"Фантастика 2023-200". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич

В квартире Владимира Ильича меня встретила прислуга – девушка лет двадцати, в фартуке, и в наколке. Симпатичная, чуть полноватая, с курносым носом. По первому впечатлению – приехала откуда-то из деревни в Москву, и очень удачно устроилась. Взяв у меня пальто и кепку, шепотом сказала:

– Оне вас ждут.

«Оне» – Владимир Ильич, так и оставшийся в костюме и галстуке, и его супруга – Надежда Константиновна, не в привычной по старым фотографиям строгой блузке с белым воротничком, а в домашнем халате цвета усталого верблюда, и в каких-то разношенных кожаных тапочках. Мне показалось, что у супруги Владимира Ильича отекают ноги, отчего ей трудно ходить. Но это могло и показаться, не стану настаивать. Про базедову болезнь, которой, якобы страдала Крупская, помню – вон, глаза она пучит, а про все остальное, извините, не знаю. Не изучал я биографию жены Ленина, а ставить диагнозы не обучен, я не доктор.

– Наденька, это тот самый Владимир Иванович Аксенов, о котором у нас очень много говорят, – представил меня Владимир Ильич.

– Очень приятно, – сказала Надежда Константиновна, протягивая руку и крепко, почти по мужски, стиснула мою ладонь.

– Можно просто Владимир, – улыбнулся я, желая оказать впечатление на жену Ленина.

Вот, получилось в рифму, но приятного впечатления, я похоже, не произвел. Супруга вождя только окинула меня пронзительным и, как мне показалось, презрительным взглядом. Но опять же, повторю, могло просто показаться. И взгляд никакой не презрительный, а просто следствие болезни. Да я где-то и понимаю Надежду Константиновну. Женщина хотела провести время в узком семейном кругу, а тут на ужин вваливается совершенно незнакомый человек, без предупреждения. Мне, например, такое бы не понравилось. Но раз уж я приперся, то обратно-то не уйду. Тем более, кушать хочется.

Мы сели за стол, и та же девушка, принялась накрывать.

Если бы я попал за стол к товарищу Ленину с год, а то и с полгода назад, изумился бы изобилию, но после французской кухни, суп с фрикадельками, молочная рисовая каша, сыр, вареные яйца, сливочное масло и свежевыпеченный хлеб, уложенный в корзинку, уже не казались изысками. Конечно же, простой народ так не ужинал, но я бы не сказал, что Председатель СНК питался слишком роскошно.

Владимир Ильич ел жадно, словно крестьянин, уставший и проголодавшийся за день – вон, даже подставляет под ложку кусочек хлеба, чтобы не закапать скатерть. Надежда Константиновна напротив, работала ложкой как-то равнодушно, словно бы выполняла какую-то функцию, или исполняла некий ритуал. Дескать – ну, надо же иногда и поесть? При этом, Крупская постоянно буравила меня взглядом, переводя взор то на меня, но на мужа.

– Владимир Иванович, не желаете стаканчик вина? – неожиданно спросил Ленин. – Сам-то я не буду, вг’ачи запретили, но вам можно.

Слегка удивившись, я только пожал плечами:

– Владимир Ильич, ради меня не стоит. Равнодушен к спиртному.

– Да, я наслышан, – усмехнулся Ленин, пододвигая к себе тарелку с кашей. Выбрав себе яйцо, Владимир Ильич принялся чистить его, обстукивая скорлупу ложечкой, а затем принялся за кашу, заедая ее яйцом.

– А вот мы, в молодости, могли себе позволить и вина выпить, и пива, – заговорила вдруг Крупская, словно бы укоряя меня.

– Да, Наденька, – просветлел лицом Владимир Ильич. – Помнишь, в Лонжюмо [93], когда мы с тобой гуляли, и покупали у кг’естьян молодое вино и багеты?

– Володя, ты же никогда не любил вино, всегда предпочитал ему пиво, – заулыбалась товарищ Крупская. – Помню, как в Праге вы спорили с Шулятиковым – какое пиво лучше? Он предпочитал немецкое, а ты чешское.

– Да как можно считать немецкое пиво пивом? Хуже него только английский эль.

