Дмитрий Матяш - Изоляция
— Суки!!! — заверещал, кажись, Бухта.
На мгновение мне показалось, что я пережил скачок во времени и пространстве. Захолустную авиабазу, которая даже во времена серпа и молота не была строевой частью, таинственным образом подменили центром Грозного. Годку эдак в девяносто третьем. Другие голоса, другой запах, вонь гари, другой асфальт перед глазами, какой-то черный, в широких трещинах, даже другой грохот оружия: привычное «калашное» тра-та-та заменили какими-то грохочущими, затяжными, едва ли не пушечными залпами.
Встать, Салман. Не будь гребаной тряпкой, когда ты почти достиг цели.
Их было уже не три. Их было человек восемь. Они перескочили забор с легкостью тренированных брать барьеры овчарок. Перебегая сам не зная куда, я стрелял почти что наугад. Кажется, одного пришил: его откинуло назад, серый бетон окрасился красными брызгами. Остальные шарахнулись кто куда, пули брызнули снопами искр, ударяясь в корпус трактора.
— В бункер! — закричал Трофимов. — В бункер!
Я его не видел. Время для меня замедлило ход. Тот промежуток, что отделял путь от цистерны до входа в бункер, мне приходилось преодолевать как по дну моря. Я бежал, а будто бы стоял. Видел Бухту, натурального блондина, лежащего на асфальте. Он сучил ногами, прижав обе руки к правой части груди. Я видел озверевшего Рафата, продирающегося к однополчанину сквозь шквал пуль. Если заговоренный — просочится между ними. Я видел Чирика, ослепшего Чирика, который высадил все пять зарядов по деревьям и стогу сена, но не попал ни в одного «дога». Я видел, как взрываются фонтаны крови из тела Бакуна, продолжающего палить, открыто свисая из окна казармы. Мне было жаль его, как, наверное, никого другого. Почему достойные парни так часто уступают пьедестал победителя говеной шелупони? Почему мало таких, как Жека, Трофим, Бакун, и так много отребья, вроде Кули или Гремучего? Где же гребаный баланс сил? И где же обещанная победа сильнейшего? Неужели сильнейший — это тот, кто умеет собрать вокруг себя бездумных, рефлексивных, зомбиозных существ и потакать их жалким прихотям ради достижения своих никчемных целей? Может, у природы случился сдвиг, что она позволяет ползающим взбираться на трон летающего?
Я видел пятерых в черной форме, забравшихся на забор. Они напоминали жуков, от которых нет никакого средства. И понимал: миссия невыполнима — это не название фильма. Это приговор для кучки неудачников, оказавшихся не в то время и не в том месте. Кучки чертовски отважных, гордых и праведных, но все же неудачников, которым судьба уготовила не самый благополучный финал. Которым удача сопутствовала и без того слишком долго, а потому вполне ожидаемо оставила в самый неподходящий момент.
Это называется западлом, не так ли?
Я не видел Трофимова потому, что он прикрывал меня сзади. И стало это понятно, лишь когда я ощутил мощный толчок в спину и оказался под сводом толстых бетонных стен.
— Оставь, Рафат! — обернувшись, крикнул Трофимов азиату, тянущему Бухту за руки. — Сюда!
Встав на колено, я стрелял по расползшимся по двору захватчикам до тех пор, пока в рожке не кончились патроны. Не уверен, что застрелил кого-то. Двоих ранил — точняк, один даже автомат из рук уронил, остальным же от меня на орехи так и не досталось. Тем более из двустволки, которую бросил мне старлей. Два заряда ушли лишь на то, чтобы кое-как прикрыть отход Рафата. Впрочем, вбежав в бункер, он еще не понимал того, что я уже видел, — пуля сидела у него внутри. Лишь свалившись в кучу мусора, снесенного сюда крестьянами, и быстро обернувшись в проход лицом, он ощутил боль в животе, чуть правее пупка.
— Вот суки, — прошипел. — Подселили…
Я отбросил бесполезное ружье, инстинктивно приложил руку к своей бочине. Есть-таки. Уже пропитался кровью бушлат.
Откуда-то продолжал шмалять Чирик. Везучий, а я уж думал, его давно уложили. Я слышал, как раз за разом он передергивает затвор на своей «помпе». Трофимов поддерживал его коротким огнем до тех пор, пока в рожке его АКМ не стало совсем пусто.
— Отходим, — он помог Рафату приподняться. Втянув головы, мы переместились в комнату с пультами. Их слегка освещали красные блики тревожной лампы, чей отражатель скрипел над дверями в ангар.
— Там заперто, — говорю, — и ключи внутри.
— Я знаю. Олечка умница, — в его руке блеснуло лезвие штык-ножа. — А мы возьмем с собой этих чунарей как можно больше. Чтоб было в пекле против кого в футбол гонять.
Дотянувшись до ножа на поясе, я испытал какое-то облегчение. Старый друг в руке внушал веру. Он играл роль знаменоносца для полка солдат. Вроде бы и далеко не решающая сила, а боевой дух поддерживает.
