Роман Глушков - Эксперт по уничтожению
Капающую с руки кровь он в тот момент не заметил. Но если бы и заметил, все равно ни отереть, ни задержать ее он бы не смог – юпитерианец как раз пялился в шахту и сопел прямо под ним.
Пятнадцать минут без кислорода были для акселерата далеко не пределом, но и не пустяковой нагрузкой тоже. Поэтому, когда Арес наконец скрылся и Мефодий, опасаясь, что враг все еще где-то внизу, начал карабкаться вверх по железным тросам, он чувствовал, что легкие его словно горят изнутри, впитывая кислород и вгоняя его в кровь повышенными порциями.
Арес его потерял, это бесспорно, иначе он бы уже прочищал шахту лифта гравиударами. Но все равно радоваться было рано, поэтому исполнитель решил для гарантии подняться как можно выше и выбраться из шахты на верхних этажах. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», – вспомнился стародавний шпионский принцип, не терявший своей актуальности ни в одной эпохе.
После долгого пути наверх акселерат дал себе на отдых еще несколько минут и лишь затем вскрыл двери шахты. Он понятия не имел, на каком этаже находится, но панорама разрушенного города за разбитыми окнами открывалась масштабная. Руки его от лазания по стальным тросам были истерты в кровь, штаны изодраны, а шапка свалилась еще в шахте.
Спешить сейчас тоже не стоило. Следовало воспользоваться выгодным положением и внимательно понаблюдать за окрестностями, а потом выдвигаться к станции метро, где вот-вот должен был состояться общий сбор команды. Главное, не радоваться слишком рано тому, что ушел от погони и остался жив…
Радоваться действительно было рано.
Впрочем, Мефодий уже позабыл, что это значит – радоваться. Эмоции будто потеряли для него вкус – как сладкий, так и горький – и отныне не ощущались исполнителем, как не ощущает онемевшая рука уколы иглы. Поэтому, завидев тех, кто ожидал его возле выхода из лифта, Мефодий не испытал абсолютно ничего: ни страха, ни удивления, ни даже ненависти. Тупая машина для убийства, что убивает чисто механически и не чувствует злости, поскольку на чувства не способна.
Промерзлый, продуваемый всеми ветрами просторный холл должен был быть пустым, но таковым он не был. В том углу, где находилась пожарная лестница, замерли в ожидании трое. Или, точнее сказать, двое – третий замер явно не в ожидании, так как лежал на полу лицом вниз. Лужа крови под ним успела расползтись порядочная – это говорило о том, что компания ждет здесь уже какое-то время.
Ждет господина Ятаганова, кого же еще.
«От судьбы не уйдешь», – мог бы сказать Мефодию Арес, обладай он хотя бы толикой земного красноречия. Однако он ограничился лишь утробным рычанием.
Его неизменная подруга Артемида лексикон имела побогаче.
– Вот и второй! – прошипела она с победным злорадством. – Ты был прав: он не мог издохнуть так просто, раз уж даже от Сагадея сбежал!
«Это с какой такой стати второй?» – хотел было возмутиться Мефодий, недовольный присвоенным ему порядковым номером, но ответ пришел сам собой.
Первым небожители полагали человека, лежавшего в луже крови на полу. Являлось ли для него справедливым звание «первый» или нет – это его, похоже, уже не беспокоило, но в лапы юпитерианцам он попал действительно первым.
Первым из троих, что сумели ускользнуть от Артемиды и Ареса тогда, в Ницце…
Мигель был еще жив, но жить ему предстояло недолго – ровно столько, сколько надо было юпитерианцам, чтобы вволю отыгрались за прошлое унижение. Услыхав, что речь зашла о Мефодии, мастер с трудом оторвал голову от пола и уставился перед собой. Уставился не своими карими глазами, некогда сражавшими наповал красавиц при дворе испанского монарха Филиппа, а пустыми кровавыми глазницами.
Мигелю досталось очень крепко. Вырванные острыми ногтями Артемиды глаза были не единственной его утратой. Лицо Мигеля оказалось исполосовано вдоль и поперек глубокими, до кости, порезами. Правая рука, вывернутая под неестественным углом, была почти оторвана – из зияющей раны в плече выглядывали полушарие суставного хряща и обрывки сухожилий. Ноги мастера, похоже, также не функционировали. Когда он приподнялся на локте целой руки, они даже не пошевелились, словно были не ногами, а привязанными к телу бревнами. Волосы на голове Мигеля были вырваны клочьями, одежда изодрана; по всей видимости, его тащили сюда волоком. Истекающий кровью, изувеченный Мигель балансировал на грани жизни и смерти, и это зыбкое состояние было для мастера мучительнее всего.
Мефодий невольно отметил, что желает своему лучшему другу и наставнику смерти. Смерти по возможности скорейшей, ибо спасти Мигеля было столь же нереально, как спастись самому.
