Юлия Федотова - Последнее поколение
Потом их жизненные пути разошлись — Эйнер занял своё место в контрразведке, Верен стал биологом и врачом в госпитале военного университета — но близкая дружба осталась. А не так давно появилась общая тайна, из-за которой цергард в тот день и поехал к старому другу.
— Наконец-то! — обрадовался тот с порога. — Явился! Где тебя но… — и тут же, перебив сам себя, другим тоном: — Нет, ты спятил?! Какого чёрта ты шляешься по городу в таком состоянии?! — намётанный глаз врача сразу определил, что со старым боевым товарищем, мягко говоря, не всё ладно.
— Я не шлялся, — ответил тот. — Я шёл к тебе. Ты же у нас врач.
Эргард Верен фыркнул — он отлично понимал, что Эйнер шёл к нему совсем по другому поводу.
— Только не говори, что у вас в Генштабе нет медика, способного лечить простуду.
— А не в простуде дело! — победно заявил Эйнер. — Вот! — он предъявил кровавые результаты ночной поездки.
Верен изменился в лице. Свирепо вытаращил блёклые рыбьи глаза. Тоном, не терпящим возражения, приказал:
— Так, за мной, быстро! — и спросил уже мягче, с тревогой, — ты идти-то можешь?
— Раньше как-то ходил! — усмехнулся цергард. — А куда?
— В перевязочную. Здесь у меня ничего нет.
Перевязочная располагалась этажом выше. Личного жилья эргард не имел за ненадобностью, обретался в комнате при лабораториях университетского госпиталя. Когда-то у него неподалёку была собственная квартирка в старинном жилом доме, но после гибели жены он не мог в ней оставаться. А теперь уже и дома того не сохранилось, рухнул старичок, сметённый взрывной волной.
В первой перевязочной оказалось занято. И во второй, и в третьей. Коридор был забит ранеными — с юга только что пришёл большой эшелон. Остро пахло нечистотами, немытым телом и гангреной.
— Зачем я тебя наверх потащил? — злился Верен. — Надо было самому за бинтами сгонять… Ладно, давай сюда! — он отпер дверь пустого кабинета. — Заходи, ложись.
Эйнер зашёл, но ложиться не стал. Спросил только:
— Ты что, дурак?
Потому что кроме шкафа с медикаментами, единственной мебелью в кабинете было гинекологическое кресло.
— Да какая к чёрту разница? — отмахнулся добрый друг. — Я дверь запру. И достал из шкафа шприц.
— Это что? — с лёгким беспокойством осведомился Эйнер, подглядывая углом глаза, как стеклянная трубка наполняется розоватой жидкостью. Как-то не доверял он медицине, даже если исходила она от лучшего друга.
— Анестезия, — буркнул тот сосредоточенно.
— Ох, жалко тратить! — дефицитная была вещь, ни к чему бы расходовать по пустякам.
Верен считал иначе.
— Ещё я вивисекцией не занимался! Не на передовой, слава Создателям! Смори, как у тебя всё присохло, отдирать придётся!..
Эйнер хотел посмотреть, но не успел — заснул. И что там с ним делали дальше, не знал. А когда проснулся, увидел Верена с чистой рубашкой в руках.
— Вот, держи. Я твою в стирку выкинул.
— А эта чья? Откуда? — спросил цергард с подозрением, соображал он ещё плоховато.
— Моя. Из комнаты принёс.
— Ты что?! — возмутился Эйнер. — Ты уходил?! И оставлял меня тут одного?! А если бы кто вошёл?!
Верен не удержался, прыснул, представив, как акушер Смидра входит в свой кабинет, а там, неудобно перекосившись в кресле, без рубашки, с перевязанным плечом дрыхнет, ни больше, ни меньше, один из девяти Верховных цергардов Федерации! Есть от чего спятить!
— Обошлось же! — сказал он, отсмеявшись.
Они вернулись в лабораторию. По дроге Эйнера пошатывало, как пьяного, друг придерживал его за рукав.
— Зачем приходил-то? — спросил он внизу. — Я имею в виду, на самом деле.
— Похвастаться, — был ответ. — Последнего вчера взяли. По крайней мере, из этой партии.
— Ты уверен? — уточнил Верен. — Анализ не будем делать?
— На все сто. Пришелец. Я их уже нюхом чую. Без всяких анализов.
Минуту оба молчали. Потом Верен задумчиво покачал головой.
— Не представляю, как вы их вычисляете, — вымолвил он. — Такая неразбериха кругом, беженцы, мутанты… Столько народу вообще без документов…
— А! Вот в этом-то их ошибка! У них-то все документы в порядке — не подкопаешься. Идеально сделано.
— И что? — не понял Верен.
— То, что у нас, слава Трём Создателям, бюрократическое государство. И если кто-то откуда-то прибыл, он должен был откуда-то убыть. И там, на местах, должны были остаться отметки и сведения. А их нет. Будто из пустоты люди объявились… — он на секунду задумался. — На их месте я поделывал бы документы убитых. Тоже не лучший вариант, есть опасность, что сличат фотографии, но всё-таки меньше шансов повалиться. Труднее делать запрос, — и заключил не без злорадства, — Паршиво у них там разведка работает. Как дети малые!
