Алексей Гридин - Только хорошие умирают молодыми
Они пошли дальше. «Была не была, — подумал Олег. — Раз он идет со мной, почему бы его не спросить? За спрос, как говорится, денег не берут».
— Батюшка, — начал он, непривычно волнуясь, — заинтересовало меня кое-что. Спросить хочу, да вот не знаю…
— Перестань, — грубовато прервал его Батюшка. — Говори все как есть. Я такой же человек, как ты, а что рясу ношу — так у всех в этом мире своя работа. Ты крыс без промаха бьешь, а я слово божье несу, но мы оба — люди, и говорить нам надобно без всяких приплясываний друг перед другом. Давай, не стесняйся, сыне.
— Батюшка… А как ты думаешь, у крыс может быть душа?
— О как…
Батюшка остановился и придержал Музыканта за плечо.
— Вопросы ты задаешь, сыне, прямо скажем, чудные. Не стану интересоваться, отчего тебя волнуют подобные материи, но отвечу попросту. Не знаю.
— Не знаешь?
— А откуда мне знать? В Библии о том слова не сказано. В Библии все четко: есть люди, и у людей есть душа, а у животных души нет. В том и есть главное различие меж ними: у животного нет свободы, не может оно выбирать ни добра, ни зла, а человек может, но нередко ошибается, добро со злом путает и оттого грешит. Но ни слова нет в Писании о том, что крыса может взять в лапы автомат да палить по рабам божьим. Оттого и не могу я ничего тебе сказать о том, есть ли у нее душа. Вроде бы быть не должно. Но в нашем мире много чего не должно быть, а оно по улицам бегает, и никуда от этого не деться. Впрочем, если хочешь еще что у меня спросить — пошли дальше, нечего стоять. Мнится мне, что у тебя время не бесконечное.
Это было полной правдой. Они пошли дальше, увязая по щиколотку в нападавшем за ночь снегу. Вокруг было тихо, только снег поскрипывал под подошвами. За все время, которое прошло с того момента, как Батюшка отбил Музыканта у Сашки с Семеном, они больше никого не встретили. Снайпер немного опасался, что пришедшие в себя охотники за наградой бросятся их искать или, наоборот, кто-нибудь найдет этих двоих в сугробе, избитых, и начнет интересоваться, что к чему, — однако пока им с Батюшкой везло.
— Тогда, Батюшка, что же у нас происходит? Если даже твоя Библия ничего сказать про это не может…
— Я верую в Бога, сыне, и мне положено мыслить, придерживаясь определенных рамок, — отозвался Батюшка. — Если так думать, я должен признать, что все происходящее может быть лишь Апокалипсисом, и про это в Писании вполне даже говорится.
— Апокалипсисом? — переспросил снайпер. — Концом света?
— Да, — согласился Батюшка, — конец света, он самый. Только имей в виду, Апокалипсис — это не просто конец. Если ты вообще читал книжицу под названием Библия, ты должен помнить: апокалипсис — это переход. Трансформация, говоря иными словами. Изменение. Смерть старого, причем далеко не всего старого. Временное отмирает, вечное остается. Потому что оно — вечное. Вот этого многие из вас не понимают.
— Из нас?
— Из вас, — пояснил Батюшка, — значит, из тех, что все еще не уверовали. Хотя до верных, честно говоря, тоже порой доходит с трудом: конец — и все тут. А помнишь, Олег, как Владимир Семенович пел: «Конец — это чье-то начало»?
— Владимир Семенович? — Музыкант непонимающе посмотрел на собеседника.
Тот только улыбнулся.
— Эх ты… А еще Музыкантом зовешься. Владимир Семенович — это Высоцкий. Не чета твоим металлистам патлатым был, да и многим другим — не чета. Хотя… Как там твои любимые металлюги пели? Которых ты постоянно вспоминаешь? Только хорошие умирают молодыми, так? Как ты думаешь, сыне, человечество, которое умирает сейчас, на наших глазах, — оно молодое или старое?
— Иными словами, — подхватил Олег, — плохое оно или хорошее? Не знаю и не хочу знать. Человечество слишком большое для того, чтобы я его судил. К тому же оно еще не умерло. Нет, не умерло. Оно еще потрепыхается. Апокалипсис там, не Апокалипсис, конец, не конец, начало, не начало… Я тоже часть человечества, и лично я собираюсь еще пожить.
На перекрестке они с Батюшкой расстались. Глядя, куда собрался Музыкант, его спутник только головой покачал.
— Ох, сыне, сыне, — тяжко вздохнул он. — В пекло ты лезешь. Знаю, что тебе не впервой, а все ж тягостно у меня на душе. Ну что ж, будет на то воля божья, так вернешься назад живым. А на нет и суда нет.
