Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ) - МакКаммон Роберт Рик

И из закоулков памяти появляется старое, морщинистое лицо с седой бородой, и губы шепчут: «Живи свободным!»

Он привстал, обнаружив, что лежит не в своей постели, а на холодном каменном полу перед камином. В камине тлели угольки, мечтая о том, чтобы их поворошили. Он встал, обнаженный и мускулистый, и подошел к высоким окнам, которые смотрели на дикие заросшие холмы Северного Уэльса. За окнами бушевал мартовский ветер; дождь и мокрый снег бились в стекла. Он смотрел из темноты в темноту и знал, что они скоро будут.

Они слишком долго его не беспокоили. Охваченные мщением советские войска теснили нацистов к Берлину, но Западная Европа с ее «Атлантическим валом» была в руках Гитлера. Теперь, в 1944 году, назревали великие события. События, которые могли привести как к победе, так и к страшному поражению. И он хорошо знал, какими были бы его последствия.

Жестокая схватка за каждый клочок земли шла между Берлином и Москвой. Ряды нацистов изрядно поредели, но они все еще оставались самыми дисциплинированными убийцами в мире. Они все еще могли отразить удары русского колосса и вновь двинуться к столице Советского Союза — родины Михаила Галатинова. Но сейчас он был Майкл Галлатин и жил в другой стране. Он говорил по-английски, думал по-русски, а ощущал все на языке более древнем, чем любое из этих человеческих наречий.

Они скоро будут. Он ощущал, как они приближались, так же уверенно, как ощущал вихревые ветры на опушке леса в шестидесяти ярдах отсюда. Буря, бушующая в мире, приносила их все ближе к этому дому на скалистом берегу, которого люди обычно избегали. Они шли к нему по одной причине: он был им нужен. «Живи свободным!» — подумал он, и на его губах появилась усмешка. Усмешка была горькой. Свобода — это иллюзия, она идет от уединенности этого дома в бушующем мире. До ближайшей деревни — Ручей Андора — пятнадцать миль. Для него смысл свободы в основном сводился к возможности уединения, и он начинал ощущать это все сильнее — прежде всего слушая радиопередачи из Лондона и с континента. Кодовые сигналы, перемежаемые треском радиопомех, говорили ему: люди вновь потребуют, чтобы он им послужил.

Он просто не смог бы ответить им отказом: он был человек, и они — люди. Он должен их выслушать, рассмотреть их предложения. Они приедут по дальней дороге, по каменистым ухабам, и ему, наверное, придется предложить им переночевать. Но с его службой в армии новой родины было покончено. Пришло время для молодых солдат с плохо вымытыми лицами и дрожащими пальцами на спусковых крючках автоматов. Пусть генералы и офицеры выкрикивают приказы, выполнять их придется молодым. Так было во все времена, и так будет во всех будущих войнах. Мужская натура не меняется.

Так что ни к чему запирать ворота. Он мог бы это сделать, но они все равно добрались бы до него — либо напрямую, либо сквозь колючую проволоку, окружающую дом. У англичан немалый опыт в преодолении изгородей из колючей проволоки. Уж лучше оставить ворота открытыми. Может быть, они приедут завтра, или послезавтра, или же на следующей неделе. Все равно, когда они приедут, он будет здесь.

Майкл постоял у окна, наклонив голову и слушая песню дикой природы. Потом прилег на каменном полу перед камином. Его руки обнимали колени; ему очень хотелось забыться.

Глава 2

— В эдакую глушь забрался!

Майор Шеклтон зажег сигару и открыл заднее боковое окно черного «форда», чтобы выпустить дым. Огонек сигары светился красным светом в мрачных сумерках заката.

— Неужто вам, британцам, нравится такая погода?

— У нас нет выбора, — отвечал капитан Хьюм-Тэлбот. Он вежливо улыбнулся, но при этом ноздри его аристократического носа расширились. — Мы должны принимать ее как неизбежность.

— Это верно.

Шеклтон, офицер армии Соединенных Штатов, с лицом, похожим на обух топора, взглянул через окно на низкие серые тучи и слякоть. Он уже две недели не видел солнца; холод и сырость пробирали до мозга костей.

Пожилой водитель с подчеркнутой военной выправкой, отделенный от пассажиров стеклянной перегородкой, вел машину по узкой, покрытой щебнем дороге, которая вилась вдоль скалистых утесов, перемежавшихся сосновыми рощами. Последняя деревня, Хулет, мимо которой они проехали, осталась в двенадцати милях позади.

