Оливер Боуден - Assassins Creed. Ренессанс
– Ошибаешься! Мой отец видел его в Сан-Джиминьяно. – Женщина горестно вздохнула. – Только это было давно.
– Да, да… se lo tu dici[160].
Аудиторе поехал дальше. На сердце у него было тяжело. Полегчало, лишь когда он увидел знакомого всадника, ожидавшего его на обочине.
– Salute, Эцио! – поздоровался Макиавелли.
Прошедшие годы сделали его насмешливо-серьезное лицо даже более привлекательным.
– Salute, Никколо.
– Хорошее время ты выбрал для возвращения в родной город.
– Ты же знаешь: где возникает болезнь, там появляюсь я, чтобы ее излечить.
– Мы всерьез нуждаемся в твоей помощи, – вздохнул Макиавелли. – Без Яблока Савонарола никогда бы не приобрел такой власти… Мне известно о том, чем ты занимался все это время. Пару лет назад Катерина отправляла из Форли курьера с письмом. А недавно я получил письмо из Венеции, от Пьеро.
– Я намерен вернуть Яблоко. Слишком долго оно находится в чужих руках.
– Отчасти мы должны быть благодарны этому безумцу Джироламо, – сказал Макиавелли. – Уж лучше он, чем наш новый папа.
– Борджиа опять пытался найти Яблоко?
– Он и не оставлял своих попыток. Ходят слухи, что новый папа намерен отлучить неистового доминиканца от Церкви. Только вряд ли в самой Флоренции это что-то изменит.
– Нужно без промедления браться за дело, – сказал Эцио.
– Боюсь, это будет труднее, чем ты думаешь.
– А когда подобные дела делались с легкостью? – спросил молодой ассасин, глядя на друга. – Лучше расскажи все, что тебе известно.
– Вернемся в город. По дороге расскажу тебе все. Впрочем, новостей не так уж много. Французскому королю наконец удалось поставить Флоренцию на колени. Пьеро бежал. Так вот, этот Карл – которого величают Любезным, хотя ему бы больше подошло прозвище Ненасытный, настолько он жаден до чужих земель, – отправился в Неаполь, а наш гадкий утенок Савонарола, видя, что Флоренция осталась без правления, решил воспользоваться моментом. Как и любой диктатор, он напрочь лишен политического опыта, зато имеет безмерную тягу к величию. Никакого чувства юмора и полная уверенность в правоте своего дела и непоколебимое чувство собственной значимости. Самый отвратительный, хотя и успешный тип правителя… Когда-нибудь я напишу об этом книгу.
– И Яблоко служит ему средством для достижения целей?
– Только отчасти, – разведя руками, ответил Никколо. – Как ни противно, но вынужден признать: очень многое проистекает из странного обаяния Савонаролы. Он «заколдовал» не столько жителей, сколько отцов города, которые сами помешаны на власти и влиянии. Конечно, поначалу кое-кто в Синьории противился ему, но теперь… – Макиавелли озабоченно вздохнул. – Теперь они все у него в кармане. Когда-то от него отмахивались, насмехались над ним, а нынче поклоняются. Всех, кто не согласен, вынуждают покидать город. Ты это и сам видел, пока ехал сюда. Городской совет притесняет горожан и следит, чтобы воля Монаха неукоснительно выполнялась.
– Неужели во Флоренции не осталось людей со здравым смыслом, не потерявших самоуважения? Они что, покорно выполняют самые нелепые приказы и молчат?
– Эцио, ты не хуже меня знаешь ответ, – печально улыбнулся Никколо. – Редко кто отваживается противиться сложившемуся порядку вещей. Мы должны его сломать и помочь людям увидеть, в каком дурмане они жили.
К этому времени оба ассасина достигли въезда во Флоренцию. Караульные на воротах по-прежнему служили городу, не терзаясь вопросами о законности или незаконности нынешней власти. Внимательно посмотрев дорожные бумаги Эцио и Никколо, они молча кивнули, разрешая въезд. Рядом из городских ворот выносили трупы солдат, на чьих мундирах красовался герб Борджиа. Аудиторе толкнул Макиавелли в бок:
– Как я и говорил, наш дружок Родриго… у меня язык не поворачивается называть его Александром… он не оставляет попыток. Отправляет своих солдат во Флоренцию, а та возвращает их обратно. Обычно по частям.
– Так он знает, что Яблоко по-прежнему здесь?
– Естественно, знает! Нам это лишь усложняет задачу.
– А где обосновался Савонарола?
– Он правит городом из церкви Святого Марка, почти не покидая монастырских стен. Слава богу, фра Анджелико не дожил до его появления там.
Они спешились, отвели лошадей в конюшню и отправились туда, где Никколо снял жилье для Эцио. Он пояснил, что заведение Паолы закрыто, равно как и все остальные бордели. Плотские утехи, азартные игры, танцы и уличные празднества были строжайше запрещены указами Савонаролы. Однако никому не возбранялось притеснять и даже убивать еретиков.
