Дмитрий Глуховский - Последнее убежище (сборник рассказов)
— Что это было? — спросил боец, убедившись, что его обожаемый командир цела и невредима.
— Андрей.
— Что?!
— Это был Андрей. Его глаза…
— Но как такое возможно?!
Ирина вяло помотала головой:
— Не знаю, Федя. Правда, не знаю. Монстр смог лишь убить его. Но не подчинить. Похоже, ты был прав тогда…
— Когда?
— Когда говорил, что Андрея нельзя победить…
Ирина Баранова
ПАРОВОЗИК ИЗ РОМАШКОВА
В этой жизни главное — не опоздать…
Взвизгнули ржавые петли, лязгнул засов. Зуев поежился, по телу побежали мурашки. «Опять смазать не удосужились. Ну, здравствуй, родная темница…»
«Родная темница» в лице заспанного дежурного не особо обрадовалась его возвращению.
— Ты бы еще пораньше приперся! Все люди как люди, понятие имеют…
— Хватит дрыхнуть! Там, — Зуев кивнул в сторону закрывшейся двери, — рассвело уже! Сходил бы, прогулялся!
— Нет уж. Меня и здесь неплохо кормят.
— А что? — Зуев хитро прищурился. — Если хочешь, даже с собой могу взять. Давай, пошли.
В отличие от других разведчиков Илья был одиночкой и напарников никогда не брал: каждый должен отвечать за себя сам.
— Свят-свят! С кем бы другим — еще куда ни шло. А с тобой — точно костей не соберешь…
— Трусишь? — разведчик фыркнул. — А там солнышко, небо голубое… — он знал, что дежурный и в самом деле был трусоват, поэтому всегда пользовался случаем поддеть его. — Эх, ты, крыса подземная…
Что касается его самого, то ничего страшного в прогулках по поверхности Зуев не находил. Главное — не лезть на рожон. А зверье? Зверье всегда было мудрее людей…
— О, Зуев, здоров! — в двери «предбанника» материализовался начальник охраны Хитров. — Антон, — дежурный, явно смущенный неожиданным появлением начальства, подскочил, — буди старшого…
— Ну, как они там сегодня, текут? — это уже разведчику.
«Они» — это реки, Ока и Волга. Каждый раз, когда Зуев поднимался наверх, он ходил на Откос, и об этой его странности на станции знали все.
— А что им сделается? Текут, конечно…
— К Шамину зайдешь? Он спрашивал, отчета ждет.
— Подождет…
* * *Покончив с процедурами, вымывшись и переодевшись, Зуев поспешил домой. Отчет он составит потом. Главное сейчас — Маша. Жена никогда не выказывала своего беспокойства, но разведчик знал, что она каждый раз с нетерпением ждет его возвращения.
— Доброе утро! — дежурный поцелуй в щеку.
— Привет! Чай горячий, будешь? — глаза Маши радостно сверкнули.
Чай… Чай — это хорошо, чай — это замечательно. «Чай не пьешь — какая сила…».
— Спрашиваешь! Я когда отказывался? — Зуев принюхался. — Ммм, божественно!
Запах действительно был приятный, горьковатый и пряный одновременно. А еще (или это ему показалось?) пахнуло медом и цветущим, разомлевшим под жарким летним солнцем, лугом. Ароматами почти забытыми и — незабываемыми.
Зуев, пока жена наливала в кружки душистый настой, украдкой наблюдал за ней. Он всегда любил смотреть, как она хозяйничает: наливает ли чай, штопает ли порвавшиеся вещи. В эти минуты их убогое крошечное жилище казалось ему настоящим домом, теплым и уютным.
Как же она сдала, все-таки… Ввалившиеся глаза в темных полукружьях, заострившиеся скулы, цыплячья шейка в вырезе ношеного свитера…. Пальцы на руках — как спиченки… Сердце защемило от жалости.
— Хорошо выглядишь сегодня…
Подбодрил, понимаешь! О том, какую глупость сморозил, он сообразил, еще не договорив. Виновато поглядел в сторону жены: «Машенька, прости балбеса, я не хотел». А та даже и не глянула в его сторону. «Пронесло? Или нет? Руки вроде как дернулись… Или показалось? Эх, дурак, дурак! Воистину — хотели как лучше, а что получилось — сами знаете…»
— Кипяточку подлей, — на самом деле ему уже хватило, но надо же было как-то исправлять ситуацию.
Маша долила и себе. Чай они оба любили, только Зуев с сахаром, а жена — так (сладкое-де, вкус перебивает). Речь, правда, шла о том, настоящем чае, который давно уже был на вес золота. Но на безрыбье и рак — рыба. Тем более что напиток не только пах весьма приятно, но и был действительно вкусным. А еще этот медовый дух!
— Завтрак там, под подушкой. Будешь? Я закрыла, чтоб не остыл.
В переводе на нормальный язык это значило, что пойти и подогреть ему еду сил уже не осталось. Илья скрипучим голосом спросил:
— А сама-то ела?
— Угу.
