Алексей Калугин - Мертвоград
– Ну, собственно, принципиальных возражений у меня нет…
Разговаривать с киурами – все равно что медленно тянуть гнилой зуб, который, хотя и знает, что в конце концов его непременно выдерут, упорно не желает вылезать, цепляется за десну всеми нервами. Простого ответа, вроде «да» или «нет», ну или хотя бы «посмотрим», «надо подумать», от них не дождешься. Каждый старается не просто вести свою линию, но ловить чужие мемы и отпасовывать их обратно. Либо перебрасывать коллегам. Как сделал это сейчас киур Купсов. Он начал фразу и сделал паузу. Тому, кто ее прервет, непременно придется сказать, что у него тоже нет возражений. Либо, ежели таковые имеются, предъявить их коллегам. Сейчас, должно быть, каждый лихорадочно решал, как ему поступить? Высказать свое мнение или промолчать? Но тогда кто-то другой получит возможность сделать первый ход. А это отнюдь не маловажно в той игре, что ведут они меж собой. Но почему-то все они, включая того же Купсова, упорно не желали принимать в расчет тот факт, что старший киур играет в эту игру гораздо лучше их. И может переиграть не только каждого поодиночке, но и всех разом. Гордость, должно быть, им мешала. Та же самая гордость, что не давала вести командную игру. Каждый непременно хотел показать, что он лучше всех. Что ж, старшему киуру это было только на руку. Он готов играть с ними даже с гандикапом. Поэтому он тоже молчал.
А за спиной у него экран, будто плесенью, зарастал непрерывной вязью, в которой уже невозможно было вычленить осмысленные фрагменты. Ни знаков, ни букв, ни цифр, ни символов – одни только узелки да петельки. Кипу!
Сверликов кашлянул в кулак и протер платком блестящую лысину.
Собирается говорить, понял Юрьев. Но собирается слишком демонстративно и долго. Кто-то непременно должен его опередить. Кто?
– Я согласен с вами, Станислав Викторович! Мы не можем ждать!
Тарусов! Юрьев почти не сомневался в том, что это окажется именно он. У мужика нюх, как у ищейки. И интуиция на грани невероятного.
Старший киур благосклонно наклонил голову.
Ну? Кто следующий?
– Я все же не понимаю. – Естественно, прежде чем согласиться, Гигин счел нужным поделиться своими сомнениями со всеми присутствующими. Так сказать, для проформы. – Почему мы не можем согласовать этот вопрос с Высшим советом Гильдии?
– Потому что на это у нас нет времени, – спокойно объяснил Юрьев. – Одним телефонным звонком не обойтись. Начнутся вопросы, уточнения, согласования. К нам пришлют специалистов по «Джи-Эф-Эл». От нас потребуют развернутого доклада по «Шеврону». К тому моменту, когда решение наконец примут, будет уже слишком поздно. В Москве, а может быть, и в других городах, где сейчас действует программа «Джи-Эф-Эл», воцарятся хаос и полнейшая неразбериха.
– Но… – Гигин поднял руки перед собой и медленно соединил кончики пальцев. А затем так же медленно развел их в стороны. – Я просто подумал… – Он еще раз повторил то же самое движение.
– Да бросьте тянуть кота за причинное место, Гигин! – не выдержав, рявкнул Шумейко. – Говорите все как есть! Вы же среди своих!
Отлично сказал старик, отметил про себя Юрьев.
– Я подумал, не будут ли расценены наши самовольные действия по запуску новой, не утвержденной Высшим советом программы, как… – Гигин вновь развел в стороны ладони с растопыренными пальцами, – скажем, как самоуправство?
– Или – как переворот! – более точно сформулировал мысль Гигина Шумейко.
– Или – так, – согласился Гигин.
– Господа киуры. – Старший киур улыбнулся и не спеша обвел взглядом всех присутствующих. – Так ведь это и есть переворот. Само собой, в наши намерения не входит свержение Высшего совета Гильдии чистильщиков. – Улыбка старшего киура сделалась снисходительной. – Нам это ни к чему. Но мы заставим Высший совет считаться с нами как с полноценным партнером. Им не останется ничего другого, поскольку ключи от программы «Шеврон» будут лежать в нашем кармане. А убедившись в преимуществе «Шеврона» над «Джи-Эф-Эл», на нашу программу станут переходить и другие Эсперанты Российского региона. Мы будем распространять свое влияние неторопливо, но верно.
Он говорил «мы» и «нам» так, будто уже получил согласие всех киуров Московской Эсперанты. Будто все они уже заодно.
Собственно, так оно и было. Только сами киуры об этом, возможно, еще не догадывались.
Вечеринка. Камлание. Отец
– Выключите музыку!.. Эй!.. Да выключите ж, к дребеням, эту гадскую музыку!..
