Вадим Проскурин - Мифриловый крест
- Божье слово, - ответил Емельянов.
Очевидно, он считал, что сказал достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.
- Что еще за божье слово? - спросил я. - Если начать молитву, у распятия загораются глаза? У любого распятия или нужно особое?
- У любого распятия. Только слово должен говорить священник.
- Понятно. То есть, непонятно. Зачем вообще нужно это божье слово?
Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды. Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:
- Слово дано истинно верующим от бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово и слово было от бога и слово есть бог.
- Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет? - спросил я.
Новая волна крестных знамений.
- Сказано в писании, - продолжал Емельянов, - что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.
Я, кажется, начал кое-что понимать.
- Что может вера обычного человека? - спросил я. - Например, того монаха. Он мог меня убить?
- Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно и от него нет защиты. Почему ты еще жив?
- Он не успел договорить свое заклинание.
- Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.
Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему… крест?!
Ладно, с этим потом разберемся.
- Как можно увеличить веру? - спросил Усман. - Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться… правильно? Кстати говоря, силу дает слову только христианская вера?
Емельянов помотал головой.
- Нет, - сказал он, - у бусурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.
- Понятно. Это поэтому никому нельзя учиться грамоте?
- Почему никому? Я, например, грамотен.
- Да, конечно, офицеру без этого нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще библию прочитают и словом овладеют. Правильно?
Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.
- И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?
- Так нельзя говорить, - возмутился подпоручик, - ересь карается…
- Да мне плевать, чем карается ересь! - взвизгнул Усман. - У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!
Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.
- Я не понимаю, - осторожно начал он, - почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.
- У хорошего бойца выстрел все может! - выкрикнул Усман и успокоился.
Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.
- Крест может быть защитой от слова? - спросил я.
- От слова нет защиты, - ответил Емельянов, - только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.
- А крест в руках неверующего? - уточнил Усман.
- Простая побрякушка.
На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в Парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, я попробовал передать вечно живому богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой бог выглядел мертвым, а я не чувствовал в себе никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. "Отче наш" я решил даже не начинать.
Усман неслышно подошел сзади.
- Крест? - тихо спросил он. - Это твой крест нас защитил?
Я кивнул.
- Я не знаю, в чем тут дело, - сказал я, - честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Я не понимаю, как я понял, крест как-то подсказал мне, что делать, но как…
- Не грузись, - оборвал меня Усман. - Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?
- Мне тоже.
- Значит, надо уходить. А для этого надо поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать… Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.
- Разве арабы не все…
- Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?
- Да кто угодно.
- Но Тимофей… он же ехал по большой дороге и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.
- Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для более дальних поездок нужно благословение.
- Какое еще благословение?
- Деревянная или металлическая пластинка с изображением, символизирующим суть поездки. Может выдаваться настоятелем прихода, барином или судейским дьяком.
- Понятно. У тебя оно есть?
- Зачем? Мы же стрельцы.
- Понятно. Стрельцы бывают пешими?
- Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стража не имеют права покидать охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают в лицо.
- Так это что получается, без боя никуда по любому не деться? Тогда поехали в приказ.
- Сдурел? - Емельянова аж перекосило. - Твой друг убил монаха! Вам не выйти оттуда живыми! И нам тоже мало не покажется за то, что монаха не уберегли.
Мне показалось что пора и мне вставить слово.
- Сдается мне, подпоручик, - сказал я, - что ты не особо жалуешь монахов. Я прав?
Подпоручик озадаченно пожал плечами.
- А кто их жалует? Но против слова не попрешь. Жаль, ребята, но у вас нет выхода, кончится порох и…
- Положим, порох не скоро кончится, - заметил Усман.
- Ну и что с того? Против двух монахов сразу вам никак не выстоять. Если мы не вернемся к вечеру, воевода поднимет в ружье резерв. Вас загонят, как медведя на охоте.
- Значит, у нас вообще никаких шансов? - уточнил Усман.
- После убийства монаха - никаких, - подтвердил подпоручик. - Если только…
- Что?
- Расскажите-ка поподробнее, что с вами стряслось.
12.
У стрельцов был с собой сухой паек и мы пообедали, не слишком сытно, но в нашем положении выбирать не приходится. Странное это было зрелище, мы с Усманом в камуфляже и с калашами, десяток стрельцов в безумных камуфляжных кафтанах, поодаль стреноженные кони, пищали, состроенные в пирамиду, а рядом на траве аккуратно разложены сабли и пики. Перед тем, как отбросить все предосторожности, Усман спросил у стрельцов, кто из них самый сильный. Вызвался мрачный коренастый бородач, похожий на гнома, Усман легонько побил его, после чего сообщил остальным, что так будет с каждым, кто рискнет положиться на судьбу. Увидев судьбу бородача, стрельцы начали перешептываться, но не озабоченно, а скорее восхищенно и с некоторым благоговением.
В общем, автоматы и бронежилеты отправились в общую кучу воинской справы, и сцена вокруг наскоро разведенного костерка больше напоминала воинский бивуак, чем временное перемирие с целью переговоров между двумя враждующими сторонами.
Я читал в какой-то исторической книге, что раньше, в средние века и чуть позже, игры в военное благородство были довольно широко распространены. Викинги, например, огораживали поле боя особой чертой и если воин выходил или выползал за ее пределы, он считался как бы вне игры, его нельзя было убивать, потому что тогда от убийцы отвернутся боги и ему ни в чем не будет удачи. А когда эскадра Ушакова подошла к крепости Корфу, начался шторм и английский (или французский?) комендант милостиво позволил врагам укрыться от непогоды в бухте. Офицеры были приглашены в крепость на званый ужин, их накормили, напоили и показали спектакль. На следующий день море успокоилось, русские корабли вышли в море и атаковали крепость.
Даже в русско-японскую войну имели место отдельные проявления подобных пережитков прошлого. Только в XX веке война перестала быть рыцарской забавой и окончательно превратилась в то, чем была всегда - в узаконенное убийство. Хорошо, что в этом мире время прозрения еще не подошло.
В общем, мы грелись вокруг костерка, жрали вяленое мясо с сухарями, и мы с Усманом в десятый раз рассказывали, что с нами произошло. Нельзя сказать, что стрельцы все поняли, да и было бы странно, если бы они враз уразумели, чем "Газель" отличается от "шестерки". Но кое-какое представление о нас у стрельцов явно сформировалось.
- Значит, этот крест тебе дала святая женщина, - задумчиво проговорил подпоручик Емельянов, которого, как выяснилось, звали Иваном.
