Константин Игнатов - Расплавленный жемчуг Галактики
Известно, что у пожилых людей нередко с годами повышается необъяснимая подозрительность ко всему окружающему. Им совершенно необоснованно кажется, что их хотят обидеть, посмеяться над ними. К примеру, нейтральная в общем-то фраза может привести к внезапной озлобленности и даже к разрыву многолетней дружбы с близким человеком.
Граф привстал и резким взмахом руки молча указал, крепостному на дирижабль, поторапливая слугу, дескать, не задерживайся, дорогой. А пожилой раб истолковал порывистый жест вельможи так, будто тот грубо ставит его перед публикой на место, осаживает, мол, работай, чего встал?.. И неожиданно для всех Благовест Седьмой, отличающийся покладистым и терпеливым нравом, взорвался. Он остервенело разломал об колено шест, отбросил далеко в стороны обломки, зло сплюнул и решительно зашагал к служебному входу на Восточной трибуне. Через несколько шагов взбунтовавшийся раб остановился, повернулся лицом к своему господину и нервно махнул, рукой через плечо. Наверное, он хотел этим сказать: «Не нравится… иди попробуй сам, а я посмотрю…»
Трибуны ахнули и замерли. Над зеленым полем повисла напряженная тишина. Всеобщая поддержка снаружи тоже сбилась с ритма. Волны стихов накатывались на стены стадиона, беспомощно разбивались о его безмолвие. Никто за воротами не мог понять, что там происходит..почему главный колокол праздника — гигантская чаша спортивного сооружения — молчит. В столице воцарилась растерянность. Весь город с надеждой притаился, готовясь подхватить ревущую волну, идущую из эпицентра события. Но стадион молчал. Жители на улицах оглядывались на дирижабль: «Ну что же там случилось?! Погода прекрасная; магический узор, распластавшийся в воздухе, уже почти готов. Что же случилось? Что? Неужели Благовест Седьмой упал на землю и разбился?»
Многотысячные взоры зрителей устремились на ложу графа. Кто, как не хозяин праздника, должен спасать положение? Граф, ощущая, по-видимому, свою вину перед публикой и пожилым установщиком, тяжело поднялся, снял шляпу, виновато наклонил к микрофону голову. Динамики разнесли над застывшим стадионом его взволнованный голос:
— О достойнейший из достойнейших, великий маг любви Благовест Седьмой, сын почтеннейшего мага Благовеста Шестого, прошу тебя, великодушный друг, перед лицом досточтимых граждан простить мне нелепую оплошность — невольную реплику, случайно слетевшую с губ, — коей я ни в малой степени не имел намерения обидеть или осрамить тебя, а лишь посетовал на превратность судьбы. Всепокорнейше прошу тебя, избранник небес, ради бесчисленных зрителей и, главное, ради влюбленных, посетивших наш солнценосный праздник, продолжить священную процедуру. Да простит нам Великая Лель эту досадную заминку. Весь народ в сей радостный день грандиозного таинства не желает ничего более горячо и искренне, нежели явления милостивой феи. И я лично непременно буду пребывать в благодарности к тебе до скончания века.
Складывалось такое впечатление, будто последние фразы граф вымолвил, еле вороча языком. Судя по всему, глубочайшее волнение легло на плечи хозяина праздника огромной тяжестью. Сам он выглядел весьма растроганным и одновременно растерянным, словно его же собственные слова явились даже для него полной неожиданностью… А, собственно, так оно и было!
Когда Иван увидел, что из-за глупой случайности разваливается магический ритуал, на который он возлагал такие надежды, то Киберчтец не придумал ничего лучше, чем нырнуть в Ноосферу, мгновенно найти там информационно-энергетическую матрицу вельможи и, управляя умственными способностями графа, произнести его же устами извинительную речь. Правда, сам инфохомос при этом чуть не отправился к праотцам. Потому что помыкание чужой волей, по законам мироздания, является невероятно тяжким грехом. Высшие силы блокировали в этот момент сознание Киберчтеца с чрезвычайной жесткостью. Можно сказать, что он находился на волосок от гибели. Вероятно, лишь относительная благость идеи смягчила удар. Если энергетическая субстанция Лели имеет какой-нибудь вес в иерархии Святого Духа, то, может быть, именно она и заступилась за дерзкого инфохомоса. Обливаясь потом и схватившись за сердце рукой, Иван все-таки закончил речь. А зрители сочли полуразбитое состояние графа признаком глубочайшего волнения.
Стрельцов никогда не общался со знатью. Поэтому не владел в достаточной мере требованиями этикета и лексикой, принятой в высшем свете. Но попытался говорить выспренне и напыщенно, теми словесными пассажами, которые он запомнил из многочисленных исторических фильмов. Однако в голове перемешались все страны, эпохи, события, сословия. Так что получилось нечто среднее. Но, судя по реакции публики и самого Благовеста Седьмого, вполне терпимо. Похоже, на большинство людей, заполнивших стадион и его окрестности, публичные извинения графа Шихалева произвели ошеломляющее воздействие. Зрители на секунду затаили дыхание, замерли, словно неживые, раскрыв в изумлении тысячи ртов. А затем громадная чаша архитектурного сооружения не просто вскипела, она буквально взорвалась громом неистовых аплодисментов, с одной стороны, и визгами возмущения — с другой.
