Кирилл Мошков - Увидеть Хозяина
– Да, я не подумал, что они могут маскировать сигнал. В Цитадели они его не маскировали, но там им, в общем-то, и незачем.
– Ну ничего, – ободрила меня Ени. – Завтра можно еще раз прийти, посмотрим еще. Хочешь?
Я открыл было рот, чтобы ответить что-то, но тут у меня зазвонил мультиком.
– Слушаю, – сказал я, прижимая приборчик к уху. Никак я не мог привыкнуть к этим крохотным штучкам: мне все казалось, что, раз мой рот не находится у самого микрофона, как это происходило в стационарном телефоне моих времён, собеседник не может меня как следует слышать.
– Здорово, – услышал я резкий, хрипловатый голос Реостата. – Это Рыжий. Видел тебя тут по телику. Ну ты даёшь, парень. Впрочем, все к лучшему. Ты что, в… здании?
– Вышел вот только что.
– Та глазастая цыпочка, что в телике была – она с тобой?
– Да.
– И что, ничего не нашел там, внизу?
– Пока ничего. Думаю завтра еще поглядеть.
– Даже не вздумай, – предупредил Реостат. – И ты давай, это… дело сделал, нормально, ничего вредного, наоборот – полезно, наверное: кому надо, все смотрели, и наши тоже все, ну буквально – все. Три этих самых… понимаешь меня? – звонил, он тоже смотрел через сеть. Так вот от него – и от меня, парень – просьба большая: до следующего моего звонка пока больше ничего не делай. Сходил – хорошо. Выступил – тоже неплохо, полезно. И на дно, понял? Потому что эту передачу не только мы смотрели, но и они тоже, ты понимаешь меня?
– Понимаю.
– Ну вот. Сиди и не высовывайся, сегодня-завтра точно. Я позвоню. Может, прямо завтра. Мы тут сложа руки не сидим, не бойся.
– Мне просто надоело самому сложа руки сидеть, понимаешь?
– Еще бы я не понимал, парень, – хмыкнул Реостат. – Ты мне самое главное скажи. Ты там, внизу, только сверху был?
– Да.
– Видел это… ну, дверь к этим… к большим друзьям нашим, ну, у которых уши?
– Видел.
– Сигнал как?
– Снаружи нету.
– Ясно. Вот за эту информацию – спасибо. Помог. Ну давай, марш на дно, дружище. И цыпе своей привет, хорошая цыпа.
И Реостат отключился.
– Так-так, – сказал я Ени. – Наши смотрели телевизор. Завтра никуда не едем. Велели пересидеть.
Ени медленно кивнула.
– Ну, пересидим, если так надо.
– Ты им понравилась, кстати. Велели привет передавать.
Ени усмехнулась.
– Спасибо. О, гляди: автобус.
Тринадцатый день начался с того, что в комнату Ени постучался Соломон. Этот тощий долговязый отрок, под носом которого еле заметно туманились будущие усы, а на плечи спадали роскошные, хотя и не очень часто моющиеся чёрные кудри, в коммуне исполнял роль посыльного, регулярно раскатывая по длинному, извилистому коридору второго этажа на самокате с крохотными колёсиками. Стук Соломона спутать ни с чем было нельзя – он отбивал настойчивый рваный ритм, способный разбудить даже очень крепко спящего человека. Меня и Ени он, во всяком случае, разбудил.
– Да, Сол, – сонно откликнулась Ени. – Заходи.
Соломон просунулся в комнату (Ени запирала дверь только тогда, когда надолго уходила из коммуны).
– Здорово, Ени, – с энтузиазмом сказал он ломающимся баском. – Привет, Майк. Ени, а я тебе щас секрет расскажу.
– Давай. – Ени села, натянув футон до самого подбородка. – Садись.
У неё в комнате была единственная табуретка, на каковую Соломон и сел, заговорщицки наклонившись к Ени.
– Сегодня утром я в школу не пошёл, – начал он таинственным полушёпотом. – Бабушка сказала, что позвонит училке и отпросит меня на один день – а то в восемь утра должны были новый кафель для туалетов привезти, ну ты в курсе. Я должен был на стрёме стоять, пока его носили.
– Я в курсе, – сказала Ени, зевая.
– Вот. Я и стоял. Ну, знаешь, как муниципалы работают – два раза поднимутся, и перекур. До девяти носили.
– А сейчас сколько?
– Десять почти. Так вот, носили, бабушка всё в кладовой у кухни заперла, Рама-Дэв обещал завтра начать класть. И вдруг я вижу, что с ними, с работягами, ещё один ходит – ничего не носит, но по всему этажу шатается и все двери разглядывает, ручки дверные трогает, косяки поглаживает. А когда они закончили, подошел он это ко мне и, ну, деньги дает.
Сол продемонстрировал мне и Ени крохотную телемскую серебряную монету в две марки.