Дав Аудиторе устроиться и немного отдохнуть, Макиавелли повел его к внушительным строениям монастыря Святого Марка. Оглядев стены, Эцио покачал головой.
– Брать монастырь штурмом опасно, – сказал он. – Особенно когда Яблоко в руках Савонаролы.
– Ты прав, – согласился Макиавелли. – Но разве у нас есть выбор?
– Не считая правителей города, у остальных все еще своя голова на плечах?
– Оптимист, возможно, побился бы об заклад, что да, – сказал Макиавелли.
– Сдается мне, что они следуют за Монахом не по доброй воле, а из страха и по принуждению. Как тебе такая мысль?
– Согласен. Утверждать обратное может лишь сам Савонарола и его приспешники.
– Тогда я предлагаю воспользоваться сложившимся положением. Если мы устраним окружение Савонаролы и поднимем волну недовольства, это отвлечет его внимание, и у нас появится возможность нанести удар.
– Умный ход, – улыбнулся Макиавелли. – Надо будет придумать слово, обозначающее таких людей, как ты. Я переговорю с Ла Вольпе и Паолой. Они по-прежнему в городе, хотя и вынуждены скрываться. Они помогут нам устроить что-то вроде мятежа, а ты тем временем освободишь городские кварталы.
– Значит, договорились, – сказал Эцио.
Макиавелли видел: его друга что-то тревожит. Он повел Аудиторе к часовне, что стояла неподалеку. Они сели на скамейку в крохотном садике.
– Тебя что-то волнует? – спросил Никколо.
– Есть пара вопросов сугубо личного характера.
– Возможно, я смогу на них ответить.
– Что с нашим старым семейным домом? У меня духу не хватает пойти и взглянуть самому.
Макиавелли помрачнел:
– Мне тебя нечем обрадовать. Дом цел, но в тех местах тебе действительно лучше не показываться. Пока был жив Лоренцо, ваш дом находился под охраной города. Пьеро попытался идти по стопам отца, но сам знаешь: его власть была недолгой. Он бежал, а палаццо Аудиторе реквизировали под казарму для швейцарских наемников французского короля Карла Восьмого. Когда они покинули город, в ваш дом явились приспешники Савонаролы. Они вынесли оттуда все ценное, что еще оставалось, после чего заколотили двери. Хорошо, что не сожгли. Прояви терпение. Со временем ты вернешь ваше родовое гнездо.
– А что с Анеттой?
– Ей, слава богу, удалось бежать. Сейчас она в Монтериджони, вместе с твоей матерью.
– Рад слышать.
– А второй вопрос? – помолчав, спросил Никколо.
– Кристина, – шепотом произнес Эцио.
Макиавелли нахмурился:
– Ты вынуждаешь меня рассказывать страшные вещи, amico mio. Но ты должен знать правду… Кристины больше нет. В отличие от многих своих друзей, Манфредо отказался уезжать из Флоренции. Он выдержал чуму французского вторжения. Думал, что выдержит и вторую чуму – власть Савонаролы. Вскоре после своего воцарения Монах повелел устраивать на площади Синьории «костры тщеславия» и сжигать не только предметы роскоши, но и все, что, по его мнению, является греховным. Тем, кто не подчинится, грозило разграбление и сожжение их домов.
Эцио слушал, заставляя себя оставаться спокойным, хотя его сердце было готово разорваться.
– Фанатики Савонаролы добрались и до жилища четы д’Арценто, – продолжал Никколо. – Манфредо с горсткой слуг пытался обороняться, но тех, кто его ненавидел, было слишком много… Кристина отказалась покинуть мужа… – Макиавелли надолго умолк, борясь с подступающими слезами. – Толпа была ослеплена ненавистью. Убив Манфредо, они убили и ее.
Эцио смотрел на белую стену часовни и с предельной ясностью видел каждую трещину в штукатурке.
27
Насколько тщетны наши упованья,
Какою ложью помысел чреват,
Насколько мир невежеством объят,
Покажет Смерть, царица мирозданья.
Тем любы песни, пляски и ристанья,
Те светлым благочестием горят,
В тех лютый гнев разлился, точно яд,
Те скрытны и не падки на признанья.
Все тлен – заботы, мысли, имена,
Разнообразны судьбы, как известно,
И дольний мир исправить невозможно.
Все мимолетно здесь, все легковесно,
Фортуна злоковарна, ненадежна,
И только Смерть незыблема одна[161].
Эцио выронил из рук книгу сонетов Лоренцо. Гибель Кристины сделала его еще решительнее в стремлении уничтожить зло, именуемое Савонаролой. Флоренция достаточно настрадалась под властью этого безумца. Его чары действовали на людей всех возрастов и сословий, одинаково захватывая образованных и неграмотных. Те же, кто отказывался принимать бредни Монаха, подвергались гонениям и были вынуждены либо уходить в глубокое подполье, либо покидать город.
