Варвара Еналь - Мы можем жить среди людей
Комната явно не предназначалась для лаборатории. Столы, стулья, погасшие экраны на стене. Видимо, тут была небольшая столовая и комната отдыха для персонала. Несколько диванчиков, оббитых цветным кожзаменителем, мини — планшеты, видимо с книгами и фильмами. Прозрачные капельки наушников на столиках. На самом широком столике — большой планшет, несколько электронных микроскопов, видимо, подключенных к планшету.
Эмма дотронулась до экрана, и тут же появился голограммный монитор, на котором выпуклыми разноцветными папками повисли многочисленные файлы. Все распределено по цвету и датам. Научные работы — от бледно — голубого до синего цвета. Чем позже дата — тем насыщеннее цвет. Профессор, видимо, любил порядок.
Эмма тоже всегда держала свои папки на планшете в порядке, но до такой системы не додумалась.
Зеленые — это дневник. Эмма просмотрела пару записей.
…Ходил сегодня в коридоры номер четыре — Си и пять — Си. Ориентировался без фонарика. Проводку тут, видимо, нарушили, а восстанавливать некому. Не до проводки сейчас. В темноте я вижу отлично. Но еще лучше чувствую. Запахи складываются в четкую картинку. Трубы пахнут железом, пылью и немного ржавчиной. Стены пахнут железом, людьми — совсем немного. Но каждые человеческие отпечатки на стенах я чувствую с потрясающей точностью, и даже могу сказать, как давно тут проходил человек. Ни одних новых отпечатков я не встретил…
Эмма еда прикоснулась пальцем к следующей папке, чуть более зеленой, чем предыдущая.
…Не спал всю ночь. Слышал вой за стенами. Далеко отсюда, но все равно кажется, что рядом. Все переливы, все интонации сливались в долгую песню. Иногда мне кажется, что я понимаю, о чем они поют. Это песня голода. Им хочется есть, хочется свободы, хочется чего‑то странного и непонятного… они тоскуют, только не могут понять — по чему. То ли по своему прежнему облику, то ли по свободе. На меня тоже давят стены, замкнутые пространства, электрический свет, который имитирует дневной, но на самом деле таковым не является. Не могут электрические ртутные лампы заменить свет солнца. Я хочу на Землю. Скорее бы исследовательский интерес Гильдии закончился, и меня отправили обратно. Хочу уехать отсюда. Последний раз я был на Земле, когда мне было меньше десяти лет. Моя семья согласилась тогда участвовать в научных разработках на станции. У них не было другого выхода. Тогда ни у кого не было выбора. Работы у отца давно не было, с квартиры нас попросили съехать, и мы последние три года жили в общей ночлежке. Я до сих пор помню — коридор "Аш", проход-17 кровати 24, 25, 26 и 27. Для меня, родителей и младшего брата. После того, как родился младший брат, вступил в силу Закон о принудительной стерилизации и обязательной сдачи клеток для искусственного зачатия детей.
Эмма оторвалась от текста и шумно выдохнула воздух.
Слова о принудительной стерилизации звучали не так хорошо, как учили об этом в классах. Но с другой стороны — какой выход? Работы нет, средств к жизни тоже. Какой смысл рожать еще детей, если — судя по рассказу — родители профессора жили за счет дотаций Международного Сената. Вернее, этим занималось одно из отделений Сената — Партия Социального Обеспечения.
И семья профессора согласилась работать на станции. Все правильно, и им еще повезло. Видимо, у родителей было приличное образование и соответствующая подготовка.
Как странно звучат в этих рубках слова об образовании и подготовки. Вот прямо сейчас Эмме не поможет ни образование, ни та подготовка, что у нее есть. А владение оружием очень бы пригодилось.
Эмма вздохнула и кликнула на следующую папку.
…Поднимался до Верхнего Уровня. По вентиляционным люкам — это самое безопасное. Стая караулит уцелевших, запертых во Внутреннем Круге. Переговариваются эти животные короткими ультразвуками, но я улавливаю эти звуки. И, кажется, даже понимаю. Мне показалось, что я понимаю, как они обращаются к вожаку. Интересно, кто стал у них вожаком? Кем был вожак в прошлой жизни и почему сейчас стая его слушается?
Значит, ультразвук. Кажется, так общаются дельфины. Запись очень короткая, но поставлена отдельным файлом, чтобы можно было быстрее найти, что ли?
