Николай Буянов - Медиум
Комната, где он находился, выглядела рабочей мастерской, причем сразу по нескольким разным специальностям: лоскуты материи на ножной швейной машинке соседствовали с компьютером, который чудом помещался на журнальном столике (письменный стол был покрыт опилками – Дарья мастерила книжную полку). Над диваном висел дорогой ковер ручной работы, на котором живописно смотрелись два китайских меча с кисточками на рукоятках.
Поворочавшись, Игорь Иванович откинул простыню и прошлепал босыми ногами на кухню.
Кухня была маленькая, но словно сошедшая с рекламы НПО «Альтернатива». Все тут сияло чистотой. Стены были выложены светло-зеленым кафелем с едва заметной серебристой искоркой, плоские навесные шкафы создавали аллюзию большого пространства. Сверкающие тарелки, стоявшие, будто солдатики, в ряд, идеально чистая никелированная мойка и набор разных приспособлений на длинных ручках рождали ассоциацию со стерильностью хирургического отделения.
Дарья возилась со сложным «бошевским» аппаратом, в котором можно было приготовить кофе десятью разными способами.
– Полгода экономила, прежде чем купить эту дуру, – сказала она. – Мама точно меня бы убила, кабы узнала. Погоди, сейчас все будет готово.
Было тепло и уютно. Игорь Иванович сел на табуретку и блаженно вытянул ноги.
– У тебя был муж?
Она нисколько не удивилась.
– Был. Мы разошлись полтора года назад.
– Он тебе нравился? Гм, извини, вопрос глупый.
– Он, видишь ли, был слишком хорош для меня. И не уставал напоминать мне об этом. Он сейчас работает в одном коммерческом банке. Полтора года назад получил отдел и сказал, что я ему не подхожу и он женится на дочери босса. Теперь он не только начальник отдела, но и член совета директоров. Странно, наверно, но я рада за него. Отец всегда говорил: у мужчины на первом месте должна стоять карьера. А жена – на втором… Или на двадцать втором, у кого как.
– И что, – спросил Колесников, – исключений не бывает?
– Почему же, если есть правила, то должны быть и исключения. Только я такого не встречала. – Она рассмеялась. – Я рассуждаю, как типичная старая дева.
Он кивнул на фотографию, висевшую на стене в рамке.
– Твой муж?
– Отец в молодости. Он давно нас бросил, но мама все равно это хранит. Так что ты видишь перед собой потомственную разведенку. Сюжет для социальной мелодрамы.
– Потомственную, – прошептал Колесников. – Потомственную… О Боже, какой же я идиот!
– Что с тобой? – удивленно спросила Дарья (кофе в большой чашке в красный горошек оставался нетронутым, хоть и был очень аппетитным на вид: желто-коричневая пенка мерно колыхалась по краям, испуская восхитительный крепкий аромат).
– Мне нужно увидеть одного человека.
– Кого?
– Гранина, – ответил Колесников, как будто это что-нибудь объясняло. – Он проректор по науке в нашем институте. Гм, может, позвонить ему?
– Сейчас ночь…
– Да, ты права. – Он с сожалением положил трубку. – И потом, все это слишком…
– Что?
Он махнул рукой.
– Белая горячка. Результат больного воображения.
«Действительно, – подумалось ему, – воображение у меня ещё то».
Солнце в желтых протуберанцах светило ему прямо в глаза, хотя он на него и не смотрел. Яркие лучи отражались от снежного наста, затвердевшего на пронизывающем ветру.
Ноги не слушались, он с трудом переставлял их, медленно пробираясь по развалинам некогда великолепного и сурового В своей целомудренной красоте горного храма. Было немного жутковато – он казался себе неким вестником смерти… Хотя смерть побывала здесь задолго до него. Тела воинов-монахов успели застыть и превратиться в подобия ледяных мумий – что ж, можно считать, им повезло: воронье не выклюет глаза и не сожрут плоть земляные черви.
Какой-то человек в потрепанной одежде стоял на коленях спиной к Колесникову и беззвучно молился, обратив взор к священной вершине Алу (монастырь Син-Кьен у её подножия был превращен в груду обломков, на которых чья-то рука грубо намалевала правостороннюю свастику – знак Солнца, один из самых могущественных знаков. Бон). Человек был неподвижен, лишь холодный ветер, играя, дергал за края его одежды.
«Он совсем замерзнет», – подумал Колесников, несмело подошел сзади и мягко сказал:
– Они умерли с честью.
Таши-Галла, не удивившись и не повернув головы, тяжело вздохнул.
– Да… Все, кроме одного, не так ли?
– Вы знаете, кто их погубил?
– Чонг был уверен, что это сделал я. Я тоже идеально подходил по приметам: лошадь черной масти, темный дорожный плащ, халат, расшитый звездами… Правда, у меня никогда не было такого халата. Но ведь вы пришли не задавать вопросы. Вам и так все известно.
