Алексей Куликов - Дорога к дому (СИ)
Как холодно… Путник ещё плотнее закутался в полы тяжёлого, долгополого кожаного плаща и, обхватив себя руками в попытке удержать хоть немного живительного тепла, медленно продолжил путь. Очень холодно, а разум, жестокий и бессердечный разум, нашёптывает: «Это твоя душа». Не телу холодно — нет… Он встряхнул головой.
Всё ж таки прошло почти пятнадцать лет — срок немалый! Так почему же он никак не может забыть, успокоиться, зажить простой человеческой жизнью — жизнью, не связанной клятвами и обетами?.. Ведь, в конце-то концов, не он первый — не он последний, и до него были отступники и после были, и некоторым даже удавалось вполне неплохо устроиться — стать генералами или магистрами других орденов! Так почему же именно ему выпало «счастье» нести на себе крест всех отверженных, терзаться и мучиться от чувства вины за совершенную многие годы назад ошибку — и ещё больше страдать оттого, что никакого раскаяния за эту ошибку он не чувствует? Путник знал: представься ему сейчас шанс исправить её — он так ничего и не сделал бы. Никакого раскаяния! И это-то больше всего и тревожит: ведь если он оказался тогда прав, значит… Нет! Нет никакого «если». В этом мужчина был уверен как ни в чём и никогда — ни до, ни после. Он был прав! А всё остальное, все, что случилось потом… что ж: «Не делай добра — не узнаешь и зла» — так, кажется, звучит старое присловье.
Вновь лёгкая полуулыбка, но горечи в ней куда больше, чем в стоне, что так и не сорвется с губ.
Всполох ярко-красного пламени в глубине его разума, тишина — грохотом тысячи труб и барабанов Последнего Суда, что предшествует долгому посмертию — оглушает мятущееся сознание. Спокойствие. Человек заставил себя перестать думать о прошедшем, слишком поздно размышлять о том, чего не исправить. Да и какой смысл? Говорят, время лечит. Только чем глубже рана — тем больше должно пройти его, прежде чем шрам затянется. Что ж, время у него есть, и он искренне надеялся — его хватит. Ведь надежда — это всё, что осталось у него в память о минувшем…
Надежда — последнее прибежище дурака.
Незаметно для путника, погруженного в дебри безрадостных мыслей, ночь вступила в свои права, один за другим на небе вспыхивали игривые огоньки далёких светил, наполняя глубокую, мрачную синеву ореолом изысканности и загадочности. Изменились и звуки: на смену многоголосию дня пришли иные голоса, исполненные гордости, одиночества и силы. Стих ветер, столь обычный в предгорных равнинах, истончился, истаял до невесомого дуновения.
Воцарилась ночь.
Но не только время сменило свои призрачные одеяния. Новые очертания вторглись и в уже ставший привычным пейзаж. Тут и там, вдоль дороги, стали появляться изгороди, за которыми виднелись то паровые поля, то засеянные; могучие, дикие исполины — дубы и вязы — уступили место яблоням, усыпанным крошечными зеленовато-сизыми плодами — свидетельством грядущего урожая, и вишням, с уже налившимися ранним багрянцем ягодами, раскидистым грушам и черешням, с тяжелыми, клонящимися к земле ветками. И хотя нигде не было видно ни домов, ни хозяйственных построек, стало очевидно: дикие места кончились.
А значит, нужно быть предельно осторожным!
Поздно!
— Давай, у-ублюдок, шевелись, вытряхивай карманы и не вздумай рыпаться!
Путник резко остановился и принялся безмолвно разглядывал окружившую его троицу, выросшую словно из-под земли, хотя, скорее всего, они попросту прятались в какой-нибудь укромной ухоронке, возле обочины старой дороги, — благо таковых в округе было предостаточно — и поджидали припозднившегося гуляку. Хотя нет, человек с шумом втянул в себя воздух, пропитанный смрадом застарелого пота и дешевого алкоголя. Нет. Эти люди точно не были «профессионалами». Скорее уж…
— Кошель давай, голь перекатная — с уже явно различимыми нотками зарождающейся истерики в голосе потребовал от путника наиболее твёрдо стоящий на ногах разбойник, подкрепив свою угрозу яростным взмахом пистолета в дрожащей руке.
«Голь перекатная» равнодушно оторвал взор от дороги и устремил его в лицо «главаря». В глазах путника не было страха, гнева, испуга, и, если б грабители были чуть менее пьяны или хоть немного внимательнее присмотрелись к избранной «жертве», их решимость, возможно, сильно бы поубавилась, но, увы, они не смотрели.
