Виктор Точинов - Новая инквизиция
Закончил он совсем иначе:
– Начинаем, Сусанна. Всем этим (кивок на пол) – по контрольному. А для начала… Лязгнул затвор браунинга. Но начать Сусанна не успела. Буланский тоже. Первой начала Диана.
Лесник рванулся к оружию.
Скользнул по полу, как ныряющий пловец – руки вытянуты вперёд. Одна ещё смыкалась на рукояти – другая оттолкнулась, толчком переворачивая тело.
Мгновенная картинка: Маша в воздухе, летит на Сусанну; Буланский вскидывает браунинг.
Почти одновременно:
Автоматная очередь.
Щелчок браунинга.
Два выстрела из СПП.
Звук падающих тел.
Хрип.
И все кончилось. Вернее – застыло в неустойчивом равновесии. Лесник поднялся с колен, в вытянутой руке пистолет с последней стрелой. Женщины лежали неподвижно, Сусанна снизу, Маша сверху. Обе не шевелились; Копыто – тоже, над сердцем набухал красный кружок…
Буланский – на ногах, правая рука висит плетью, браунинга в ней нет. Левая обхватила шею Алексея Николаевича – и в ней нож.
Рядом с Лесником – Юзеф. Пошатывается, в руке ходуном ходит чей-то пистолет, вроде кого-то из близнецов.
Пат.
– Убей его, – глухо сказал Юзеф. – Стреляй, я не в форме…
Богдан стоял не статично, двигался к двери крохотными шажками – к двери, ведущей на детское отделение (кружным, правда, путём). И ловко прикрывался телом священника. Попасть, не зацепив отца Алексия, было почти невозможно. Тем более из СПП – под водой целятся совсем по другому принципу. Тем более правой рукой – с ничего не видящим правым глазом…
Пятясь, Богдан добрался до двери, прислонился к ней спиной. Лесник выжидал – сейчас противник хоть на секунду уберёт нож от горла пленника. Иначе одной рукой не управится, дверь открывается внутрь.
Богдан тоже это понял – и замер. Снова пат.
Лесник искоса глянул по сторонам. Юзеф привалился к стене, пистолет бессильно опущен. Диана? Нет, второй раз не воскреснет… Даже если броник вдруг выдержал – жестокая контузия с потерей сознания. Отец Алексий тоже не в счёт, даже не делает попыток вырваться…
И что? Торг с этим убийцей?
Буланский заговорил первым:
– Забирай старика и дай мне выйти за дверь. Потом, если хочешь, продолжим.
– Стреляй, – сказал Юзеф еле слышно, – не верь старому провокатору…
– Стреляй, – сказал отец Алексий, – пусть сбудется предречённое…
– Не вздумай, – сказал Буланский торопливо. – Сначала выслушайте меня – все. Я дам вам шанс спасти молокососов. Здесь заложена не одна мина, Юровский. Не только твой супертомограф. Моя тоже… Я говорил вам про работу с эргастулой? Так вот, весь персонал этой богадельни побывал на концерте известного сатирика в их актовом зале, и… Короче, они стали моей эргастулой. В каждом враче и медсестре сидит жёсткая программа. Сегодня она активирована, в астрономическую полночь сработает. Или раньше – если выдернуть чеку. Чека – мои альфа-ритмы, усилитель в кармане. Если я умру, медсёстры тут же станут кончать младенцев. Резать скальпелями, разбивать головы о стены. А если я уйду, у вас будет десять минут – перебить эргастулу или нейтрализовать…
– Стреляй… – прохрипел Юзеф. – Блеф… гарантирую…
– Стреляй, – сказал отец Алексий. – Вспомни пророчество…
Лесник медлил, но не потому, что раздумывал – блефует старый интриган или нет. Он решал сложную баллистическую задачу – убить одного человека и не зацепить другого… Ничего не получалось. Задача не имела решения.
– Без девяти полночь, – сказал Богдан. – Все зарезанные сосунки повиснут на тебе, и никог…
Буланский дёрнулся – залитая кровью Диана медленно, толчками поднимала на него автомат. Лесник мгновенно выстрелил в открывшуюся щёлку. Прямо в сердце Богдану. И – рванул с высокого старта, не глядя на результаты выстрела.
Он пронёсся через холл, задержавшись на долю секунды – подхватил валявшийся среди неподвижных тел «кипарис». И больше не задерживался нигде.
Ворвался в коридор. Справа детское, слева родильное… – но выбирать не пришлось. Слева крик – истошный вопль женщины. И тут же – отчаянный писк ребёнка. Не блеф. Началось.
Дверь выпала с петлями. Фигура в белом отлетела сбитой кеглей. Ещё дверь – открытая. Яркий свет. Он видел только ребёнка – в руках у человека в халате. И медсестру – занёсшую что-то острое, блестящее, страшное…
Лесник вскинул оружие.
Глава десятая
Автомат грохнулся об пол. Лесник очень хотел грохнуться рядом с ним, но остался стоять.