Ишь, какие подробности из жизни вождей открываются. Владимир Ильич предпочитал вину пиво! А ведь я всю жизнь полагал, что Ильич был трезвенником. Если переживу гражданскую войну, доживу до пенсии, то напишу воспоминания о своих встречах с Лениным. А что такого? Чем я хуже тех курсантов, что вспоминали о том бревне, что они тащили на субботнике вместе с товарищем Лениным? Наверняка никто еще не писал о том, как Владимир Ильич приглашал его на ужин? Помнится, кто-то из соратников повествовал о «ленинском» бутерброде – куске хлеба, намазанному маслом, с вареньем и сыром.

– Наверное, только два человека среди моих знакомых не пьют – это вы, да Феликс Эдмундович, – заметил Ленин. – Ну, товарищ Дзержинский ладно, он у нас аскет, считающий выпивку уделом слабых, ну, а вы-то? Или, вы скажете, что из-за религиозного воспитания?

– Нет, не скажу, – не стал я спорить с вождем. – Мои предки из староверов, но меня самого никто не учил, что пить – это плохо. Мне это не нужно, вот и все.

– Странно. Вы ведь по своему происхождению не из рабочих, а из крестьян.

– А чем крестьяне отличаются от рабочих? – удивился я. – Что те пьют, что эти.

– Владимир Иванович, вы не читали исследования по поводу пьянства в кг’естьянской среде? – поинтересовался Ленин.

Читать-то я читал, только эти исследования проводились гораздо позже нынешней эпохи, и я неопределенно повел плечами.

– Прочтите хотя бы работу Павла Гг’язнова [94]. Любое дело у кг’естьян начинается с пьянки. Да что там – четвег’ть года русский кг’естьянин пг’оводит в праздности и пьянстве. Двенадцать главных церковных праздников, храмовые праздники, да еще разные даты, вг’оде тезоименитства импег’атора, не говоря уже о свадьбах, крестинах, и всем таком прочем. А из-за взрослых страдают и дети. Сг’едняя смег’тность детей на тысячу человек в Бг’итанской империи пятьдесят человек, а у нас шестьсот. И это данные на миг’ное время. Боюсь, сейчас статистика гораздо хуже.

– Так ведь Владимир Ильич, – решил я заступиться за свой класс. – Крестьяне пьют не от хорошей жизни, да и развлечений у них не так и много. Кабак для них – и клуб, и библиотека. Да и детская смертность зависит не только от пьянства родителей, но и от уровня развития медицины, от нищеты. А чем лучше рабочие? Разве они меньше пьют?

– Пролетариат – восходящий класс. Он цельный, здоровый. Пролетариат не нуждается в опьянении, которое бы его оглушало, или возбуждало. Ему не требуется ни опьянение половой несдержанностью, ни опьянение алкоголем. Может быть, кто-то из рабочих, еще не оторвавшийся от крестьянского мира, если и позволит себе выпить, то это ненадолго. Как только вчерашний крестьянин врастет в новую среду, станет истинным пролетарием, как он перестает пить.

Владимир Ильич проговорил это с такой убежденностью, что если бы я в своей жизни не видел этого самого «пролетариата», не вылезающего из рюмочных или, «квасивших» в собственной квартире, или в детской песочнице, поверил бы на слово. А уж теперь, во время гражданской войны, так вообще лучше промолчать. Наверное, и на самом-то деле в Советской России не пьем только мы с товарищем Дзержинским.

– Володя, ты опять идеализируешь пролетариат, – вмешалась Крупская. – Вспомни, как в том же Лонжюмо наши молодые пролетарии – некоторые даже потомственные рабочие, накачивались французским вином, а кое-кого приходилось выручать из полицейских участков за дебоши.

– Накачивались, потому что они были оторваны от своей родины, от работы, и от своего коллектива, – парировал Ленин. – А по возвращению в цеха они сразу же переставали пить. Им это просто не нужно. Вон, как Владимиру Ивановичу. Мы уже разрешили открывать частникам рестораны и пивные, где можно продавать пиво. А товарищи из Политбюро настаивают на свободной продаже водки. Дескать, это принесет в бюджет не менее пяти процентов дохода [95]. Но я категорически против. Пиво, это еще туда-сюда, но водки в стране победившего социализма быть не должно.

Я не стал говорить, что товарищи из Политбюро поскромничали. После отмены «сухого закона» доходная часть государственного бюджета, от продажи водки, составит двенадцать процентов. Другое дело, что потери государства от пьянства были гораздо выше, нежели доходы с продаж.