Он неожиданно размашисто перекрестил Олега и, резко развернувшись, пошел прочь, что-то бормоча себе под нос, — то ли молился, то ли сам с собой говорил о том, что за молодежь нынче пошла.
— Ты пришел… — задумчиво пробормотал крыс.
Они с Олегом расстались всего несколько часов назад, но за это время Флейтист явно успел побывать в какой-то переделке. Левую верхнюю лапу — Музыкант так и не привык думать о лапах крыс как о руках — чуть выше локтя охватывала поспешно наложенная повязка. Когда крыс что-нибудь задевал раненой лапой, его передергивало — похоже, зацепило его нешуточно.
— Думаешь, я против ваших воевал? — спросил Флейтист, уловив направленный на повязку взгляд Олега. — Нет, совсем нет. Это я пожар тушил.
— Пожар? — переспросил снайпер.
Честно говоря, Музыкант только теперь сообразил, что, пока он добирался до Кравченко, отдыхал, ел, а потом строил планы с теми, кто пришел к Данилу Сергеевичу, и вновь шел на встречу с говорящим крысом, Флейтист мог продолжать воевать. Пусть снайперу удалось пройти мимо войны, лишь скользнуть по краешку, но сама война никуда не исчезла. В Городе шли бои, люди продолжали теснить врага, и крыс с его таинственными способностями мог доставить наступающим людям немало хлопот. Что с того, что его собеседник признался, что уже не верит в победу? Всегда оставалась возможность просто подороже продать свою жизнь, заставив противника заплатить невероятно высокую цену за каждый шаг.
— Ну да, — спокойно пояснил Флейтист. — Пожар, Музыкант, если ты забыл, — это когда что-то горит. Сейчас все взрослые самцы — на фронте, с оружием в руках защищают нашу свободу. Наши жизни. А я ведь — всего лишь «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят». Те, кто нами командует, не знают, какой от меня теперь может быть толк, так что они не придумали ничего лучше, как послать меня тушить пожары. Пытаться спасти то, что еще можно спасти. Считай, что я пока соблюдаю нейтралитет. Вот где у меня эта война.
Он совершенно человеческим жестом чиркнул себя лапой по горлу. Тут же охнул и сморщился — видимо, опять дала о себе знать боль в раненой лапе.
— Понятно, — кивнул Олег. — Ну что, я пришел к тебе с хорошими новостями.
— Это здорово, — обрадованно ответил Флейтист. — По правде говоря, я сначала и не надеялся уже. А потом, когда почувствовал тебя, когда услышал, что ты идешь, догадался, что ты должен сказать что-то обнадеживающее. Иначе зачем бы тебе меня искать?
Как зачем, подумал Олег. Совсем недавно, блуждая вместе с Доцентом и парой его гвардейцев по подземным тоннелям, я искал тебя с конкретной целью — сделать так, чтобы тебя больше не было. Поставить точку в этой истории. Но… Всего несколько часов — и так много изменилось. Тебе повезло, дружище Флейтист, и ты сам, может быть, не представляешь, как тебе повезло. Доцент уже решился однажды убрать человека лишь за то, что ему не посчастливилось водить знакомство с говорящей крысой. Что тогда Доценту сама эта крыса? Но ведь нашелся и для штабиста мотив, который заставил его переменить точку зрения. Не понадобилось даже, чтобы Флейтист взялся за свою флейту и наиграл этот мотив прямо в уши отцу Олега. Просто… Когда встал вопрос ребром, выяснилось, что мы тоже еще не окончательно озверели. Мы еще можем давать второй шанс. Дарить надежду.
— Мне даже показалось, — продолжил тем временем крыс, — что бог все-таки есть. Он не забыл о нас. Просто все то, что происходит, — это испытание. И мы еще можем успеть как-то переиграть то, что сделали неправильно.
Он говорил горячо и убежденно. Э, дружок, хотел спросить — и не спросил — Музыкант, если ты так истово веришь в своего крысиного бога, не видишь ли ты себя неким спасителем? Мессией? Не думаешь ли ты, что тебе суждено отвести верных, чистых, избранных в никому пока не ведомую Землю обетованную? Хотя… Если честно, это ваши крысиные заморочки, не стоит мне в них вмешиваться. Мое дело — сделать так, чтобы вы спокойно добрались до речпорта. Убедиться, что двигатели теплохода работают. Быть уверенным, в конце концов, что вы уплыли. Исчезли. Лучше — навсегда. А потом взять оружие и пойти в бой. Чтобы все на самом деле закончилось. И пусть будет то, чему суждено. А Бог, душа и все такое прочее — не мое, честно говоря, дело. И не знаю даже, чье, если священник, которому как раз полагается иметь ответы на подобные вопросы, не может на самом деле ничего сказать.
Он тяжело вздохнул.
Флейтист терпеливо ждал, стараясь не беспокоить поврежденной лапы.
