Борис Сапожников - Звезда и шпага
— Благодарю вас, ваше превосходительство, — кивнул Михельсон. — От имени всего полка могу пообещать, что мы оправдаем ваше доверие. Так, господа офицеры?
— Так точно, — ответили мы.
— Ну что же, — сказал генерал-майор, — отдыхайте. Я более не держу и вас, поручик.
Мы вышли из кабинета, покинули усадьбу городничего и направились в расположение нашего полка. Оказалось, что офицеры и унтера вполне хорошо устроены. Они расселились в большом гостином доме Енгалычева, пустовавшем по военному времени, неподалёку же, в больших коннозаводческих конюшнях, расположили наших лошадей. Весьма удачно.
— Отдыхаем сегодня, — сообщил я командирам взводов, — а с рассветом завтрашнего дня мы направимся к городским цейхгаузам. Будем менять наше оружие на пугачёвское.
Ближе к вечеру Михельсона снова вызвал к себе Бракенгейм. Командир наш вернулся необычайно мрачным и собрал нас, командиров эскадронов.
— Господа офицеры, — сказал он нам, — нам предлагают дело. Весьма подлое и жестокое. Но, увы, необходимое.
— Объясните толком, Иван Иваныч, — взял на себя слово от всех нас ротмистр Коренин. — Кто предлагает? Какое дело предлагает?
— Командующий наш предлагает, — ответил Михельсон, — а какое дело. В цейхгаузах обнаружены сотни вражеских мундиров, армию одеть можно. Вот и придумали господа офицеры штаба переодеть несколько полков нашей армии в сии мундиры и пустить по вражеским тылам. В рейд, так сказать. Поручик Мещеряков и ещё несколько карателей уже согласились.
— Вот пускай они и идут в этот рейд, — заявил я, как и все порядочные офицеры, я от души ненавидел всяческих карателей и особенно Мещерякова, ибо имел с дело лично.
— От этого рейда Бракенгейм ждёт более разведки, нежели карательных акций, — сказал Михельсон, — и потому он предлагает это дело нам.
— Да какие из нас разведчики? — удивился Холод. — Мы же драгуны да карабинеры, как нам разведку вести, коли мы того не умеем толком.
— Не прибедняйтесь, Александр, — усмехнулся Михельсон. — Если надо, то и драгуны, и карабинеры в разведку ходили. Да и рейды для всех нас привычное дело.
— Всё едино, — отмахнулся капитан, — нет у нас должной сноровки для такого дела. И, вообще, что же, нам придётся волосы остричь, мундиры сменить, обращаться друг к другу «товарищ». Где это видано?
— Даже не в этом дело, — сказал Коренин. — Мы только из боя, люди и кони вымотаны, много раненых. Мы ведь можем и не справиться с рейдом, сгинем в пугачёвских тылах без вести и без пользы.
— Надо сделать так, чтобы не сгинули, — коротко ответил Михельсон. — Я пришёл с вами посоветоваться, ибо Бракенгейм не приказал, но предложил нам этот рейд. Я вижу, что вы, господа, против рейда и потому завтра откажусь от него.
— Быть может, не надо отказываться, Иван Иваныч? — неожиданно спросил Ваньшин. — Смогли бы отмстить бунтовщикам, от души отмстить за наше отступление, за атаки их, за мой эскадрон.
— Вольно тебе рассуждать, — усмехнулся Салтыков. — Сам-то по ранению в рейд не пойдёшь.
— Надо будет, и мёртвым в бой пойду! — вскричал поручик, левой рукой — правая болталась на перевязи — хватая его за ворот мундира. — Мёртвый иль живой, а от боя не откажусь! Понял?!
— Довольно, поручик, — осадил его Михельсон. — Нам только драки сейчас не хватало. С пугачёвцами воевать надо, а не друг с другом. Довольно было среди нас раздоров в былое время, нынче нам стремя к стремени встать надо.
— И встанем, Иван Иваныч, — опять же за всех ответил Коренин. — Если надо будет, за вами пойдём, как один. Вы слышали нас, но решать идти полку в рейд или не идти, только вам.
Утром следующего дня я проснулся рано, с первыми петухами. Как же хотелось, после нескольких недель в лагере и двух суток в седле, ещё немного поваляться в постели. Совершенно детское чувство, с которым надо безжалостно бороться. А потому я сдёрнул с себя одеяло и вскочил на ноги. На улице, судя по узорам на окнах, стоял мороз, но я прямо в исподнем выскочил на улицу. К дому как раз шёл Васильич с парой полных вёдер воды на коромысле.
— Стой! — крикнул я ему, скидывая нательную рубаху и оставшись в одном исподнем. — Лей на меня ведро.
— Вашбродь, — удивлённо замер наш денщик, — зима уж на дворе.
— Лей, говорю, — как на плацу гаркнул я. — Долго мне ещё на морозе в исподнем торчать?!
Денщик вздохнул тяжко, но снял с плеча коромысло и выплеснул одно ведро на меня. Ледяная вода обожгла кипятком. Вскрикнув, я подхватил рубашку, также промокшую насквозь, и влетел в дом. Васильич не стал возвращаться к колодцу, а поднялся вслед за мной в комнату, где подал мне полотенце и вынул из сундука чистое бельё, забрав промокшее.
