Виктор Точинов - Новая инквизиция
– А меня Маша, – сказала она и улыбнулась. Улыбнулась так, что Лесник подумал: все она наврала, и жилет на ней был, и свежезажившие розовые шрамы она нарисовала… И вообще ей двадцать лет.
Юзеф снова стал собой – уверенная речь, уверенная пластика.
Начал без предисловий:
– Сегодня Капитул приостановил свои полномочия. Добровольно. Объявлено военное положение.
Дальше он объяснять не стал. Лесник и так знал – при военном положении автоматически вводилось единоначалие. И вся власть сосредотачивалась в руках обер-ин-квизитора.
– Вот приказ, – кивнул на стол Юзеф, – временно назначающий тебя начальником Северо-Западного филиала… Подписывать?
– Я уже получил предложение, – сказал Лесник. – И согласился. Предложение от…
– Знаю, – перебил Юзеф. – Ничего, подождёт.
Лесник нехорошо посмотрел на него.
– Я вас не подслушиваю, – пожал плечами обер-инквизитор. – Я вас контролирую. Служба такая. А на филиал – ненадолго, не больше месяца. И работа будет не кабинетная. Займёмся креатурами и ставленниками Буланского… Подписывать?
Лесник кивнул. Сунул руку в карман и осторожно, за самый кончик, протянул обер-инквизитору ручку, обвитую змеёй. Тест-полоска в ней была правильная.
Юзеф хмыкнул. Взял тестер, размашисто расписался на пол-листа. Отдал приказ Леснику. А ручку убрал к себе в карман.
– На память об историческом акте… Слушай первое задание: доставить в Питер Копытьева. Через сутки будет борт в Белоостровский скит. До взлёта глаз с него не спускать.
– Копыто? Его ведь…
– Как же… Вон, посмотри.
Лесник посмотрел. Титановая пластина с две ладони, в центре – вмятина. Залита чем-то красным, но не кровью, судя по запаху… Понятно. Вот почему Юзеф так долго возился с поверженным тенятником… Пластина на сердце и пакетик театральной краски сверху.
– Копыто был креатурой Буланского? – спросил Лесник.
– Не думаю… Сдаётся мне, Богдан нашёл женщин – потомков Черноиванова – и какой-то комбинацией подвигнул их на переезд сюда, в Царское, – несколько лет назад. Чтобы убить в нужный момент. Причём – не своими руками. Во исполнение довольно смутной фразы пророчества: «и в самый длинный день истребилисъ они…» Он же, Буланский, притащил сюда Петракова после выхода из психушки – с двоякой целью. Во-первых, отвлёк наше внимание, время и силы на сторожа – в случайное пересечение двух ничем не связанных людоедов в одном городке мы поверить никак не должны были. Во-вторых, слил колдунье информацию о Петракове. Совершенно точно рассчитав, что она придёт именно к сторожу за материалом. И подготовил Соловья к схватке, сам бы тот Жозефину не осилил… Но Копытьев, похоже, был джокером и для Буланского. Иначе не объяснить художества в морге и попытку прикончить Де Лануа раньше срока… Богдан понял, что тенятник – Копыто, надо думать, почти одновременно с нами. И перекроил планы. При помощи своей «сушилки» – которую, нам, кстати, ещё искать придётся – вывел тенятника из-под удара на три последних часа перед атакой…
– Если это экспромт – кого он высушил? Рост, волосы, одежда, украшения – в одну минуту такую обставу не организуешь…
– Насколько я знал Богдана, высушил он Пашика-бармена – недаром тот исчез, как в воду канул. Любил Даня убивать одним выстрелом двух, а то и трех зайцев. Мы ведь до самого конца так и не скинули бармена со счётов… А с Копытом он, естественно, должен был пойти на контакт. Предположительно, после драки с нашими ребятами в квартире Де Лануа. Да он и начал говорить что-то такое, когда…
– Подождите, Юзеф, – перебил Лесник. – Если Копытьев выскочил в последний момент, как чёртик из коробочки, то кого Буланский первоначально планировал на роль третьего из Чёрной Троицы?
– Не терпится найти и уничтожить?
Лесник промолчал. Время вопросов ещё придёт. Очень серьёзных вопросов – и к Юзефу, и к Семаго-младшему… Но сейчас надо закончить дело. Если верить Буланскому (а врать тому не было резона) – остальные его эргасмулы в полной боевой готовности, и ждут – сигнала? условленного срока? – люди-мины, фугасы с тикающими таймерами. И – не подозревающие, что им суждено взорваться…
– В конце концов… все вышеизложенное – исключительно мои предположения, – сказал обер-инквизитор. – Даня мог знать Копытьева давно и спланировать все глубже – и морг, и Синявскую, и визит к Де Лануа… Впрочем, что гадать впустую, – скоро твой знакомец немного очухается – снимешь допрос по всей форме… А сейчас – собирайся и выезжай принимать филиал, время дорого.
