Дмитрий Янковский - Вирус бессмертия
«Сколько лет я прожил без нее? – стиснув зубы, вспоминал Богдан. – Пятьсот? Да, не меньше».
Может, он потерял бы Шамхат навсегда, если бы она не оставила ему послание. Тогда, в Испании, его звали Теодоро. Спасаясь от проливного дождя, он заглянул на огонек в одну из придорожных харчевен. Там же, разложив у камина мокрые плащи, сохли двое парней и очень худая девушка с бледной кожей. Видно было, что она страдает от осенней непогоды и от острого недостатка звонких монет в кошеле. На столе перед ними стояла только тарелка квашни – одна на четверых. У Теодоро же, после очередного путешествия в Альбион, денег было хоть отбавляй. Но давать кому-либо подачку он считал унизительным.
– Вы похожи на бродячих артистов, – окликнул он промокшую компанию. – Так ли это?
– Да, сеньор, – ответила девушка.
Теодоро поразился, как силен голос в ее немощном теле.
– И что вы делаете? Поете? Танцуете, глотаете шпаги?
– Поем, – невесело отозвался один из парней. – Но осенью у людей настолько портится настроение, что им больше по нраву ночной вой волков, чем наши веселые песни.
– А душевных песен вы не поете? – спросил Теодоро.
– Поем, – вздохнула девушка.
– Только от них, – добавил парень, – сами слушатели превращаются в волков.
– Это как? – заинтересовался Теодоро и, взяв шпагу, пересел за столик артистов.
– Я бы рассказал, но у меня тело вывернуто наизнанку, – серьезно сказал парень. – Снаружи мокро, а внутри сухо.
– Хозяин! Кувшин вина! – рассмеявшись, велел Теодоро. – Похоже, я вас встретил в добрый час. Без вас я ощущал себя полным дураком.
– Это еще почему? – на этот раз удивился парень.
– Потому что ужасно глупо избежать смерти от шпаги в Альбионе лишь затем, чтобы умереть от скуки в Испании.
На этот раз рассмеялись все. К вину Теодоро заказал каплунов, гуся и моченные в уксусе свиные уши.
– Так что ты говорил насчет волков? – напомнил он парню, когда тот принялся за еду.
– Знаете, добрый сеньор, чем отличается волк от другого зверя?
– И чем же, по-твоему?
– Когда волк нападает на стадо, он режет больше, чем может съесть. Так и наш досточтимый народ. Когда король приказал отдавать тому, кто выдаст еретика, четверть его добра, люди решили переловить всех еретиков и ведьм. А когда ведьмы кончились, принялись друг за друга и будут резать, пока не изведут весь род человеческий.
– Ну, это старая сказка, – отмахнулся Теодоро.
– Старая-то старая, да наши люди исхитрились переложить ее на новый лад. Оно ведь понятно – чем больше добра у доброго горожанина, тем больше достанется доносчику после аутодафе. А это значит, что надо исхитриться собрать в одних руках как можно больше звонких монет. И до чего же изобретательным оказался в Севилье один трактирщик! Пригласил он нас выступить, спеть на празднествах. Сам заплатил глашатаям, чтобы на каждом углу созывали народ на выступление. Мы перед столькими слушателями ни разу не выступали!
– Полная площадь была народу, – подтвердила девушка.
– А когда мы три полные шапки серебра собрали, – продолжил рассказчик, – тут-то нас за наши песни и взяли под белы рученьки. Как не сожгли – сам не знаю. Деньги, правда, забрали.
– А как назывался трактир? – поинтересовался Теодоро.
Он уже давно собирал такие истории, а потом, по возможности и проездом, навещал добрых трактирщиков, святых отцов, благородных графов, деревенских старост и других чересчур ретивых доносчиков.
– «Золотая подкова», – ответил парень, внимательнее приглядываясь к незнакомому сеньору.
– А как ты думаешь, что лучше – целый золотой или его четверть? – хитро сощурился Теодоро.
– По мне, так целый, – осторожно ответил парень.
– Тогда, если я дам вам четыре золотых за то, чтобы вы развлекли меня песнями, ты не подумаешь, что я захочу выдать тебя за один золотой?
– Не похожи вы на доносчика, добрый сеньор, – призналась девушка.
– За четыре золотых мы вам еще и станцуем, – не очень весело заявил второй парень, молчавший на протяжении всего разговора.
Достав из мешка лютню и небольшой сарацинский барабан, парни заиграли, а девушка закружилась в танце и запела. Теодоро смотрел и слушал, прислонившись спиной к стене. Он дал трактирщику денег, чтобы тот не жалел дров, поэтому камин жарко пылал, быстро высушивая одежду.
Наевшись и высохнув окончательно, Теодоро заплатил за ужин и отсчитал артистам пять золотых.
– Договаривались на четыре, – из вежливости напомнил парень.
– Когда мне нравится, я доплачиваю, – ответил Теодоро.
