Роберт Асприн - Мошенники времени
Ответ на все молитвы, что возносил он к небесам.
Верховой андабат, смертельно раненный своим соперником, рухнул на песок. Пока толпа восторженно визжала, победитель собирал дары, а палач с молотом колотил им в свое удовольствие, освободившаяся лошадь с волочившимися по песку поводьями подскакала к Скитеру на расстояние броска лассо. Скитер сделал мастерский бросок, и петля захлестнулась на шее животного. Бедная скотина рванулась вбок, но вполсилы. Скитер подбежал к ней и с ловкостью, не утраченной еще со своих монгольских дней, взлетел в седло. Стремена здесь отсутствовали, зато само седло было вполне ничего, и лошадь, сделав еще одну не слишком энергичную попытку встать на дыбы, успокоилась и покорилась ему.
Скитер повернул лошадь и краем глаза увидел выражение лица Люпуса. Он громко рассмеялся, снова запел свою боевую песнь и устремился в атаку, опустив трезубец наподобие средневекового копья. Люпус едва успел увернуться от трезубца и лошадиных копыт. Толпа сходила с ума. Даже император выпрямился на своем троне и подался вперед.
«Ну что, гады, не ожидали?»
Скитер гонял Люпуса кругами, грозя ему трезубцем, покалывая его, сбивая с ног и позволяя подняться снова, давая понять своему противнику — а вместе с ним и зрителям, — что он играет с обреченной жертвой. Кровь пела в его жилах. Вот это жизнь! Загнать врага в угол, заглянуть ему в глаза и не увидеть в них ничего, кроме удивления и нарастающего ужаса…
Люпус попытался напасть на него с единственным оставшимся у него мечом, но Скитер перехватил его трезубцем и выбил из рук. По трибунам пронесся вздох. Безоружный Люпус гневно зарычал что-то, потом бросился вперед и схватился за трезубец. Несколько секунд — показавшихся им долгими минутами — они тянули его каждый к себе. Скитер умело подавал лошадь назад, таща за собой Люпуса, всем своим весом пытавшегося вырвать трезубец.
Скитер бросил взгляд на арену, и сердце его вздрогнуло от дикой радости. У ног одной из золоченых богинь (она стояла в запряженной парой львов колеснице) лежала длинная охотничья пика, оставшаяся на арене, наверное, от одного из предыдущих боев. Скитер ухмыльнулся и отпустил трезубец. Люпус попятился и упал, пропоров себе при этом руку и оцарапав острием трезубца грудь.
Под сделавшийся уже осязаемым рев толпы Скитер послал лошадь в галоп и свесился с седла вперед и вниз. От каменных блоков его голову отделяло каких-нибудь несколько дюймов. Малейший просчет грозил смертью — но он уже успел крепко схватить пику. Он повернул коня и перехватил ее, выпрямившись в седле. Потом устремился в атаку, опустив конец пики, как копье на средневековом рыцарском турнире.
Люпус с трудом отбил его нападение трезубцем — оружием, к которому он явно не привык. Скитер пронесся мимо него на всем скаку, обогнул поворотный столб, круто повернул лошадь и послал ее в прыжок через невысокий постамент с каким-то подобием алтаря. По зрительским рядам пронесся еще один восхищенный вздох.
«Простите, ребята, если это святотатство. Я не хотел никого обижать».
Впрочем, похоже, особых возражений не последовало.
Толпа завела нараспев что-то, напоминающее на слух «милость» и оформившееся в конце концов в определенное слово: «Murcia! Murcia! Murcia!»
Скитер не имел ни малейшего представления о том, кто такая или что такое эта самая «Мурция». Единственное, что его волновало сейчас, — это маячившая впереди фигура Люпуса Мортиферуса с трезубцем. На этот раз тот опустил острие ниже, целясь в коня. Скитер ослабил хватку на пике, позволив ей скользить в руке до тех пор, пока он не держал ее у самого острия. В самое последнее мгновение он отвернул коня, уводя его из-под удара. Тяжелый конец пики с размаху двинул Люпуса по плечу с такой силой, что отшвырнул фута на четыре.
Скитер развернул лошадь для новой атаки, но этого уже не требовалось. Люпус валялся на песке не шевелясь. Он — благодарение богам! — еще дышал, но, совершенно очевидно, лишился сознания. Нокаут! Зрители окончательно обезумели, размахивая разноцветными платками, выкрикивая что-то, чего он не мог перевести, швыряя на арену цветы и даже монеты. Последнее послужило поводом для нового взрыва восторга, когда Скитер свешивался из седла то в одну сторону, то в другую, подхватывая с песка все, что блестело серебром или золотом.
