Олег Верещагин - Возрождение
Володька потом подумал, что, знай они, как обстоят дела в мире, – честной дележки, наверное, не получилось бы. Слишком страшно…
Они ушли вчетвером просто потому, что все четверо – он, Володька, Генка, Жека и татарчонок Адиль были из Читы…
Следующие месяцы стали для Володьки временем сплошного ужаса. Настолько сплошного, что бояться он быстро устал и погрузился в новую реальность, как в жуткий сон, который когда-то да кончится, потому что сны не могут не кончаться. Но оказалось, что за стенами спецшколы – тот же кошмар. Мир населяли обезумевшие толпы людей, бегущие в никуда из полыхающих чудовищными атомными кострами больших городов и совершенно непредсказуемые в реакциях. В этих толпах то и дело дрались – за еду, за одежду, за горючее и боеприпасы. «Хвосты», отстающих, преследовали уже возникшие банды, не осмеливавшиеся тогда нападать на основные скопления, потому что в этих ужасных ордах отсутствовало чувство страха, и любое нападение на орду вызывало инстинктивную ответную реакцию – как волны неизбежно разбегаются от брошенного в воду камня, так орда захлестывала и уничтожала бандитов.
Но ни о каких «своих» или их защите речи не шло. По крайней мере, за пределами семей или уже заранее сложившихся небольших группок. У этих людей были свои дети. И на чужих детей они набрасывались свирепо, на темном инстинкте понимая, что чужие дети отбирают кусок у родных. Самим фактом своего существования. Так или иначе. Иногда орда пыталась растечься по окрестностям – по поселкам или маленьким городкам, и тогда начинались бои, почти всегда завершавшиеся победой местных. Иногда, впрочем, населенный пункт оказывался захваченным, и что творилось там – не укладывалось в голове Володьки, хотя они четверо участвовали в грабежах, потому что просто хотели есть. А еще было очень холодно, ветрено, лил постоянный грязный дождь, вонючий и густой, все чаще и чаще сменявшийся снегом. И постоянно трясло землю – то мелкой судорожной дрожью, то такими толчками, что нельзя было стоять на ногах.
Несколько раз мальчишки видели, как какие-то люди подбирали потерявшихся или осиротевших детей, во множестве бредших по обочинам, но даже не пытались прибиться к таким «спасателям». Отталкивал страх – страх оказаться во власти чужих взрослых.
Может быть, это на какое-то время спасло им жизни.
А может быть, в конце концов и погубило всех, кроме Володьки…
Толпы постепенно истаивали. Банды смелели, хотя тоже редели в числе. Люди чаще и чаще заболевали – в основном лучевой болезнью или простудами – аллергики, диабетики, многие другие умерли уже давно. Оставшиеся в живых не прекращали бессмысленное жуткое кружение по дорогам, а все вокруг уже прочно покрыл снег.
Первым погиб Генка. Наверное, погиб. Они тогда добрались до Читы, но города не было, и он убежал туда, серьезно и убедительно сказав, что его там ждет мама и он слышит, как она его зовет. Генку не останавливали, а Володька всю ночь слушал – ему казалось, что оттуда, из пылающих все еще развалин, на которые падал и падал мокрый снег, его тоже зовут. И очень хотелось туда побежать. Володька понимал, что там ничего нет, и думал, что это все равно – вот побежит он туда, и его не будет тоже. Генка убежал, и ему, мертвому, сейчас хорошо, не страшно и спокойно…
Но тогда он все-таки еще был более-менее в разуме. И не побежал…
Жеку и Адиля убили фермеры. Мальчишки уже несколько дней голодали. Они сумели напасть на группу из трех мужиков и одной бабы на лесной прогалине около костра – те варили мясо – и перебить всех четверых выстрелами из темноты. Но оказалось, что эти четверо варили человечину. А ее есть никто из мальчишек не мог, хотя они долго сидели у огня и всерьез об этом говорили, а Адиль даже мешал в котелке… но потом опрокинул его в огонь и с кривой мертвой улыбкой сказал, что это он случайно и затеваться с варкой снова не стоит, а лучше поскорей уйти отсюда. Они и ушли…
А уже на следующий день они думали, что им все-таки повезло, – когда разоряли теплицу на краю небольшого поселка… И тут их «застукали». Началась перестрелка – у Адиля был автомат, у Володьки два пистолета, у Жеки подобранное уже на дороге охотничье ружье.
Володька сумел убежать тогда, потратив в перестрелке почти все патроны. Кажется, кого-то убил. Он долго лежал в черных кустах на дне оврага, слушал, как ищут, – его, а может, и не его, а просто прочесывают местность. Он ни о чем не думал, не шевелился и почти не дышал. И его не нашли…
Ребят он увидел утром, когда выбрался наружу и крался в холодной сырой полумгле по дороге, сжимая в руке пистолет. Их повесили совсем голых, каждого за ногу, у поворота к поселку, на указателе с надписью «СЕЛЬ. ХОЗ. КООП. “ЗАРЯ”».
Жеку Володька узнал только потому, что второй был Адиль, – у Жеки вместо головы оказался какой-то черный ком с висюльками и клочьями, видимо, после попадания крупной дроби почти в упор. А Адиль чуть покачивался и тихо стонал, хотя в… в общем, между ног у него торчала какая-то вбитая железяка.
Володька подкрался к ребятам и застрелил Адиля в затылок, хотя очень боялся, что выстрел его выдаст, да и патрон остался после этого всего один. Но ему было очень жалко Адиля. Тот лишь слабо дернулся, потом что-то быстро неразборчиво сказал, вздохнул тихо и обмяк.
Ему теперь тоже было хорошо.
Мертвым быть хорошо. Не страшно. Володька это знал точно и боялся только боли, которая будет сопутствовать умиранию…
Последний патрон он тем вечером потратил, чтобы убить какую-то кошку. Убил и съел, обжарив на небольшом костерке на опушке леса…
Дни были полны холодом и снегом. Не стало ни утра, ни вечера – один сплошной сумрак, просто иногда светлевший, пронизанный розоватым сиянием туч, а иногда – разрезаемый сиянием на небе. Красивым таким. Но ледяным, как все вокруг.
Дни были полны страхом. Люди попадались редко… нет, люди никогда не попадались. Те существа, которых иногда видел Володька, совсем не походили на людей. Даже плохих. К счастью, он всегда успевал их заметить первым. И уйти. Но однажды вынужден был лежать почти два часа в кустах, смотреть и слушать, как несколько существ убивают и едят женщину и маленькую девочку. Не насилуют, не бьют – убивают и едят. Потом – уходят, унося с собой мясо в ярких пластиковых пакетах с рекламой косметики и обуви.
Если бы у Володьки были патроны – он бы стал стрелять. Ему вдруг так жалко стало этих убитых, он потом так долго слышал внутри себя мольбы, крики и плач, что приходилось изо всех сил бить себя по голове, чтобы вытрясти оттуда воспоминания. Может, он бы и без патронов бросился на помощь, просто чтобы его убили тоже. Он был не против. Но быть съеденным, даже после смерти, представлялось таким ужасным, таким мерзким, что он не решался так умереть. И брел, брел через кривой, рассыпающийся мир, который проваливался под ногами, как растущие повсюду сугробы. Видел стаю волков – они пробежали мимо него на какой-то лесной черной прогалине, и он крикнул, чтобы волки взяли его с собой, но они не остановились, только последний повернулся-крутнулся на бегу всем телом и пролаял мальчику: «Иди!» – а потом понесся дальше. Но этого, конечно, не могло быть. И люди не могли есть людей. Всего этого не могло быть. Все это было.