– Эй, выскочка, проклятый акселерат, тебя уже взяли или пока нет? – с лютой усмешкой стоящего на пороге смерти спросил Мигель. Разобрать, что он говорит, можно было с большим трудом, потому что его оторванные губы едва держались на полосках кожи.
– Нет, старик, я еще на ногах и вполне могу кое с кем кое за кого поквитаться! – с такой же усмешкой отозвался Мефодий, обнажая слэйеры. – И я чертовски зол!..
– Жаль, не вижу! – хохотнул Мигель, выплевывая кровь. – Должно быть, ты очень убедителен, раз эти двое уродов так тебя боятся!
Причин, по которым акселерата еще не раскатали по полу и не свернули в рулет, было две. Первая – Артемида и Арес явно не желали даровать ему мгновенную смерть. И вторая – разить мощными гравиударами внутри закрытого помещения было чревато последствиями, поскольку это был не толстостенный подвал, а высотный этаж. Ломать вокруг себя несущие конструкции юпитерианцам следовало только в том случае, если они, подобно Сагадею, разочаровались в политике своего Повелителя и вознамерились наложить на себя руки. Пока что Артемида и Арес на недовольных жизнью не походили.
– Ты это всерьез? – презрительно фыркнула Артемида, глядя на выпущенные, словно когти, клинки исполнителя. – Не поможет! Твой друг выстоял передо мной ровно столько, сколько я затрачиваю на вдох и выдох!
– Мой друг очень галантен с дамами и потому не дрался в полную силу, – вступился за наставника Мефодий. – Мне же все равно, кого из вас порезать на ломтики первым – тебя или твоего безмозглого напарника. Если желаете, займусь обоими сразу!
Бравада Мефодия вызвала у небожителей прогнозируемую реакцию – ни капли испуга и потоки злорадного веселья, выраженного фыркающим смехом у Артемиды и кабаньим повизгиванием у Ареса.
– Покажи им, амиго! – собравшись с силами, выкрикнул Мигель. – Порадуй старика Мигеля в последний раз! Все у тебя получится, только держи их на одной линии и не позволяй заходить с флангов. Ничего сложного, они такие же двуногие, как и мы! Покажи, чему я тебя учил!..
Ножка Артемиды, которую даже можно было назвать красивой, съездила по изувеченному лицу мастера так, что он откатился к окну, размазывая по полу кровавую лужу. Эта жестокая бесцеремонность врага по отношению к умирающему товарищу и послужила акселерату сигналом к действию.
Сатиры, Артемида, Арес – какая разница, от чьей руки предстоит пасть? Мефодий уже умирал при столкновении с Титаном, умирал в Нью-Йорке, умирал от изнеможения в подземельях Гренландии, умирал в Ницце, умирал в аквариуме у Сагадея, умирал вчера… Умрет и сегодня, поскольку ничего страшного в этом для многократно умершего нет. Произойдет только констатация давно свершившегося факта – дескать, вот ты, потенциальный покойник, наконец-то и отпрыгал. А сожалеть о напрасно прожитой жизни Мефодию не приходилось – редко кому довелось совершить такую головокружительную карьеру от полного ничтожества до человека, стоявшего одесную от приближенного самого Творца.
Вот и сейчас, словно для полноты жизненной картины, противники Мефодию достались как на подбор: тупой свирепый ублюдок, которого древние землекопы почитали за бога войны, и не менее злобная богиня Луны, такая же холодная, как ее неодушевленный символ. И Артемида, и Арес были крайне опасны даже поодиночке, действуя совместно, они увеличивали свою опасность многократно. Биться с ними было все равно что сражаться с шестью смотрителями – занятие бесперспективное. Поэтому инстинкт самосохранения рекомендовал Мефодию удариться в бегство. Шансов скрыться от юпитерианцев имелось в два раза больше.
То есть не полшанса из ста, а целый один.
Юпитерианцы приняли брошенный им вызов с ленивым неудовольствием, словно парочка львов, что собралась было сожрать пойманного зайца, но вдруг обнаружила, что тот не поджал от страха уши, а принялся отчаянно брыкаться. Львов это раздражало: глупый заяц отказывался считать себя жертвой, а претендовал на статус равного львам противника. Поэтому зайца следовало съесть немедленно, пока он не разодрал львиные морды своими острыми когтями.
Заяц, похоже, от вида оскаленных львиных пастей и вправду ошалел. Он брыкался и метался так, что львам, не созданным для охоты на мелких шустрых тварей, приходилось суетиться. Делать это в тесном пространстве при их габаритах было тяжеловато. Заяц использовал львиную неповоротливость против них самих, не позволяя грозным хищникам ни ударить как следует лапой, ни совершить своего коронного прыжка.