Многотысячный рев волнами раскатился к самым окраинам города и даже дальше. Ведь жители Октябрины очень любят свой праздник и дорожат им. Именно образ Лели принес им всегалактическую известность (да и приносит, чего греха таить, немалые доходы от туризма, которые составляют одну из основных статей местного бюджета). Подавляющая часть публики сейчас восхищалась и гордилась графом за то, что он нашел в себе силы превозмочь кастовые барьеры и пренебречь сословным чванством, попросив публично прощения у крепостного. Для потомственного аристократа такой поступок, безусловно, являлся если не героическим, то уж, по крайней мере, самоотверженным. Зато центральные ложи Западной трибуны, заполненные великосветской знатью, вскипели от возмущения и гнева. Они не могли простить своему собрату того, что он опустился до извинений перед рабом на глазах у всего народа.
Трибуны вновь загудели: «А-а-у-у-а-а! А-а-у-у-а-а!» Всеобщее буйство продолжалось.
Раб-инсталлятор», услышав добрые слова своего тоже немолодого компаньона, похоже, испытал настоящее раскаяние. Он подошел к микрофону, воткнутому в траву невдалеке от гигантской сетки, грациозно опустился на одно колено, демонстрируя полную покорность и повиновение, склонил в глубоком поклоне голову. Стадион замер, отдавая дань уважения Благовесту Седьмому.
— Повинную голову и меч не сечет, — тихо произнес последний из рода установщиков. — Да простит нам Великая Лель эту досадную заминку.
После чего Благовест Седьмой поднялся и, не оглядываясь, быстрым шагом направился к контейнеру с запасными деталями для воздушного ковра, расположенному у края футбольного поля. Там он нашел злополучный шест и через минуту уже карабкался вверх с проворностью обезьяны. Вскоре шест был увязан на своем месте. А с дирижабля уже спускали следующий s элемент ажурной конструкции — огромную свечу. Работа закипела в ускоренном темпе. Поддерживая «инсталлятора», стадион по-прежнему безумствовал, все больше и больше входя в раж. Со всех сторон неслось:
А-а-у-у-а-а! У-а-а-уаа!»
И вот наконец сложный геометрический узор достиг самой земли. И здесь, похоже, в дело по-настоящему вступила чистая магия. Благовест Седьмой под восторженный шум трибун начал левитировать — парить над землей. В ткани ажурного ковра, разрывая пространство, вскрылись три больших рта в человеческий рост. Или скорее не рта, а отверстия в виде розоватого рыхлого свечения. Но это хороший знак — значит, инсталляция прошла успешно! Опытный установщик, плавно поднимаясь, словно воздушный шарик, поочередно влил в таинственные уста специальный эликсир. Говорят, для него собирали где-то, на Земле росу с цветочных лепестков ясным июльским утром, под Ивана Купалу, и растворяли в ней пыльцу лесных трав, принесенных особым видом диких пчел. Рецепт чудодейственного напитка сохранялся родом Шихалевых в строжайшем секрете вот уже несколько веков. Напоенные эликсиром магические рты медленно закрылись и исчезли. А свечение, оставшееся от них, переместилось в центр ажурного рисунка и сконцентрировалось вокруг большой свечи.
Благовест Седьмой, медленно планируя, спустился на землю метрах в десяти от ложи графа и замер в почтительном поклоне. Это означало, что процедура закончена.
Хозяин праздника с достоинством поднялся со своего сиденья, ответил кивком головы «инсталлятору», словно принимая парад. А затем указал рукой компаньону на соседнюю ложу, приглашая установщика занять отведенное ему в соответствии со старинным регламентом место. После этого граф Шихалев церемонно перекрестился и воздел руки к небу. Несколько минут он смотрел вверх. Губы его беззвучно шевелились, произнося одному ему известную магическую формулу. С последними словами вельможа легко подался вперед, будто для разгона, и широким движением обеих рук словно бы метнул из-за головы невидимый энергетический сгусток прямо в центр ажурной конструкции. Большая свеча посередине воздушного ковра ярко вспыхнула, наподобие огромного факела. Окружающее ее розоватое свечение соскользнуло с языка пламени, словно испаряясь, бестелесным облачком поднялось вверх и вдруг беззвучно взорвалось, как огромный шар праздничного салюта. А когда искры рассеялись, над стадионом завис гигантский, в половину спортивного сооружения, полупрозрачный образ Богини Любви — Лели. На зрителей сверху ласково взирало вечно молодое прекрасное девичье лицо с плутоватой, чуть ироничной улыбкой.
