Сергей Калашников - Четвёртый поросёнок
— …ять! Что делать? — послышалось издалека, как сквозь вату.
— Опиаты являются естественными антагонистами эндорфинов, — донеслось со стороны.
— Быстро колите ему блокаду! Только минимальную дозу.
И краски мира начали потихоньку блекнуть, небо теряло свой цвет, и вместе с этими изменениями понемногу возвращалась боль.
— Какой… интересный… пациент… но… не… таких… обламывали… — в такт словам «Рыбоглазый» пинал то одну то другую голень, и Фёдор просто всем телом слышал как трутся друг о друга края сломанных костей. Тело выгибало дугой, еще больше усиливая эффект, но с каждым разом волна ощущений становилась все ниже, а боль притуплялась. Уже и дышать можно почти свободно…
Видимо это заметил и «Рыбоглазый». Ухватив Фёдора за кисти рук он зачем-то одним ударом ножа рассек пластик иммобилизатора и быстро завел кисти к голове ладонями вверх после чего уселся прямо на грудь, придавив кисти коленями, а руки от локтей до плечь своими лодыжками.
Задумчиво посмотрев вниз, на зажатую между его ног голову Фёдора, «Рыбоглазый» вытряхнул из пачки сигарету и не спеша закурил.
— Признаю свою ошибку, — сказал он, выпуская струю дыма прямо в глаза мальчика, — голени тебе сломали практически зря…
Он еще раз со вкусом затянулся, и стряхнул пепел.
— Вот только я бы на твоем месте этому сильно не радовался, — новая затяжка и новое стряхивание пепла, — потому, что теперь придётся начинать всё сначала, — «Рыбоглазый» с грустью посмотрел на сигарету и быстрым движением сунул её Фёдору в подмышку. Там, оказывается, в ходе предыдущей возни, оторвался рукав и образовалась приличного размера прореха. От дикой, ошеломляющей боли тело выгнуло дугой, а крик не дошёл даже до кляпа — застрял где-то ниже, перехваченный судорожно сжавшимся горлом.
— Понимаешь, — доверительно сказал мучитель, пытаясь вытряхнуть из пачки новую сигарету. Получалось это у него не очень, потому что тело под ним билось как в припадке, — Есть много методик, а я грешным делом, начал с самой простой и не слишком неприятной. Но теперь видимо придется применить другие средства.
Протянув руку вперед, «рыбоглазый» одним движением вывернул кляп, буркнув — «нам понадобится поддерживать вербальное общение» и, схватив Федькину голову двумя руками будто в тиски, медленно надавил большими пальцами на глаза.
Кажется, Федька кричал.
И не столько от новой, необычной боли (последний час познакомил его с большим разнообразием форм и оттенков этого ощущения), сколько от страха потерять зрение и навсегда остаться в этой пронизанной огненными всполохами темноте. А ещё там было очень одиноко.
Из горла вместо крика вырвалось лишь слабое сипение, не принесшее никакого облегчения, и тут давление на веки пропало.
— Что-то я совсем голову потерял, — донеслось сверху, — надо же хоть один глаз оставить, а то, когда объект не видит того, что с ним делают, большая часть эффекта насмарку.
И палец по новой впился теперь уже только в одну, левую глазницу. В этот раз крик вышел просто на загляденье — с переходом в клекот. Федька уже начал было «уплывать», теряя сознание, когда давление на глаз (вызвав жуткую вспышку боли) резко ослабло, а вместо этого пальцы, будто щипцы, резко скрутили верхнюю губу. Подействовало похлеще нашатыря.
— Ты наверно думаешь, что сейчас тебе было страшно? — поинтересовались у Фёдора, пока он мучительно заглатывал воздух. Не дождавшись, а в принципе и не ожидая ответа, «Рыбоглазый» снова затянулся папиросой и покатал ее между пальцами. Увидев вытаращенный на нее в страхе глаз мальчика, он нарочно поднес её так близко, что прижег ресницы, а потом ещё и поднял веко и поводил тлеющим огоньком над зрачком… чтобы со смехом убрать опасность подальше со словами: «Не переживай, я могу долго не повторяться…»
— Для того, чтобы человек испытал настоящий страх, не нужно практически ничего. Даже папиросы. Достаточно просто отобрать какую-либо неотъемлемую потребность организма и дать понять, что вернуть её можешь теперь только ты. Например — сон. Самые отъявленные мазохисты или истовые фанатики ломались, если их лишали сна. То же самое можно сказать про темноту, тишину или возможность вытянутся в полный рост. Но это всё очень долго, а у нас с тобой нет столько времени. Но от этого возможности не становятся менее богатыми. Например — можно дать человеку понять, что этот конкретный его вздох — последний.