Эмма просмотрела еще несколько записей. Он описывал охоту чертей, которую ему довелось наблюдать. После написал, что стая реагирует на него, как на своего, видимо, потому, что у него поменялся запах. В одной из записей профессор написал, что у него получается слышать короткий свист и ультразвуки, что издают животные. Он писал, что рычание — это предупреждение, своеобразная демонстрация ярости. Вой — коллективная песня, в которой должен участвовать каждый член стаи, иначе его изгонят. А свист и короткие ультразвуки — это общение. Животные общаются между собой.
За спиной Эммы появился Колька. Коротко спросил:
— Нашла что‑то стоящее?
— Ты не разбирал файлы на этом планшете?
— Так, глянул немного. Тут почти то же самое, что у меня, в той комнате, — Колька мотнул головой, — профессор продублировал информацию. Только не знаю, зачем.
— Ну, может, он планировал забрать с собой маленький планшет. А большой оставить тут — его неудобно перевозить, и, к тому же, он подключен к микроскопам, — предположила Эмма, — Смотри.
Она кликнула еще на один файл дневника.
… Мне удалось записать некоторые звуки, что издают животные. Я начинаю понимать их. Звуки, означающие "опасность" и звуки, означающие "еда тут" очень похожи. Интересно было бы проанализировать этот язык — как он образовался.
— А где у него записанные звуки? — спросил Колька, обошел Эмму и принялся перерывать папки на экране.
— Да не суетись, — Эмма поморщилась, — он оставлял ссылки в конце каждой записи. Ссылки на его исследования и записи. Вот потому и файлы разных цветов — он знал, в какой записи какая ссылка. Все у него связано и четко. Смотри, вот сиреневые цвета — это звуковые записи языка.
Колька тут же открыл самый верхний файл бледно — сиреневого цвета. Еле слышные щелчки — и все.
— Тут ничего нет, — разочарованно протянул он.
— Потому что это — ультразвук. Надо включать адаптер. Программа у него тут есть такая, специальная. Но сам он отлично обходился без нее. Да и нам она не нужна, мы все равно не понимаем язык этих животных. Зато тут есть профессорский перевод. То есть, мы можем — ну, к примеру — скинуть на свои планшеты запись тревоги и когда будем выходить из этих коридоров — включим ее. Это разгонит всех животных.
— Отличная мысль, Эмка! — Колька удивленно глянул на нее, — ты просто гений!
— Я знаю, — невозмутимо ответила Эмма, — но я еще хочу посмотреть тут все и почитать. А после пойдем.
— Да, нам некуда торопиться. Наших уже всех съели…
— А, может, и не съели. Если помнишь, то наши закрывались от диких. Базы на замке. Так что, вряд ли твари добрались до наших. На Втором Уровне роботы, об этом нечего переживать. Пятнадцатые, наверное, уже перестреляли половину стаи. Тем более, если сегодня нет крейсеров. Я хочу все тут разобрать, все, что он делал. Это интересно. Это просто уникальная информация. Но сначала я разделю оставшиеся вафли и сделаю себе еще кофе. Сколько у нас пакетов с пюре?
— Три пакета пюре и три — вермишели. И один кусок колбаски, совсем небольшой.
— Мы вполне можем еще провести одну ночь тут. Прочитать файлы, отдохнуть и окончательно убедиться, что черти убрались отсюда. Поужинаем, позавтракаем и будем пробираться к своим. Пойду, приготовлю себе кофе и поделю вафли.
4.
В каждой пачке оказалось по четыре вафельки. Всего восемь, ровно на троих никак не разделишь. Потому Эмма решила каждую вафлю разделить на три части. По восемь частичек каждому — поровну и удобно. Пока автомат готовил кофеек, она взялась за ножик.
Язык животных — это же просто супер! Вот молодец профессор! Можно понять, во что стали превращаться люди на станции. Можно разобрать научные работы. Просто масса возможностей!
Ножик соскользнул, Эмма вскрикнула и подняла ладонь. Неглубокий порез, но все равно неприятно. Интересно, есть ли тут заживляющая мазь? С собой она не брала, не успела запастись у Лона, а ту, что была на Темной базе, взяла Таис.
Эмма открыла дверки шкафчиков, проверила ящики. Нет, тут мази точно нигде нет, даже на полке с таблетками. Почему профессор ей не запасся?
Она направилась, было, в лабораторию — столовую, как вдруг остановилась. Палец перестал болеть. Вообще. Она осмотрела руку. Порез исчез, как будто его и не было. Даже шрама не осталось.
Ей что, все приснилось, и она не резала себе палец?
Эмма вернулась к столу. Так и есть, на гладкой столешнице остались следы крови. Пара небольших капель. А палец целехонький. Эмма нервно потерла лоб, посмотрела на играющего и вполне веселого Вовку.
Что там Колька говорил о быстро заживающих ранах профессора?