Колесников кивнул.
– Убийца короля Лангдармы позволил рассмотреть себя во всех подробностях – чтобы потом его смогли описать. А сам, скрывшись в укромном месте, изменил свои приметы на противоположные. Его никто не задержал, он спокойно выехал из столицы.
– Почему вы так думаете?
– Другого ничего на ум не приходит. Эта версия объясняет все. Был черный халат фокусника – стала меховая накидка странствующего ламы. Была черная лошадь – стала белая.
– Где он смог взять белую лошадь? – возразил Таши-Галла. – На Тибете это большая редкость.
Игорь Иванович указал на труп монаха Джелгуна. Тот лежал, придавленный мертвым конем белой масти.
– На этом коне, вымазанном углем, убийца приехал в Лхассу.
Глава 26
Богомолка проводила его на вокзал, чего (он вдруг почувствовал мимолетную горечь) Алла никогда не делала. Они стояли молча на перроне, по соседству пьяный мужик в майке загадочного цвета пытался что-то втолковать громадной, словно афишная тумба, проводнице. Та отпихивала его мощными руками.
– Я тебя ещё увижу? – спросила Дарья.
– Обязательно.
– Врешь ведь. Все мужчины вдруг женщинам.
Он неловко чмокнул её в щеку, опасаясь, что она отшатнется (все-таки некое ощущение вины в душе угнездилось прочно). Дарья рассмеялась, прильнула к нему и крепко поцеловала в губы – так, чтобы почувствовать терпкий солоноватый привкус.
– Иди. Поезд скоро тронется. Увидишь Сережу, передай привет. От Богомолки.
Колесникову казалось, что этот привкус сохранился и сейчас, несмотря на то что в голове сидела, как гвоздь, единственная мысль: четыре дня.
Четыре дня.
Прямо с вокзала по прибытии он позвонил Георгию Начкебия. Трубку никто не поднимал, и Игорь Иванович, чертыхаясь про себя, набрал номер его приятеля по экспедициям Януша Гжельского.
Заспанный поляк отозвался после девятого гудка.
– Да, холера ясна! Люсенька, подожди, солнышко. Это я не тебе. Игорь, как поживаешь?
– Ян, мне очень нужен Гоги. Как, по-твоему, где он может сейчас быть?
– Да известно где. У крали какой-нибудь. А на что он тебе?
– Долго объяснять. У тебя есть телефон Гранина?
– Гранина? Кто это?
– Не придуривайся. Наш проректор по науке.
– Ах да… Люсенька, куда ты? Это я не тебе. Что значит, у тебя кончился рабочий день? Тьфу ты. Игорь, телефон я не помню, а адрес запиши. Это недалеко от телецентра. Через парк и налево. Что у тебя с голосом?
– Да вроде все в порядке.
– Ты как будто десяток километров пробежал. Игорь Иванович не удержался и хмыкнул.
– Может быть, ты не так уж и не прав.
Из вещей у него была лишь небольшая дорожная сумка: Некоторое время он размышлял, не заехать ли домой. Потом, отбросив эту идею, двинулся к остановке. Странное чувство владело им – он ощущал себя неким призраком, совершенно чужим в родном городе. Его никто не искал. Он был никому не нужен. Он ничего и никого не узнавал и не хотел узнавать. Он – собака, бегущая по следу.
Дождь кончился. Просветы голубого неба заставляли вспомнить, что лето-то ещё не кончилось, не уплыло… Конец августа.
Колесников вынырнул из парка, минул телевышку и вошел в темный подъезд девятиэтажного дома. И сразу словно окунулся в другой мир, из света – во мрак, прохладу, тишину. Рабочий день только начался (у других, к примеру у неведомой Люсеньки, наоборот, благополучно завершился). Даже бабулек на лавочках не было – выползут после обеда погреть свои косточки и перемыть соседские.
Впрочем, нет, кто-то спускался по лестнице – Игорь Иванович услышал торопливые шаги, выходя из лифта на шестом этаже. Гранин жил в благополучном доме: на лестнице и в подъезде было относительно чисто, мусор не валялся кошками не пахло.
Игорь Иванович уже протянул руку, чтобы позвонить в нужную квартиру, да так и застыл на месте – тело сковало внезапным холодом. Толкнув обитую дерматином дверь (она была не заперта – вот, откуда появилось чувство некоей обреченности: опоздал…), он оказался в просторной прихожей (ну да, улучшенная планировка!).
Тело проректора по науке ещё не остыло, кровь бежала ручьем из разбитого затылка. Колесников вдруг поймал себя на том, что тупо разглядывает одежду покойного – короткий махровый халат, обвислые на коленях тренировочные штаны, шлепанцы с кокетливыми синими помпонами. Никогда раньше ему не доводилось лицезреть Гранина в неофициальной обстановке – это был первый и точно что последний раз.