Он остановился прямо перед императорской ложей, чуть сгорбившись в седле и стараясь дышать неглубоко, чтобы не тревожить рану на боку. На долгое мгновение взгляды его и императора встретились. Скитер, не прятавший глаз даже от человека, зачавшего Чингисхана, тем более не сделал этого перед Клавдием. Оба молчали. Император оглянулся на толпу, на поверженного чемпиона, снова на толпу. Потом он коротким жестом опустил большой палец вниз, одним движением сохранив смельчаку жизнь
Скитер шатался бы от облегчения и усталости, если бы ему не предстояла задача посложнее: унести ноги из Цирка, оставшись при этом живым. У него не было ни малейшего желания возвращаться в казармы в цепях. Император дал ему знак приблизиться. Скитер тронул коня вперед. Из императорской ложи к барьеру арены спустился раб и швырнул ему лавровый венок и пухлый кошелек. Скитер поймал их на лету, ощутив в кошельке приятную тяжесть, и лицо его против воли расплылось в свирепой улыбке.
Ему оставалось только: 1) каким-то образом отделаться от солдат, уже направлявшихся в его сторону от стартовых ворот, кстати, уже снова затворившихся за ними; 2) найти путь через высокую железную ограду; 3) каким-нибудь способом освободить Маркуса от его, с позволения сказать, хозяина и, наконец, 4) отыскать себе убежище до следующего открытия Римских Врат.
Впрочем, после того, что ему довелось уже пройти, его самоуверенный внутренний голос подсказывал, что все это будет проще пареной репы. Остальная же часть его существа, еще не отошедшая от опасности, продолжала возносить молитвы всем, кто их слышит. Даже этой загадочной Мурции, чей маленький храм, кстати, тоже находился на арене рядом с растущим прямо из утрамбованного песка чахлым деревцем.
Скитер подцепил концом пики брошенный на песок платочек и, гордо подняв его как победное знамя, пустил коня рысью навстречу солдатам. Подобранные с песка монеты он сунул в левый, кольчужный, рукав, защищавший руку с сетью, тяжелый кожаный кошелек — за пояс и ликующе пронесся вихрем мимо солдат. Публика повскакивала на ноги, осыпая его градом монет — он по возможности подхватывал их, выбирая только золото, не прекращая, однако, искать на скаку выход — любой выход — из этого замкнутого пространства раскаленного песка и смерти. Он обогнул дальний поворот, оторвавшись от неспешно ехавших за ним солдат — те явно не ожидали подвоха, — и устремился по длинной прямой к стартовым воротам. Тяжелые деревянные створки на прочно заделанных в мрамор металлических петлях… а над ними открытая балюстрада, на которой стояли распорядители, явно довольные устроенным им зрелищем.
Он критически оценил высоту, взвесил в руке пику, снова посмотрел на быстро надвигающуюся мраморную стену — и принял единственно возможное решение. Он много раз брал барьер верхом, повторяя то, что делали парни постарше и взрослые воины. Он никогда не прыгал в высоту с лошадиной спины, тем более на пятнадцать футов, но с учетом скорости и длины пики…
Другой возможности у него не будет. Он устремил коня галопом прямо на запертые ворота, целя между двух человекообразных каменных фигур, стоявших на постаменте между створками. Убедившись, что конь в последний момент не закинется, он под рев и аханье публики вскочил ногами на седло. Сузив глаза, он тщательно рассчитал момент — и вонзил острие пики в песок прямо перед воротами. Сила инерции швырнула его вверх, выше и выше, как прыгуна с шестом, выше голов изваяний, выше скульптурного фриза над воротами, выше мраморной балюстрады…
А потом он был уже наверху и катился кубарем по ужасно твердому каменному полу. Лавровый венок слетел с его головы и шмякнулся обратно на арену. Распорядители стояли, словно приросли к месту, и смотрели разинув рты, как он катится, останавливается и поднимается на ноги — безоружный, зато вне досягаемости солдат на арене. Потом он встретился взглядом с человеком, некогда бывшим его другом.
Маркус стоял рядом с богато одетым патрицием и смотрел на Скитера, не обращая внимания даже на своего «господина», — глаза навыкате, челюсть отвисла, даже руки бессильно опустились, не в силах описать ход последнего поединка. Он явно не верил своим глазам. Как там говорил Маркус тогда? Честь — это все, что осталось у него от племени? Скитер застыл на месте. Деньги в туго набитом кошельке жгли ему бок, словно говоря: «Вот он, твой выигрыш! Забирай нас и сматывайся отсюда, дурак!»
Вместо этого он швырнул кошелек прямо в хозяина Маркуса. Тот с силой ударил его в грудь и со звоном шмякнулся на мраморный пол.