Вытершись насухо, я одел выстиранный и заштопанный денщиком мундир, для начала критически его осмотрев. Когда нам выдали их, новенькие, белоснежные, немного похожие на мундиры ландмилиции, он показался таким нарядным, даже парадным, никак, в общем, не подходящим для войны. Теперь же, после рейдов и боёв, основательно пообтрепавшись, обратился он почти что в лохмотья, какие в мирное время и в конюшню бы не одел. Однако при этом парадность всю утратив, он стал подлинно боевым мундиром. Я надел его, собрал волосы в хвост, букли завивать не стал и косицу заплетать тоже, ведь вполне возможно, их сейчас стричь придётся. И кто это завёл моду в пугачёвской армии волосы коротко стричь?
Оправив мундир, я надел епанчу и снова спустился на улицу, где меня ожидали командиры взводов. Приняв их рапорты, я в свою очередь отдал рапорт Михельсону.
— Видал ваши экзерциции, — усмехнулся он. — Полк, за мной.
И наш полк в пешем строю, что было несколько непривычно всем нам, бывалым кавалеристам, направился к ржевским цейхгаузам. Когда подошли к большим складам, у которых уже строились в очередь на получение нового оружие, а кто и обмундирования, унтера и офицеры нашей армии.
— Ваше высокоблагородие, — обратился к Михельсону квартирмейстер, — вашему полку обмундировку пугачёвскую выдавать?
— Только оружие заменить, — покачал головою тот. — Мой полк в рейд не идёт.
Глава 23
Комиссар Омелин и комбриг Кутасов
Омелин, действительно, был похож на легендарных комиссаров Гражданской, вроде Фурманова, Куйбышева или Клима Ворошилова. Чёрная кожаная куртка, основательно вытертая, ведь он взял её с собой ещё из тридцать шестого, фуражка с красной звёздочкой, даже шашка на боку и кобура, правда не с маузером или наганом, а кремневым пистолетом, отлично подходили к образу несгибаемого комиссара. Может, надо было вместо формы образца тридцатых годов ввести ещё ту, революционную, с буденовками и разговорами, вроде бы она больше к ситуации подходит. Хотя, с другой стороны, в этом времени никто не знает о Великой Октябрьской, а новая униформа всё же удобней. Вот только комиссаров, по настоянию Омелина, оставили в революционном обмундировании, видимо, для пущего эффекта.
— Ну что, Андрей, — обратился к нему Кутасов, — какими новостями поделишься?
— Зря ты не дал расстрелять их, — резко бросил ему Омелин. — Это стало бы отличным уроком остальным. Бегать с поля боя не моги.
— Не можем мы сейчас пускать в расход ни единого эскадрона, — покачал головой Кутасов. — Да что там, ни одного солдата расстреливать нельзя, каждый на счету.
— Я знаю это не хуже тебя, Владислав, — отчаянно скрепя потёртой кожанкой, комиссар сел на скамью напротив комбрига.
Сейчас штаб армии занимал деревню неподалёку от Ржева, из которого добровольцы ушли два дня назад, как докладывала разведка.
— Из бегунов сих я сформировал штрафные батальоны, — продолжал Омелин. — В бою их подопрём теми же ружьями Пакла, все видели их в деле, так что бежать у них желания не будет под своих же пули. С другой же стороны, не придётся искать большого количества достаточно подлых или просто жестоких людей, которые согласились бы стрелять по своим.
— Ну что же, с паршивой овцы, как говориться, — покивал Кутасов.
Он был весьма разочарован в присланных с Урала ружьях Пакла. Те слишком сильно мазали, быстро выходили из строя и при длительном бое становились просто бесполезны. Однако как оружие устрашения они вполне годились.
— Солдаты утомлены, — сказал Омелин, — но настрой у армии боевой, все готовы хоть на край света гнаться за добровольцами. Много те попили пролетарской крови.
— Вот то-то и оно, что гоняться за добровольцами мы больше не станем, — ответил ему Кутасов. — Спешным маршем двинемся к Москве.
— Что?! — вскричал Омелин. — Мы столько гонялись за Бракенгеймом, а теперь вот так возьмём и бросим всё. Ты понимаешь, Владислав, как это скажется на боевом духе армии.
— Да не хуже твоего знаю! — хлопнул кулаком по столу комбриг. — Отлично знаю! А ещё лучше знаю, как скажется на боевом духе потеря Москвы! Переиграл нас Суворов, вчистую переиграл. Любая из двух армий, что его, что Добровольческая легко управится с московским гарнизоном. И если наши солдаты готовы биться за Первопрестольную под лозунгом «Умрём же под Москвой!», то лишись мы столицы нашего государства, как символа, и всё будет потеряно. Сам понимаешь, что с массовым дезертирством нам не справиться ни расстрелами, ни штрафными батальонами. Ты же должен помнить Империалистическую, как только в тылу стало неладно, сразу началось чёрт-те что и на фронтах.