В этот момент «Рыбоглазый» слегка сместил центр тяжести и попросту уселся всем весом Фёдору на грудь. И тот действительно понял, что этот вздох — последний. Даже новые сильные мышцы были не в состоянии поднять вес пусть и не особенно крупного взрослого человека.
Лёгкие горели, но ещё больше терзал душу панический ужас и ледяное дыхание смерти. Если раньше страх хватал изнутри, то теперь Фёдор чувствовал, как его накрывает смертная пелена. Этот ледяной могильный холод напрочь парализовал волю, только где-то внутри билось нестерпимое желание жить.
— Знаешь, — попыхивая сигареткой «Рыбоглазый» с интересом наблюдал, как Фёдор разевает рот, будто выброшенная на берег рыба, в мучительной попытке вздохнуть, — я бы с удовольствием сейчас услышал от тебя — фамилию, имя и кличку, позывной в радиосети, дату и место рождения, место жительства и последнее место регистрации, численность и принадлежность базирующейся бандгруппы, имя, фамилию, кличку главаря банды и его личный позывной в радиосети бандформирований, наличие и местонахождение минно-взрывных средств на базе и вокруг нее, местонахождение тайников с оружием боеприпасами и другими материальными средствами. Но ведь ты все это и так расскажешь, причём не мне, а любому, кто спросит… Верно, мой хороший?
«А ведь он прав, — отстранённо подумал Фёдор, разглядывая тёмные кольца, плывущие перед глазами, — расскажу. И плевать мне на гордость и чужие жизни. Уже плевать. Хочется просто, чтобы всё скорее закончилось». В глубине души шевельнулось презрение и гадливость к самому себе, но быстро затихло, завёрнутое в смертный саван равнодушной апатии.
— Так вот, — продолжали разглагольствовать сверху, на миг приподняв задницу и давая сделать вдох, но тут же опуская её назад и заставляя выдохнуть такой желанный и сладкий воздух. — Всё это ты и так скажешь. Я далек от политики, но хочу одного, — в голосе Рыбоглазого вдруг прорезались настоящие чувства, и в душе разом трепыхнулась надежда, нет не на освобождение, а на то, что палач увлечётся и отпустит его из этого мира. Впрочем, враг моментально взял себя в руки и продолжил тем же насмешливым голосом: — Я хочу, чтобы любой гаденыш, вроде тебя, ссался в штаны при мысли, что он может взять в руки оружие и чего-то там требовать его с помощью. Оружие не делает червяка воином, и место червей — в земле. Копаться или разлагаться! Но никак не стрелять в хороших парней, которым они не достойны даже сапоги вылизывать! Эй, ты куда собрался?!!
Последний возглас прошел будто сквозь вату, но боль, скрутившая уши, опять вернула Федьку на эту землю. На грудь больше не давило, и можно было сделать аккуратный вдох.
— Ага, — довольно кивнули сверху, пока Фёдор судорожно пытался надышаться, — страх мы прошли, теперь вернёмся к боли.
Нагнувшись вперед, «Рыбоглазый» ловко накинул на пальцы обеих рук какие-то петли и взял в руки небольшую коробочку.
— Высоковольтный блок взрывмашинки отсоедини, а то скопытится… — посоветовал неизвестный доброхот.
— Не учи отца детей делать! — огрызнулся «Рыбоглазый», а дальше Федьке стало не до того.
Мышцы рук и груди начали сами собой сокращаться, причем так быстро, что не успевали расправляться до того, как приходил следующий импульс. Казалось, что каждое крохотное мышечное волокно превратилось в бешено извивающегося червяка, вцепившегося крохотными зубами в своего соседа. Боль была не такой сильной, как когда ломали кости, но гораздо более мучительной. Холодный пот крупными каплями стекал по лбу, и не только от навалившейся боли, но и от понимания, что она может длиться сколь угодно долго. Ведь она не настолько сильна, чтобы погасить сознание.
Кажется, он опять кричал, но воздух отказывался покидать легкие. А когда всё вдруг закончилось, непосильным трудом оказалось расцепить зубы. Во рту — будто землю ел, на языке и нёбе оказалось полно крошки из эмали, отколотой с зубов.
Перед глазами опять появилась «сочувственная» физиономия с рыбьими глазами.
— Парень, может хватит? Тебе разве не достаточно и надо продолжить? — в поле зрения вплыл штык-нож соединенный в кусачки для проволоки, — У тебя ведь много пальчиков, их хватит на долгое-долгое развлечение…
Тут ничего не выражающий взгляд видимо подметил что-то важное:
— Черт, после фокусов Миротворца это не действует… — и тут же переключение на старый тон: — А может начать сразу с самого главного «пальчика»? Ты ведь парень видный, наверняка пользуешься успехом у девушек, должен дорожить самым дорогим. Ведь так?