У медсёстры-убийцы, повернувшейся на его топот, оказалось мужское лицо. Усатое. Знакомое…
Врач тоже недовольно повернулся – седая шевелюра, седая эспаньолка, пенсне. Илья Модестович Семаго, которого старшее поколение Конторы по привычке зовёт Семаго-младший. Главный медицинский спец Трех Китов…
Отовсюду надвинулись знакомые лица – в халатах врачей и медсестёр. Посмотрели на Лесника и вернулись на посты. Свой. Семаго осуждающе глянул на залитое кровью лицо и одежду. Младенец на его руках тоже осуждающе вякнул, хоть и сам выглядел не лучше – весь в чем-то кроваво-липком.
Семаго показал его роженице:
– Ну что, мамочка, кто у вас: мальчик или девочка?
Та пролепетала что-то, Лесник не вслушивался, и так видно – мальчик. Семаго передал пацана в мускулистые руки медсёстры, вернее – медбрата. И сказал:
– Да-а, батенька… Сорок лет не приходилось принимать родов, а тут вот за ночь – третьи… Вы как там, настрелялись? Можно сворачиваться?
Лесник с трудом разлепил губы:
– Настрелялись. Вдосталь. Больше не будем.
Буланский был мёртв.
Лежал на спине, залитый с ног до головы кровью. Не своей – пятнадцатисантиметровая стрела пробила сердце, почти не вызвав кровоизлияния. Кровью отца Алексия. В последнюю секунду своей жизни Богдан полоснул его по горлу – действуя, скорее всего, чисто на рефлексах… Спасти священника не успели.
Лесник стоял в пропахшем больницей коридоре, прижавшись лбом к стеклу. За стеклом была серая полумгла, и кружился в ней кровавый хоровод живых и мёртвых, и Лесник не знал, с кем из них его место…
Он опять не понимал ничего, хоть и видел все своими глазами. Что убило Буланского? Стрела или… И кто истолковал фразу: и был среди младенцев святой – как утверждение, что святой – тоже младенец? Кто? Сам отец Алексий?
На его плечо легла рука. Он скосил глаза, оборачиваться не хотелось. Узкая, женская. Анна? Нет, Анна умерла… Диана? Она тоже…
Нехотя Лесник обернулся.
Это была Маша-Диана. Он вяло удивился – жива курилка, ну надо же…
Маша оказалась не просто жива. Мокрые волосы, свежий халат без пятнышка крови… Приняла душ – тут же, в роддоме. Женщина всегда женщина, первое дело – почистить пёрышки. Однако бодро держится, после очереди-то в упор, пусть и в самом хитром бронике с самой хитрой ди-. намической защитой…
– Послушай, Лесник, – сказала Диана слегка смущённо. – Знаешь… В общем, ещё в девяносто пятом я осталась без напарника, и работаю одна, и мне это надоело… Ты не хотел бы стать особым агентом? В паре со мной?
Лесник округлил глаза.
«Оса»… Вот кто она такая…
О тщательно законспирированных «осах» и об их подвигах в Конторе ходили легенды. Теоретически, в распоряжении каждого начальника филиала должны были находиться по два особых агента. Но редко где штаты полностью укомплектованы – слишком большая редкость специалисты такого уровня… Многие рядовые бойцы даже считали «ос» мифическими персонажами… Лесник знал, что это не так. Но думал, что до особого агента раньше чем лет через десять не дослужится.
А сейчас его чуть ли не уговаривали…
– Тем более, что наследственность у тебя подходящая… Да и этот чёртов томограф все равно расшатал тебе всю СКД-блокаду…
Он не понял. СКД-вакцинацию? Или, по-другому, СКД-активизацию?.. Она улыбнулась. Блокаду, Лесник, блокаду… У нас с тобой – блокаду. Он все ещё не понимал, а потом как резануло: она осталась одна в девяносто пятом, значит, значит… Она кивнула: да, мы почти ровесники… И распахнула халат жестом, напрочь лишённым эротизма. Он посмотрел на её грудь, казавшуюся грудью юной девушки – и понял. Понял, кто звал его в напарники… И то, что бронежилета на ней сегодня не было. Наверное, он сделал какой-то резкий, неконтролируемый жест, – потому что у неё блеснули слезы. У нас с тобой, повторил он. Знаешь, сказала она, человек – это не структура белков или генных цепочек, это что-то другое… А что, спросил он. Сама не знаю. Отец Алексий сказал бы – душа…
Договорить им не дали.
– Лесник! К господину обер-инквизитору! – в коридор высунулся молодой, незнакомый, чрезвычайно гордый – ну как же, обслуживает самого Юзефа, не шутка.
Диана торопливо запахнула халат. Посмотрела на Лесника. В глазах ещё что-то поблёскивало…
– Меня зовут Андрей, – тихо сказал он. Напарники всегда знают имена друг друга.
– А меня Маша, – сказала она и улыбнулась. Улыбнулась так, что Лесник подумал: все она наврала, и жилет на ней был, и свежезажившие розовые шрамы она нарисовала… И вообще ей двадцать лет.