— Сказал что-нибудь?
— Молчит пока. Все молчат. Ничего, разговорятся. — контрразведчик зловеще усмехнулся.
— И всё-таки я не понимаю, — Верен продолжал когда-то давно начатый разговор, — почему ты не можешь предъявить вашим идиотам результаты анализов? Доказательство неопровержимое! Совсем иной состав крови!
— Потому что наши идиоты скажут: новый вид мутации. И объявят меня психом. Они только этого и ждут, уж поверь! Нет, пока не найдём транспорт — даже заикаться нельзя.
— Между прочим, — сменил тему эргард, — ты ещё не сказал, где тебя прострелили.
— Под Крумом, ночью. Я туда на задержание ездил.
— Сам лично на задержание? — удивился друг. — Ваши специалисты без тебя не справились бы?
— Просто мне было интересно посмотреть на его жильё, — пояснил Эйнер.
— И что там было? — Верену тоже стало интересно. Ему представилась полутёмная комната, заставленная диковинными приборами и аппаратами, с телеэкраном во всю стену и огромными колбами с заспиртованными людьми.
— Ничего, — разочаровал его цергард. — Обыкновенно, как у людей. Наверное, они успели всё подчистить.
Потом он стал рассказывать о ночном происшествии, и страшные события в его изложении выглядели очень забавными. Особенно развеселил друзей эпизод, в котором глава контрразведки лично вооружает инопланетного шпиона собственным пистолетом, потому что «какая ни есть, а всё живая тварь, жалко, если пожрут», а потом ещё и отключается у него на плече, будто у любимого дядюшки.
…У Верена было хорошо. Тесно, зато тепло — госпиталь отапливался по третьей категории. Из лаборатории попахивало какими-то химикатами, но запах был мирным, успокаивал. Уходить не хотелось. Они ещё долго сидели рядом, забравшись с ногами на кушетку, потягивали горячий харат из одной кружки — лишнюю посуду хозяин не держал, вспоминали старых школьных знакомых, с которыми Верен встречался часто, но Эйнеру служба не позволяла.
— У Трогра погиб младший брат, нормальный, между прочим, не «болотный», — рассказывал последние новости Верен. — Говорит, родители от горя в полной невменяемости, старших детей видеть не хотят. Амра Коре-ат вышла замуж, за какого-то парня из Академии ВВС, не из наших. И Гедар женился, и Бору…
— Поветрие какое-то! — рассмеялся Эйнер. Что это их всех разобрало, одновременно? Семейным, разве, паёк увеличили? — и полюбопытствовал. — А дети есть?
— Пока нет, ни у кого. Рано ещё, вроде.
И тут Эйнер вскинул на друга красивые серые глаза. Они вдруг стали большими и испуганными. Спросил страшным шёпотом, как заговорщик:
— Слу-ушай! А у кого-нибудь из наших ВООБЩЕ ДЕТИ ЕСТЬ?! Хоть у одного?!!
Верен выронил кружу, остывший харат вылился на бурое солдатское одеяло.
Они вспоминали долго. Перебирали в уме друзей, знакомых, и знакомых тех знакомых, и ничего радостного вспомнить не могли. Получалось, что никто из выросших «детей болот» собственного потомства пока не имел. Хотя, самым старшим из них было хорошо за двадцать.
— Может, просто не успели? — предположил Эйнер. — Может, не хотят? Лично я в ближайшее время тоже заводить детей не стал бы…
— Не исключено, — охотно согласился друг. — Какие наши годы, в конце концов!
— Но знаешь, — цергард снова понизил голос, смотрел не прямо, а куда-то в сторону, отводя глаза, — ты всё-таки проверь. Так, для спокойствия души.
Верен молча кивнул.
В штаб Верховный цергард вернулся ко второму закату.
И первым, кого увидел он у дверей своего кабинета, был юный агард Тапри, уныло подпирающий стенку.
Для него день сложился ужасно. Он не ел со вчерашнего утра, он не успел выспаться. Его грубовато растолкали, привели к кабинету Верховного цергарда Эйнера и велели ждать. Он ждал и ждал, час, другой, третий. Он ждал весь день. Уйти боялся — вдруг вызовут? Отлучался всего пару раз — в туалет, где не столько справлял нужду — особо-то и нечем было — сколько плакал неслышно, запершись в кабинке. Он чувствовал себя одиноким и забытым, вырванным из привычной жизни и брошенным на произвол судьбы. Там, в родном Круме, он был не бог весть кем, но всё-таки был, нёс важную службу, имел приписку и паёк. Здесь, в столице, его почти не существовало. До него никому не было дела. Забрали его неожиданно, без отметки о выезде, значит, документы теперь не действительны. И вернуться назад самовольно нет никакой возможности, остановят на первом же блокпосту, могут даже пристрелить сразу, как дезертира тыла. А есть хочется невыносимо…