На улице было прохладно.
Восток набухал зарёй самой короткой ночи. Праздник закончился. Смолкло последнее шальное веселье. Город замер в предрассветной тишине. И сквозь неё – откуда-то издалека – доносились торжественные и печальные звуки не то флейты, не то флажолета.
Лесник прислушался и удивился. «Марш Радецки…» Надо же, кто-то помнит. Он сам знал эту позабытую музыку только благодаря знакомству с Крокодилом.
Это символично, Эдик… – подумал Лесник.
Очень символично.
Перед самым отъездом Лесник спросил напрямую:
– Скажите, Юзеф… Я уже понял, что склока с Капитулом была показной. Во исполнение пророчества: «и сильные восстали друг на друга…» Но… Вы действительно просчитали всё? Что Буланский… Алексея Николаевича… и кровь… Вы знали, кто святой?
– Ничего я не знал, – устало сказал Юровский. – Сказано ведь: «и смутились праведные, и не знали, в чем истина…» Хотя какой я праведный. Так, пострелять вышел…
Эпилог
Лето 2002 года (счёт дней потерян). Остров Белый
Ты красивая, когда стоишь вот так – у самой кромки воды, а солнце ныряет в озеро, и вода превращается в кровь, и камни на берегу становятся нежно-розовые, как… Нет, не стоит об этом. Иначе опять не успеть.
Я подхожу. Кладу руку на твоё плечо. Ты не оборачиваешься. Ты не хочешь смотреть мне в глаза. Обиделась. Наверное, я поспешил тогда, и все получилось не слишком здорово… Ничего. Все проходит, и это пройдёт. Мне печально, я стою, потупив глаза. Под ногами осколки валунов – тяжёлые, с острыми краями. Здесь очень тоскливое место, понимаешь? Мне нельзя здесь быть. Надо вырваться отсюда, и только ты мне можешь помочь… Рука гладит по мягкому плечу, ползёт к горлу, тоже мягкому… Вселенная мутнеет и распадается. Наташа исчезает. Я, наверное, тоже.
На тонкой грани двух миров нет ничего, кроме щемящей, пронзительной тоски. Не успел, я опять не успел…
– Да-а, батенька, опять неудача, – говорит Илья Модестович, отлепляя электроды от моей бритой макушки. – Жаль, жаль… Красота природы на вас не действует, а красивых женщин вы по-прежнему воспринимаете исключительно со специфичной точки зрения. Извините за выражение, но с гастрономической.
Мне стыдно огорчать профессора. Хороший он мужик, не вредный… Я печально вздыхаю. Повинно склоняю голову к груди – совсем чуть-чуть, насколько позволяет ошейник. Это украшение появилось на кушетке недавно – после того, как я едва не дотянулся зубами до горла Ильи Модестовича. Обидно, второго такого шанса может не быть.
– Попробую составить другую гипнограмму, – задумчиво говорит профессор, сматывая провода.
Попробуй, попробуй… Пока ты пробуешь, я буду сидеть в крохотной, похожей на аквариум камере, ярко освещённой и днём, и ночью – если снаружи ещё остались дни и ночи. А проклятое излучение будет выворачивать меня наизнанку, растягивая секунды в годы и века… Но я буду радоваться этой боли, потому что видел других, лоботомированных, – ходячие мертвецы, растения с руками и ногами.
– Что же ещё приготовить для вас, батенька? – в голосе профессора звучит сомнение.
Сейчас он нажмёт кнопку, давая знак охране, и генератор врубят на полную мощность, и меня торжественно повезут на каталке в мой аквариум, потому что идти я не смогу…
– Попробуем радость творческого труда? – рассуждает Илья Модестович сам с собой. – Хотя трудолюбием вы вроде не отличались…
Ну что же, пришло время его удивить.
– Ошибаетесь, херр профессор, – мой голос звучит хрипло и незнакомо. – Ошибаетесь, трудолюбием я отличаюсь с раннего детства…
Удивил. Поразил. Шокировал. Это первые мои слова, которые он услышал.
– Мне было двенадцать лет, когда мать наорала на меня – дескать, ни одного острого ножа в доме, – сообщаю я невозмутимо. – Я точил хлебный нож три часа. Она стала резать батон и рассекла палец до кости. Было смешно.
Профессор забыл про кнопку. Метнулся за диктофоном. Отлично. Поговорим…
– Вы до сих пор ненавидите мать? – торопливо спрашивает он. Боится, что я снова замолчу. Но в мои планы это не входит.
Я говорю – охотно и много.
А маленький кусочек стали режет, режет браслет, притягивающий к кушетке мою правую руку. Пальцы выгибаются до предела, обломок ножа грозит выпасть – но не выпадет, я держу крепко. В мою камеру невозможно пронести оружие – на себе. Я пронёс в себе. Застрявший в кости крохотный осколок клинка, некогда пришпилившего меня к стене…
