилась я и надела Филуману.
Поясок повис на шее, как на колышке. Алевтина безотрывно глядела на меня.
– Видите, ничего интересного, – сообщила я ей и уже собиралась снять поясок – даже руки подняла, но не успела.
Змея ожила. Раздалось звонкое зудение, как будто туча комаров влетела в комнату. Поясок заискрился вспышками разрядов – и его внезапно раскалившаяся петля поползла по моей груди вверх. Он сокращался, затягивался на шее, как удавка на висельнике.
– Ай! – вскрикнула я, пытаясь ухватиться за его скользкий край, больно жалящий разрядами, и сорвать эту гадость.
– Поздно, – спокойно и даже как-то лениво проговорила Алевтина. – Ты сама взяла Филуману, Бог видел – я тебя не неволила, сама ты на себя ее надела, вот сама и выбрала…
Но что я выбрала, она договорить не успела. Вспышки искр прекратились одновременно с зудением, змея вновь замерла, успокоившись и уютно прильнув к моей шее.
Я повела головой направо-налево. Филумана обвивала меня плотно, но никаких неудобств не доставляла. А когда я погладила ее поверхность, то отозвалась на прикосновение приятным теплом. Если бы не пережитый ужас, я бы, наверно, засмеялась от удовольствия.
Глухой стук раздался со стороны Алевтины. Она упала на пол и теперь лежала в глубоком обмороке, нелепо выгнувшись возле ножки кресла.
– Лизавета! – позвала я.
– Что, что, княжна?! Эта потаскуха вас обидела? – закричала моя верная кандидатка в первые служанки, разъяренной фурией появляясь на пороге, и вдруг смолкла на полуслове.
Я решила было, что она, по своему обыкновению, впала в столбняк от зрелища поверженной Алевтины, но когда подняла глаза, то обнаружила, что Лизавета, открыв рот, пялится на меня. Вернее, на странный поясок по имени Филумана, дружески обнимающий мою шею.
– Нравится? – спросила я, довольная произведенным эффектом.
Однако оказалось, что до настоящего эффекта было еще далеко.
Снова раздался глухой стук об пол. И произвела его уже Лизавета. Она не свалилась в обмороке, она всего лишь упала на колени. Передо мной.
– Княгиня, – благоговейно вымолвили ее непослушные губы, – Госпожа.
Это было что-то новенькое. Я как-то уже привыкла быть княжной, но княгиней? Да и госпожой в придачу? Так меня еще пока никто не называл. О Георге – да, говорили, что он господин, а меня все больше по-простому – княжна да княжна…
– Дозволено ли будет мне позвать служанок, чтобы убрать убитую Алевтину? – сдавленно прошептала Лизавета.
– С чего это она – убитая? – с недоумением воззрилась я на коленопреклоненную Лизавету. – Кто это ее убил?
– Вы, госпожа, – последовал уверенный ответ. – Она вас расстроила, и вы ее убили.
– Что за бред?! – аж поперхнулась я от возмущения. – Живехонькая она! Зови служанок, приводите ее в чувство, нечего ей тут лежать.
– Да, моя госпожа, слушаюсь, госпожа княгиня! – преданно поедая меня глазами, закивала Лизавета и с истовой поспешностью бросилась выполнять приказание. Бросилась, не вставая на ноги.
Выглядело это нелепо – она ползла к двери, суетливо перебирая коленями, ползти было неудобно, длинный подол елозил по половицам, Лизавета то и дело наступала на него и валилась липом вперед. Но способ передвижения не меняла. Упорно.
Я с любопытством наблюдала за этой почти цирковой эквилибристикой, пока наконец не внесла единственно разумное, с моей точки зрения, предложение:
– А не встать ли тебе на ноги? Может, легче будет?
– Как прикажете, госпожа! – восторженно вскричала Лизавета, проворно вскочила и, не расправляя скомкавшегося подола, выпорхнула за дверь.
– Сонька, Манька, Варька! – донесся оттуда ее заполошный крик. – Бегом! Сюда! Госпожа зовет!
Немедленно в дверном проеме явились Сонька-Манька-Варька (служанки, что помогали мне разбирать гардероб), и представление с коленопреклонением повторилось «на бис». Все трое грохнулись на деревянные половицы почти разом – получилось довольно шумно. Я поморщилась.
Хорошо еще, что перед новоявленной госпожой княгиней, как перед святой иконой, лбом об пол не принялись стучать. Боюсь, что этого мои нервы уже не выдержали бы и я сама впала бы в истерику.
Но еще держалась, и, наученная общением с коленопреклоненной Лизаветой, я поспешила дать четкие, конкретные приказания:
