Кирилл Мошков - Увидеть Хозяина
– Зачем? Себе возьми цехин, остальное бабушке отдай. У вас же ремонт в коммуне – деньги не лишние.
Соломон вопросительно взглянул на Ени. Та кивнула, и кудрявый отрок расцвел.
– Сегодня, короче, пойдем с тобой ночевать в другое место, – сказала мне Ени, – не скажу пока, в какое.
Соломон обиделся.
– Не надо, Сол, – сумрачно улыбнулась ему Ени. – Не кисни. Я тебе, конечно, доверяю. Но лучше, чтобы даже сам Майк пока не знал, куда мы пойдем. Майк, у тебя сегодня работы нет, а завтра как?
– Нету. Дан и Онго Бройерс завтра начинают сводить альбом в Радиодоме, я там не нужен, и концертов нет – Тетра и Бадди сегодня летят к ее родителям в Грейтер-Сидней, она хочет дня три-четыре отдохнуть.
– Ну и отлично. Бери тогда все вещи. Я сейчас тоже соберу кое-чего. Пойдем с тобой на метро покатаемся, обсудим ситуацию.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и направилась к своей комнатке. Я снова машинально отметил про себя, что у нее странная походка: она как будто беззвучно скользила по полу, почти не отрывая ступней от пола. Мы с Соломоном переглянулись.
– Она такая, Ени-то, – с оттенком гордости сообщил мне мальчишка. – Если чего решит, сразу и делает.
Я легонько стукнул его в плечо на прощание, как было принято у "системных", и двинулся вслед за Ени.
Мы спустились в метро на станции «Бульвар Ронко», примерно в километре от коммуны, потому что ближайшая станция была до Рождества закрыта на ремонт и поезда проходили ее без остановки. Хвост я заметил еще на платформе. «Их» было двое, и они были бы незаметны – ну, подумаешь, два плотных, пролетарского вида типа в коротких куртках чейзбольных болельщиков и кепочках с символикой лисских «Саламандр»: в Центре таких было, конечно, меньше, чем на окраинах, но ничего необычного в них тем не менее не было. Народу в подземке в одиннадцатом часу, конечно, было не так одуряюще много, чем в часы пик, но тем не менее парочка эта не выделялась в толпе. Только шар раскрыл их, показав мне направление на соглядатаев.
Мы оторвались от них на пересадке у Центрального автовокзала и вышли на поверхность, где поели в шумном хиповском заведении "С доехалом тебя". Потом Ени решила доехать до "Авеню Бертрана VIII", чтобы там пересесть на Восточную Сквозную линию и добраться в один из южных пригородов Лисса, Гринтаун, где у нее были какие-то знакомые. Уже на второй от пересадки станции шар снова обнаружил слежку, причем оторваться от нее нам не удалось. Мы переходили с поезда на поезд, возвращались и снова проезжали одну-две станции, но шар упрямо показывал, что с двух сторон от нас находятся соглядатаи. К тому моменту, как мы попали на "Берти-восьмого", шар показывал уже не менее десятка враждебных сущностей вокруг – и людей, и, к моему испугу, ангов.
Мы вышли на поверхность – думали, это поможет нам увидеть слежку. Это оказалось ошибкой: никакой слежки увидеть здесь было нельзя. Было около полудня, и вдоль просторного бульвара, растекаясь по дешевым забегаловкам, кофематам и китайским закусочным, из близлежащих офисов и с бесчисленных фабрик Истсайда валом валили люди, у которых начинался обеденный перерыв. Больше того, у самого метро толпа как-то особенно сгустилась, среди тех, кто спускался на станцию, возникла небольшая давка, засвистели полицейские, и я совсем потерял ориентацию и даже не подумал взглянуть на шар или применить психодавление, когда два полисмена весьма любезно оттеснили нас с Ени на край тротуара, приговаривая:
– Здесь опасно, уважаемые, просим отойти в сторону, полиция принимает меры безопасности…
И, едва мы отступили – я придерживал Ени за локоть, потому что она явно потеряла ориентацию еще почище меня и испуганно оглядывалась – возле нас затормозил полицейский фургон, и те же двое полицейских умело втолкнули нас в его распахнувшуюся боковину, втолкнули так, что мы не потеряли равновесия, не упали, но и не успели оказать ровным счетом никакого сопротивления.
– Здравствуйте, – сказали нам внутри фургона.
Здесь не было обычной начинки полицейского "воронка". Здесь вдоль стальных стен сидели люди в темной униформе, и один из них направлял на меня нечто, до смешного похожее на комнатную антенну телевизора моих времен (много позже я узнал, что это был психосканер, устройство, позволяющее в полевых условиях определять – правда, только на очень близком расстоянии и на очень высоких значениях напряжения поля – наличие сильного психократического потенциала), и кивнул другому, который протянул ко мне нечто, до смешного похожее на толстый, дурацкий игрушечный пистолет моих времен. Вот только это была не игрушка. Что это было – я понял сразу. Это был тазер, ровно такой, как нам показывали на военной кафедре в универе: полицейское устройство, которое выбрасывает два электрода и оглушает человека электроразрядом. Только у этого тазера не было кабелей, ведущих к электродам: он передавал разряд напрямую через воздух. Я еще не знал только, что на линке этот предмет называется просто "разрядник". Как во сне, не успев ни подумать ни о чем, ни даже испугаться, я увидел, что к моей груди странно медленно протягиваются дымные полосы ионизируемого воздуха. Помню единственную, совершенно идиотическую мысль: ну почему я не застегнул куртку, и разряды сейчас ударят туда, где на мне один только свитер?
Самого удара я не помню. Наверное, это было не очень больно, потому что у меня не сохранилось воспоминаний о боли. Я просто упал на блестящий стальной рубчатый пол, увидев на долю секунды высокие, застегнутые на широкие полосы липучек "велкро" черные башмаки стрелявшего, и, видимо, потерял сознание.
Еще в универе, в Москве, у нас был преподаватель по историческому материализму, Васильцов, молодой мужик, который был помешан на самообороне. Студентов, не служивших в армии, он попросту не замечал, а со служившими строил отношения в зависимости от того, в каких войсках им довелось побывать: десантники и единственный на курсе морпех были у него главными фаворитами. Говорили, что у него первый дан по каратэ, полученный в школе каратэ ЦСКА еще в те времена, когда занятия этим видом боевых искусств в стране были официально запрещены; говорили, что он с 17 лет мастер спорта по самбо, что служил в спецназе, блестяще владеет холодным оружием… И вот, как раз когда я вернулся из армии и попал на тот поток, где семинары вел этот самый Васильцов, он пропал. Пару дней спустя в нижнем холле, у лестницы, появился некролог и фотография в траурной рамке… Какие-то пьяные подростки в подъезде ударили его по голове стальной трубой в открывающуюся дверь лифта – просто так, развлечься, оглушить. Он умер на месте. Не помогло ни каратэ, ни самбо, ни спецназ…
Вот так произошло и со мной. Только я не умер.
8. Люди на службе
Не знаю, сколько именно я был без сознания. Подозреваю, что мне еще кололи что-то, чтобы я подольше не приходил в себя. Потом уже, сопоставляя и сравнивая, я пришел к выводу, что очнулся часов через шесть после того, как в полицейском фургоне мне в грудь выстрелили из разрядника.
Я был сокрушительно плотно привязан, точнее – пристегнут или даже прикован (я не мог видеть подробностей) к какому-то ложу. Я не мог пошевелить ничем, включая пальцы ног, которые тоже были чем-то сжаты. Я мог только открыть глаза, мог также немного шевелить подбородком, потому что я должен был иметь возможность говорить.
– Ваше имя, – услышал я в ту же секунду, как открыл глаза. Несколько секунд я осознавал свое положение. Потом инстинкты сделали свое дело: я судорожно задергался, пытаясь освободиться. Разумеется, безуспешно. Что-то мягкое касалось меня со всех сторон, но прижимало с огромной, неколебимой силой.
– Не дергайтесь, вы сделаете себе больно, – услышал я. Я видел над собой серый невыразительный потолок. Больше я ничего не видел. Судя по характеру освещения, в потолке по периметру помещения были светопанели, такие же, как в Космопорте или в терминалах Лисского космодрома, но я их видеть не мог: помещение было очень обширно, в поле моего зрения не было стен.
Зато я видел два выпуклых глазка в потолке прямо надо мной, примерно над уровнем моего живота: за мной наблюдали по видео.
– Ваше имя, – услышал я через пару секунд, когда взял себя в руки и перестал дергаться, чувствуя, как ужас подступает к горлу и холодный пот заливает лицо.
Я кашлянул, прочищая горло.
– Что-что? – удивленно спросили меня. – Это ваше имя?
– Нет, – ответил я отвратительно сиплым голосом и тут же закашлялся, пытаясь очистить голосовые связки. Кашлять было невыносимо трудно, потому что невидимые путы давили и на грудную клетку, не давая вдохнуть как следует. Содрогаясь от кашля, я краем глаза увидел то, что держало мою голову: это был толстый черный… то ли пластик, то ли ткань, то ли что-то еще, охватывавшее мой лоб подобно повязке, но не позволяющее повернуть голову ни на сантиметр. Такое же давление я ощущал и на шее, хотя только с боков – механическая асфиксия в планы тех, кто спрашивал сейчас мое имя, явно не входила, во всяком случае – сразу.