— Рафат, держишься? — спросил Трофимов, встав у входа в командный пункт.
— Да еще повоюем, старлей. — Азиат силился как мог, но даже стоять, опершись руками на пульт, ему было чудовищно сложно. Не продержится. Я помог ему сесть, отрезал кусок свитера, скомкал, чтобы он смог прижать к ране. Кровь, конечно, не остановит, но замедлить поможет.
Это парадокс, но Чирик все еще был жив. Было слышно, как огрызается его «форт», как кричат разозленные такой наглостью «доги». Скоро они обойдут его с обеих сторон, и тогда точно все…
Первые пошли. Слышно, как в узком коридорчике бункера бряцают стволами. Фонариков у них с собой нет, поэтому сразу в командный пункт зарываться не станут. Подождут, пока глаза к темноте попривыкнут.
От ангара сквозь толстые бетонные стены стал доноситься нарастающий гул. Его ни с чем не спутаешь: так гудят турбины готовящегося ко взлету самолета. У нас троих этот звук вызвал приступ идиотской радости. Наверняка ведь самолету не дадут взлететь, но узнают же, суки! Узнают, что мы могли! Что спас их от истребления, как тараканов с кухни, просто клочок везения. Пристрастие к водке и деревенским бабам Кули их спасло, иначе бы порхать им всем, вместе с «конфеткой», расщепленными в пыль и пепел. Пусть, бычары, теперь молятся на Кулю, делают этого морального урода своим спасителем. К ордену Ленина приставят и в анналы истории запишут как такового, что совершил подвиг.
Первого Трофимов поймал за голову, когда он ее сунул во взорванный проем. Нож нехорошо вжикнул по одежде, со звуком разрываемой ткани вошел «догу» в подбрюшину, затем жваркнул по шее. Тот даже пискнуть не успел, лишь глаза открыл, как рыба. Второй успел осветить темный пункт выстрелом, пули продырявили пульты, со звоном разбился вдребезги экран. Вспышки света мне хватило, чтобы оценить свои шансы. Они показались вполне достойными. Схватив автомат за ствол, я дернул его на себя в сторону и вонзил «догу» лезвие прямехенько в сердце.
— Минус два…
Подбодренный лихим началом, Трофимов озверел. Он не тратил время на ожидание следующего — выскочил в коридор с одним лишь ножом. Решил не размениваться на пустяки, хотя мог бы вооружиться трофейным автоматом. Ему было все равно. Он орал, как человек, что бежал к краю обрыва, навстречу судьбе. Что он творил в коридоре и рассчитывал ли воспользоваться тем, что «доги» не станут открывать огонь, боясь попасть друг в друга, я не знал. Я слышал возню, стуки, крики, когда нож вонзался в плоть. И до дрожи в теле надеялся, что Трофим подкорректирует промашку природы.
Я же только и успел, что сдернуть «калаш» с шеи стонущего «дога», когда следующий, прорвавшись через атаку Трофимова, направил ствол на меня. У меня была сотая секунды на принятие решения. Я не успел бы ответить ему тем же — слишком много времени уйдет на переворачивание автомата и прицеливание, да и нож правую руку занимал. Поэтому пришлось бросить оружие. И броситься самому, прямо на черный кратер укороченного ствола. Мое преимущество — внезапность. Когда противник не ждет подобной реакции, когда дает все сто процентов, что против него будет использовано огнестрельное оружие…
У него было выражение лица, будто он забрел в берлогу и разбудил бурого медведя. Молодой потому что еще. Мало что видел и знал. Скорее всего, в патрули если ходил, то всегда благополучно возвращался. Он не знал, что такое засада, приманка, как действовать в помещениях с ограниченным пространством. Он выстрелил, когда я уже вмазал ему меж бровей и голова его откинулась назад. Еще раз, рефлекторно, после удара коленом по печени. Я уже контролировал его оружие, хоть он и продолжал цепко удерживать его в руках. Резко надавил на ствол, следующая очередь расплющилась о бетонный пол, срикошетила в стену с характерным свистом. Выдвинув вперед плечо, как ветеран регби, я мощным толчком пришпиливаю парня к стене, зубами впиваюсь ему в глотку. Он завизжал от боли и испуга, выкрутился угрем и сумел-таки оттолкнуть меня, невзирая на то что кусок его плоти остался у меня в зубах.
Как у волка.
Автоматчик рванул прочь из пункта, но вместо него тут же, будто по волшебству, образовался другой «дог». Покрупнее, и глаза горят, что у дикой кошки. Лицо его показалось мне знакомым. Чертов тягач-изменник, подавшийся внаем. Сверчок, по прозвищу. Еще та гнида, и пистолет уже в руке. Впрочем, его наступательный акт закончился сразу же — армейский штык-нож, прилетевший с противоположной стороны командного пункта, встрял чуть ниже кадыка.