— Глухой чево-ли, а ну…
Шепот ветра, тихий, едва различимый на самой грани слышимости… В отличие от сокрушающего порыва, обрушившегося на грабителей и впечатавшего их в камни тракта. Шёпот, растворившийся в возгласах удивления и испуга. Шёпот, исчезнувший сразу же, как только сознание оставило последнего из нападавших.
Детский трюк. Путник невольно улыбнулся воспоминаниям. Плетенье Воздуха — это был один из первых уроков, усваиваемый юными братьями-избирающими. И наименее любимый — смело можно добавить. Мало кто — даже среди будущих «приобщенных», что уж говорить об остальных! — имел склонность к работе с воздухом и ветром, и он также не был исключением, но за годы изгнания человек понял: нет бесполезных знаний. Конечно, он мог использовать множество убийственных уловок и способностей для устранения этой троицы, но зачем поджигать город, если нужно всего лишь испечь хлеб? И милосердие здесь ни при чём. Совсем ни при чем.
— Люди, — прошептал он, словно сплюнув это слово. Склонившись над одной из жертв, человек без имени поднял пистолет и привычным движением вынул обойму. Всего один патрон. Небрежно кинув обойму в полупустой заплечный мешок, он принялся осматривать оружие, но уже через мгновение огорчённо покачав головой, бросил его наземь. Пистолет был безнадёжно испорчен и, судя по пятнам ржавчины, — довольно давно. И с таким-то оружием эта троица вышла на промысел?! Путник недоуменно пожал плечами. Да у них даже ножей не оказалось! А ведь ни один нормальный человек, особенно по нынешним временам, не сунется за ворота собственного дома без увесистого тесака на поясе. Тем более в приграничных землях!
Лёгкая, невесомая, словно гусиное пёрышко, волна приятного покалывания прошлась по его левой руке от запястья до плеча, будто кто-то незримый провёл по ней щёточкой из тонких волос. Человек, не обращая внимания, продолжал разглядывать неудачливую троицу. Грязная, засаленная, хотя и довольно крепкая одежда, лёгкие хлопчатые штаны и рубахи навыпуск, мускулистые руки, крепкие ноги, дублёные лица — всё просто-таки кричало — «Крестьяне!» Путник беззлобно пнул владельца пистолета в бок и презрительно бросил:
— Дилетанты.
Новая волна щекотки прокатилась по его руке, задев на этот раз ещё и шею. Фыркнув, человек хотел было что-то сказать, но, явно передумав, обречённо пожал плечами и произнёс совсем не то, что собирался вначале.
— Ноби, — негромко бросил он в пустоту за своим плечом, — прекрати. У меня нет никакого желания играть в твои игры.
— Ну и что? — в полуметре от земли воздух внезапно уплотнился, очертив контуры странного существа, размером с крупную кошку. Радужная вспышка на миг осветила дорогу, и на месте, где всего несколько мгновений назад никого не было, появился Ноби — собственной персоной.
Человек недовольно оглянулся: рефлексы, отточенные многолетними тренировкам и скитаниями в одиночестве, там, где даже самые отчаянные смельчаки и сумасброды не осмеливались показываться без небольшой армии, рефлексы, доведённые до бритвенной остроты горских клинков, сработали ещё прежде, чем он смог что-либо рассмотреть. Ладонь, мгновенно сжавшись, перехватила летящий в лицо предмет, и только после этого сознание — торопливыми скачками устремившееся вслед за телом — сумело соединиться с телом.
— Отпусти хвост, — довольно рассмеявшись, потребовал бесенок, весело прихлопывая четырехпалыми ладошками.
Путник невольно отшатнулся, когда венчавшая хвост кисточка, встрепенувшись, мазнула-таки его по носу, но руки не разжал.
— Сколько раз я тебя просил не делать этого? — грозно вопросил он.
— Понятия не имею, — беззаботно отозвался Ноби. — Я не считал.
Кисточка вновь дёрнулась, но на этот раз человек был настороже и успел вовремя увернуться.
— Прекрати немедленно, ты разве не видишь? Мне не до тебя, — мужчина отпустил хвост существа и указал рукой в сторону начинающих приходить в себя горе-громил. — Надо решить, что с ними делать.
— А давай я их съем, — Ноби плотоядно улыбнулся, обнажив крохотные, острые, словно иглы кейкара, зубки, и, похлопав лапками по своему ярко-розовому брюшку, заявил: — С тобой ведь вечно не знаешь, когда придется в следующий раз покушать. Я уже исхудал, вот гляди!
И бесёнок демонстративно втянул живот.
— Да пожалуйста, — отмахнулся человек. — Тебе их зажарить или так оставить, сырыми?
— Фу, — надув пухлые щёчки, обиженно пропыхтел бесёнок. — Ну вот, опять всё веселье испортил. И, вообще, знаешь что: ты на редкость скучный тип! Вот так!