– И спрашивает: мол, скажи-кысь, парень… – Сол заговорил коверканным языком, явно изображая какой-то акцент. – А где тут у вас живает такой Майк? Его дружбаны, говорит, искают. Так и сказал – искают.
– И что ты ответил?
Сол обиделся.
– Я сказал, что я не я и лошадь не моя, что я никакого Майка не знаю и что я вообще ненормальный, меня в детстве с лестницы уронили.
– Молодец, – серьёзно кивнула Ени. – А он?
– Сказал, что если я все-таки вспомню, где тут "живает" Майк, то он мне даст двадцать марок. И ушёл вместе с работягами.
Мы с Ени переглянулись.
– Спасибо, Сол, – произнес я наконец. – Так держать. Это плохие ребята. Держись от них подальше. И вот… держи, заработал.
Я дал ему большую монету в двадцать телемских марок, так называемого "очкарика" (на реверсе этих монет был изображён носивший при жизни огромные очки телемский политик Юки Оксен, до сих пор весьма популярный в народе).
Соломон ухмыльнулся:
– А в кино всегда показывают, что плохие парни платят лучше хороших парней!
И удалился. В коридоре послышался удаляющийся стук колёс его самоката.
Я потянулся за ладанкой с хрустальным шаром, лежавшей на подоконнике, прямо над моей головой. И едва не выронил её, едва увидел: в прорезях ладанки шар заметно зеленел сквозь нейтральный серый блеск.
Я вскочил, выглядывая в окно. Окно комнаты Ени выходило на козырек, накрывавший и вход в наш подъезд, и запасной выход из Центра занятости. Солнца не было, было пасмурно, но в голубоватом утреннем свете двор был виден вполне отчетливо. В дальнем его конце, у наглухо запертых задних подъездов противоположного дома, выходившего фасадом в переулок Банда-Панда, перебрасывались мячом малолетние беженцы.
Ени, натягивая свитер (в комнате было прохладно), спросила:
– Демоны?
– Похоже, – пробормотал я, водя шаром вдоль оконной рамы. – Нет, погоди, Саун… Вот тут что-то…
Я торопливо оделся и, не надевая ботинок, влез на высокий подоконник. Потолки и окна в коммуне были очень высокие, и в проеме окна я мог стоять, не сгибаясь.
– Ага, вот!
На уровне моей головы шар буквально пылал зеленью. Я не без труда вырвал из пазов наглухо закрашенные шпингалеты и растворил окно. В комнату хлынул холодный утренний воздух, пальцы ног сразу зазябли, и я услышал, как дети во дворе хором считают до четырех, пока водящий бежит с мячом вдоль стены.
– Вот оно что!
На раме была искусно приклеена крохотная, не больше половинки стержня для шариковой ручки моих времен, видеокамера, направленная внутрь комнаты. Я подцепил ее своим золингеновским ножом, с трудом отлепил от рамы и сунул в карман.
– Привет, дедушка, – сказал я старому Марку, опустившись на колени и перегибаясь через край козырька. – Что, лазил кто-то на козырек?
– Землянин! – заулыбался мне старик, задрав кверху снежно-белую бороду. – Лазила, да. Муниципала приходило, скажет, козырек ломайся. Невежливая, здоровайся не станет.
– Давно?
– Я выйди только. А выйдем дед Марк всегда в полдевятого, как золовка завтрак на вся семье дали.
– Спасибо, дедушка.
– Козырька починило хотя бы? – крикнул старик мне вдогонку, но я уже закрывал окно.
– Нашли меня, – шепнул я Ени, шнуруя ботинки. – Проверю, наверняка где-то еще поставили…
Мы нашли еще три камеры: над входом в коммуну, возле кухни и на углу коридора, против Змейкиной комнаты. Только после того, как Ени аккуратно вывинтила из всех четырех камер крохотные аккумуляторы, с хрустального шара пропал зеленый сигнал.
– Вот мерзость, – пробормотала Ени, сумрачно катая на своей бледной ладошке четыре тоненьких стержня. – Майк, надо прятать тебя. Они теперь знают, что ты здесь. Наверное, нас вчера после телевидения засекли и проследили… Давай я тебя в хостел к Барану-Барану отправлю…
Соломон, который увязался с нами искать камеры, подал голос:
– Ты думаешь, они не догадаются? Все же знают: если системный чувак не у Ени в коммуне, то он у Барана-Барана в хостеле.
– Тоже верно, – пробормотала Ени.
– Дай-ка. – Я забрал у нее камеры и четыре крохотных аккумулятора. – На, Сол, продай на толкучке у Семи Святых, вещи недешевые – каждая имперский цехин стоит, это как минимум.
– А деньги тебе? – недоверчиво спросил Соломон, принимая трофеи.
– Зачем? Себе возьми цехин, остальное бабушке отдай. У вас же ремонт в коммуне – деньги не лишние.
Соломон вопросительно взглянул на Ени. Та кивнула, и кудрявый отрок расцвел.