Он пристегнул к поясу шпагу, укутался в плащ и собирался уже шагнуть за порог, когда парень окликнул его:
– Могу я узнать имя сеньора?
– Меня зовут Теодоро. А что?
– Неплохая получится песня про то, как двое ушедших от правосудия артистов собирались ограбить сеньора, а тот сам им дал пять золотых и накормил досыта. Или вы не рады? Обычно людям нравится, когда про них писаны песни.
– Про меня уже есть одна, – буркнул Теодоро и толкнул дверь.
– Постойте! – девушка выскочила из-за стола и удержала его за полу плаща. – Вас действительно зовут Теодоро?
– Да.
– Тогда подождите. Это важно. Тристан, играй! – обернулась она к парню.
Когда девушка запела, Теодоро остолбенел. Не дослушав первого куплета, он бросился к ней, напугав парней, и выкрикнул:
– Откуда?! Откуда ты знаешь эти стихи?
– Одна женщина… – девушка не ожидала такой реакции и начала запинаться. – Женщина. Когда мы были в тюрьме, я жила в одной камере с женщинами. Нас там было двенадцать…
– Короче! – подогнал ее Теодоро. – Я дам еще десять золотых, если ты внятно объяснишь, откуда знаешь эти слова!
– Когда одна из женщин узнала, что я пою на площадях, она всю ночь что-то бормотала, а наутро заставила меня выучить эту песню. Сказала, что ее обвинили в ведьмовстве и скоро сожгут, поэтому ее воля так же священна, как воля умирающего. Она просила меня петь эту песню каждый раз, когда соберется много народу. И в особенности просила петь ее каждому, кто называет себя Теодоро.
– Где она?
– Мы сидели в тюрьме Севильи, – ответил парень. – Но вы можете не успеть. У тамошнего кардинала есть обычай сжигать осужденных в канун Дня Всех Святых. Это послезавтра.
– Благодарю! – ответил Теодоро, отсыпал обещанные деньги и шагнул под затянутое тучами небо.
Богдан вспомнил, чего ему стоило добраться до города в отпущенный срок. Вспомнил, как пришлось нанимать разбойников с большой дороги, чтобы устроить резню на площади казней. Как рубил и колол он шпагой, отбиваясь от солдат, окруживших эшафот. И как потом на одной лошади скакали они с Шамхат по дороге, спеша уйти от погони.
Но надолго Теодоро не покинул Севилью. Шамхат рассказала ему о купце, который лечился у нее от подагры, а потом донес, как на колдунью. Была ночь, когда Теодоро пробрался к нему в дом. Он затолкал купцу в рот кляп, подвесил за ноги и подверг той казни, которой подвергали предателей в огражденном Уруке. Умирал купец полных два дня, а хоронили его, так и не сумев выдернуть из тела тонкий зазубренный кол, вбитый меж ягодиц. Слух о столь жестокой и нехристианской расправе так напугал горожан, что у многих больше рука не поднималась писать доносы.
После того Богдан поклялся не оставлять Шамхат одну. Поклялся, но не выполнил обещания. И вот теперь все снова – заколдованный круг. Опять Шамхат неизвестно где и опять от нее послание.
«Мне срочно надо на фабрику, – подумал Богдан. – Раз стихи набиты на шелке, значит, Шамхат работает на фабрике «Красная Роза». Скорее всего художником, но, возможно, в комиссии художественного совета. По большому счету нет никакой разницы, поскольку одно несомненно – она на свободе. Хоть в этот раз ее не придется спасать».
После недолгих колебаний Богдан вызвал в памяти уже стершийся Знак Шамаша, впустил в себя его жар и ускорил заживление ран, тем самым сократив срок их общего с Шамхат бессмертия. За все необходимо платить, даже за чудо. Но сейчас эта плата была оправданной – Богдану было необходимо крепкое, здоровое тело, чтобы беспрепятственно покинуть резиденцию посла.
Раны окончательно затянулись, кости обрели прежнюю крепость, а жилы и мышцы восстановили подвижность. Тело было готово к решительным действиям, но Богдан не спешил вставать с кровати.
«Если я уйду прямо сейчас, то новый Знак Шамаша, который должен быть на фотографиях с парохода, будет для нас с Шамхат навсегда потерян, – подумал он. – Сколько нам тогда останется? Ну, еще лет на пятьдесят хватит того знака, который у меня есть, а потом часы ускорят свой ход, отмеряя остатки обычной человеческой жизни. То есть в общей сложности лет восемьдесят-девяносто с учетом того, что через пятьдесят лет мы начнем стареть. Встретившись после долгого расставания, мы проживем лишь миг в сравнении с уже прожитым. А затем расстанемся навсегда. Нет! Шамхат на свободе, она занимает важную должность, изобрела новый способ печати на шелке, а значит, пока она в безопасности. Несколько часов ничего не решат. Надо дождаться Хильгера».