Истошный крик хозяйки наконец-таки был услышан кем-то, находившимся поблизости от микшерского пульта, и протяжная, заунывная лента целлулоидных звуков, на которую равномерно и четко, как на конвейере, накладывалось ритмичное, басовое уханье сабвуфера, оборвалась. В будто с неба рухнувшей внезапной тишине ползущие по стенам и потолку разноцветные сюрреалистические разводы казались особенно таинственными. А трио певцов, отчаянно разевающих безмолвные рты сразу на обоих экранах, почему-то внушало неосознанное отвращение. Хотя, возможно, это было побочным действием улыбающихся таблеток, легкого алкоголя, травы и бог знает еще какой дури, принятой сегодня, а может, добавленной к той, что была принята накануне.
Наконец кто-то догадался отключить светомузыкальную установку и телепанели. Теперь огромную комнату-зал освещали лишь развешанные по стенам тусклые ночники, имитирующие пятиконечные звезды, и оплывающие восковые свечи. Они не рассеивали тьму, а только делали ее гуще и плотнее. Свет, падавший из коридора через квадрат открытого дверного проема, казался нереальным, потусторонним.
В дальнем углу комнаты звякнула упавшая бутылка. Кто-то сдавленно хихикнул. И снова наступила тишина.
– Все здесь? – грозно вопросила Берта.
– На кухне двое, – ответил ей голос из темноты. – Но они, во-первых, уже ничего не соображают, во-вторых, не могут самостоятельно передвигаться, в-третьих, они не наши.
– И в туалете кто-то заперся, – добавил другой голос. – И не отзывается.
– Хорошо, – сказала Берта.
По комнате поплыли низкие, тягучие звуки совсем другой музыки. Негромкие, они, казалось, заставляли тело вибрировать в строго определенном, заданном ритме.
– А теперь отойдите все к стенам! – приказала Берта. – Освободите место в центре комнаты!
Толкаясь и перешептываясь, гости начали смещаться от центра комнаты к стенам. Движение был хаотичным и неровным, а людей, собравшихся в зале, слишком много. Но в конце концов в центре образовалось небольшое открытое пространство.
Берта вышла в круг. В руках у нее была большая круглая корзина из ивовых прутьев.
– Мы все знаем, как важна для нас эта ночь! – торжественно провозгласила, почти пропела Берта. – Мы все знаем, ради чего мы здесь собрались! Мы знаем, на чей зов мы явились! Каждому из нас известно его имя! Но пока еще не время произносить его вслух!
– Отстой какой-то, – недовольно зашептал на ухо Могваю Альпачино. – Пора сваливать.
– Погоди, давай посмотрим, – шепнул в ответ Могвай.
– Да на что тут смотреть-то. Каждый раз одно и то же.
– Вот в этом, дружище, ты не прав. Каждый проводит церемонию по-своему.
– Что-то я не замечал разницы, – проворчал в ответ Альпачино.
– Наверное, потому, что был под кайфом.
– А ты сейчас не под кайфом?
– Я именно под тем кайфом, что надо. Мне сейчас для полного счастья только Ктулху и не хватает.
Услыхав имя, которое пока что нельзя было произносить, со всех сторон на Могвая зашикали. Могвай сделал успокаивающий жест: мол, все понял, извиняюсь, больше не повторится.
– Да ты посмотри на эту Берту, – еще тише зашептал Альпачино. – Сразу видно, она на этом деле завернута по самое не могу. А значит, будет проводить церемонию по полной программе. С коллективной медитацией, хоровым песнопением и жертвоприношением. Мы тут со скуки сдохнем. Давай лучше прихватим бухла да свалим. В конце концов, в парке на травке посидим.
– По парку сейчас, может, твари бродят.
– Ты так думаешь? – Альпачино озадаченно почесал кончик носа.
Упоминание о тварях произвело на него впечатление. И, прикинув все «за» и «против», которые он еще мог прикинуть, Альпачино решил, что, пожалуй, лучше все же остаться на церемонию. Оно, может, и скучно, зато безопасно. И выпивка с дурью хотя и не совсем под рукой, но, в общем, сыскать несложно.
Берта тем временем обходила гостей, вручая каждому толстую черную свечу, яблоко и небольшую пальчиковую батарейку. Судя по всему, в корзине у нее было полно этого добра.
Могвай тоже протянул руку за раздачей. Но Берта только взглянула на него и отдала свечу, яблоко и батарейку Альпачино.
– А тебя папа ждет, – сказала она Могваю.
– Какой еще папа? – недовольно сдвинул брови Могвай.
– Мой папа.
Могвай окинул взглядом заполненную людьми комнату. Он видел лица лишь тех, кто стоял рядом с ним. Остальные сливались в плотную, темную массу людей, лишенных лиц и по большей части половой принадлежности. Как-то все это не вязалось с упоминанием о папе. Тем более что про папу он сегодня уже слышал. И, честно говоря, полагал, что тема исчерпана и закрыта.