— Поэтому-то вы все такие бледные? — продолжал майор с тактом слона в посудной лавке. — Здесь люди похожи на привидения. Если вы когда-нибудь попадете в Арканзас, я вам покажу весеннее солнце.

— Боюсь, что такой визит не входит в планы моего начальства, — сказал Хьюм-Тэлбот, приоткрывая боковое окно.

Он был бледен и худ, этот двадцативосьмилетний штабной офицер. С войной он впервые столкнулся, когда ему пришлось нырнуть в канаву, спасаясь от «мессершмитта», пролетавшего над его головой на бреющем полете. Но это было в августе 1940 года; теперь ни один самолет люфтваффе не рискнул бы пересечь Ла-Манш.

— Значит, Галлатин отличился в Северной Африке? — Зубы Шеклтона твердо сжимали сигару. — Это было два года назад. Два года вне армии — это немало. Почему ваши думают, что эта работа ему по плечу?

Хьюм-Тэлбот посмотрел на майора сквозь очки спокойными голубыми глазами.

— Потому что, — сказал он, — майор Галлатин — профессионал.

— Ну и что, сынок, я тоже профессионал. — Шеклтон был на десять лет старше Хьюм-Тэлбота. — Это, однако, не значит, что я могу прыгать с парашютом на территорию оккупированной Франции, не правда ли? Хотя, черт возьми, поверьте, последние двадцать четыре месяца я не зря просиживал штаны.

— Да, сэр, — согласился его собеседник, потому что ничего другого ему не оставалось. — Но ваши… хм… люди попросили помощи в этом деле, и, поскольку это нужно и нам, мое начальство сочло…

— Это все ясно, — отмахнулся майор от слов Хьюм-Тэлбота. — Я сказал своим, что я не очень-то купился на послужной список Галлатина, извините, майора Галлатина. Точнее, меня не устраивает его малый опыт полевых действий. Мне предлагают оценить его при личной встрече. Хотя у нас, в Штатах, так не делают. У нас оценка ведется по послужному списку.

— А мы оцениваем человека по его личным качествам, сэр, — холодно ответил Хьюм-Тэлбот.

По губам Шеклтона пробежала улыбка: «Наконец-то я немножко раззадорил этого напыщенного юнца».

— Возможно, ваша секретная служба и рекомендует Галлатина, но, по мне, эти рекомендации не стоят и куска дерьма. Ах, извините за выражение. — Он выпустил дым из ноздрей; огонек сигары отражался в его глазах. — Как я понимаю, его имя не Галлатин. Раньше он именовался Михаилом Галатиновым. Он русский, не так ли?

— Он родился в Санкт-Петербурге в тысяча девятьсот десятом году, — осторожно ответил Хьюм. — В тысяча девятьсот тридцать четвертом году он стал гражданином Великобритании.

— Да, но вся Россия в крови… Русским нельзя верить. Они пьют слишком много водки. — Он попытался стряхнуть пепел сигары в пепельницу на задней стенке сиденья водителя, но промахнулся, и пепел попал на его начищенные ботинки. — Почему он покинул Россию? А может, за ним тянется цепочка преступлений и его ищут?

— Отец майора Галлатина был генералом в царской армии и личным другом царя Николая Второго, — ответил Хьюм-Тэлбот, глядя на дорогу, освещенную желтым светом фар. — В мае тысяча девятьсот восемнадцатого года генерал Федор Галатинов, его жена и дочь были расстреляны комиссарами. Молодой Галатинов чудом уцелел.

— Да? — Шеклтон продолжал допрос. — Кто его привез в Англию?

— Он добрался сам, матросом на сухогрузе, в тысяча девятьсот тридцать втором году.

Шеклтон задумчиво курил сигару.

— Слушайте, — тихо сказал он, — вы утверждаете, что он прятался от большевиков в России с восьми до двадцати двух лет? Как это ему удалось?

— Не знаю, — признался Хьюм-Тэлбот.

— Вы не знаете? А я-то думал, что вы должны знать о Галатинове все. Или почти все. Разве вы не проверяли его досье?

— В его досье есть пробел.

Молодой человек увидел впереди в прогалинах сосен отблески света. Дорога заворачивала, выводя их на освещенное пространство.