«А глаза отвела… Врет! Сколько там остается, после того как есть перестают?!» — в носу предательски защипало.
Между собой они никогда не обсуждали Машину болезнь — оба знали, что помочь нечем и что скорый конец неизбежен. Смотреть на то, как жена тает на глазах, как пытается скрыть, что с каждым днем слабеет, просыпаться по ночам от ее стонов и знать, что ничего не можешь для нее сделать, — для Зуева было невыносимо. Поэтому последнее время он все чаще и чаще стал уходить наверх. Маша не протестовала — ей тоже так было легче.
— Илья? Что-то случилось?
— Да нет, просто устал.
Универсальная отговорка. Зуев притянул жену к себе и легонько подул в ухо.
— Ой, щекотно же! — засмеялась она. — Перестань, лучше ешь.
— Давай со мной? А то неудобно: я буду жевать, а ты на меня смотреть…
— Я не буду смотреть, ешь!
Она действительно отвернулась и сделала вид, что читает. Но все-таки не выдержала, повернулась обратно.
— Как там сегодня? — Маша кивнула куда-то вверх и в сторону. — Что нового?
Что она имеет в виду, Зуев понял без объяснения.
Как-то так получилось, что мало кто из нижегородцев замечал это удивительное явление: в месте слияния двух рек, Волги и Оки, вода была двуцветная. Темно-синяя — от Волги, и мутно-коричневатая — от Оки. Реки так и текли от Стрелки какое-то время, не смешиваясь друг с другом, как бы разделенные невидимой чертой. Сверху, с Откоса, и из Кремля, особенно в солнечный день, «водораздел» просматривался особенно четко. Впервые Зуев увидел это совсем маленьким, мама показала («Илюша, смотри-ка, чего покажу»), и с тех пор постоянно ходил туда. Сначала с ней, потом один. Потом водил друзей, девушек…
А потом привычный мир в одночасье рухнул.
Первое, что сделал Зуев, наконец-то выбравшись на поверхность, — пошел на Откос. Он внезапно почувствовал жгучее желание убедиться, что хоть что-то здесь осталось прежним. И реки не обманули его. Для них ничего не изменилось. Воды Волги все также были темно-синими, а воды Оки — мутными, коричневатыми… И так же, как и раньше, они не спешили смешиваться друг с другом…
С тех пор он стал ходить на Откос каждый раз, как поднимался на поверхность.
— Все как обычно. Развалины разваливаются, реки текут.
Обычный вопрос и обычный ответ. Своего рода ритуал. Потом он, конечно же, расскажет ей, где был и что видел в этот раз. Расскажет, как рассказывают сказку маленькому ребенку: о том, что наверху так же светит солнце, что небо такое же голубое, что там, где когда-то были клумбы, стали опять появляться цветы… И эта сказка будет обязательно с хорошим концом.
Маша снова уткнулась в книгу. В молчании прошло несколько минут, потом она тихо спросила:
— А мне с тобой можно?
Илья от неожиданности поперхнулся и перестал есть.
— Илья, мне с тобой можно? — повторила она. — Наверх.
Зуева как холодным дождем окатило. Идиот… Он просто идиот. Нет для нее больше хорошего конца, есть просто ко-нец… Без неба, без солнца, без этих самых несчастных цветов…
— Ты действительно хочешь? — спросил он на всякий случай.
И сил хватит?
А про себя уже решил: «Не хватит — на руках понесу».
— Дойду, — Маша кокетливо поправила волосы и улыбнулась. — Сам же сказал, что хорошо выгляжу.
— Тогда нечего рассиживаться: дел много, а вставать рано.
* * *«Утро добрым не бывает». Эта древняя присказка очень точно подходила к сегодняшнему Машиному состоянию. Ночка выдалась еще та — забыться удалось только к утру. Слава Богу, Илья не видел, как она тут корчилась. Не видел и не узнает. Уж она-то об этом позаботится! Хотя заботиться с каждым днем все труднее. Зеркало она забросила подальше — любоваться не на что. Но что зеркало? Достаточно соседских взглядов да шушуканья за спиной. Правда, как раз сегодня рискнула, нашла спрятанный с глаз долой осколок, взглянула на себя, любимую…
О, да, что ни говори, а красота — страшная сила. Хоть и не надеялась увидеть там Василису Прекрасную, но все равно… Больно уж портрет-то страшненький. Личико с кулачок, носик остренький, волосики торчат… Жуть! Но даже не это главное! «И почему у одуванчика такие толстые щеки и такая тоненькая шейка?». Толстых щек у нее отродясь не наблюдалось, а уж сейчас — тем более. Зато эти толстые щеки с успехом заменяли уши. Огромные, каждое — размером с ее физиономию! И то-о-ненькая шейка! Слезам достойно… Маша никогда не думала, что она такая лопоухая… «Что бы придумать такое, чтоб эти проклятущие уши спрятать? Угораздило же еще и постричься… Да ну его, это зеркало! Одно расстройство. Будем думать о приятном!».
