Олег Ростислав - Закон Дарвина
В тишине, наступившей за этим вопросом, раздался тугой щелчок. Это Ольгерд большим пальцем отбросил крышку кобуры «маузера».
* * *– Пойдем быстро, – Верещаев прошелся перед строем, словно бы наугад ткнул в грудь мальчишки, другого… – Ты, ты, ты… ты, ты… – он отсчитал двадцать человек. – Назначаетесь командирами десятков, в которых стоите, – направо от вас. Ваша задача – следить, чтобы никто не отстал, чтобы никто не жрал на марше продуктов, чтобы на привалах все осматривали ноги и не вздумали орать и жечь костры. Замечу что-то подобное – спрос будет с вас. Ясно все?
Еще не столь давно очень многие из этих мальчишек вполне могли – ощущая за собой родителей, «права», охрану возраста – схохмить или огрызнуться на командный тон постороннего взрослого. Во всяком случае, не избежать было вопросов типа: «А куда мы?», «А кто вы?», «А чего я?». Но сейчас над строем лишь прошелестело:
– Да… понятно… есть… понял… угу, то есть ой, да… да… ага… я понял…
– Кто умеет пользоваться «калашами»? – задал следующий вопрос Верещаев. Поднялось несколько рук, неуверенно. – Так, эти ко мне, ждать около ворот. Остальные разбирают вон оттуда вещмешки и продукты по норме – три буханки хлеба на десяток, у старшего, каждому – по шесть «бомж-пакетов», по банке тушенки и по три пакетика чая. Потом разбираем бутылки вон из той кучи, наполняем водой вон в той колонке – по десяткам. Кто наполнил – берет одеяла вон у того входа. Все это пакуем в вещмешки и строимся. Десятники, проконтролировать, первый десяток слева пошел.
Толпа задвигалась – неожиданно организованно, как под гипнозом. Послышались негромкие окрики – полукоманды-полупросьбы. Поднявшие руки уже переминались у ворот, в которых ухмылялись приехавшие с Верещаевым бойцы, державшие в поводу коней.
– И вам хватит, – кивнул пожелавшим вооружиться Верещаев. – Два… три… пять. Хорошо. Значит, так. За воротами есть «калаши». Идете и приносите сюда по «калашу» и по лифчику… знаете, что это?.. с магазинами и прочей тряхомудией. Пошли, быстро!
Один из мальчишек влетел обратно почти сразу. Посмотрел ошалелыми глазами, икнул. Верещаев ткнул пальцем:
– Ко всем, марш.
Остальные четверо вошли почти одновременно. Одного покачивало, он нес оружие на вытянутых руках, второй приткнулся к стене и вдруг начал блевать. Верещаев переждал, скомандовал:
– Влезли в лифчики, околочеловечки. Быстро, быстро лезем, как в школьные рюкзаки… Так. Около того, что надо. Оружие к осмотру! Я сказал – оружие к осмотру, долбаки малолетние! Вот так… Хорошо. Патроны подобрать, магазины дозарядить, примкнуть, взвести оружие и поставить на предохранитель… Тебе чего?
Конопатый мальчишка лет двенадцати, невесть когда успевший сбегать за ворота, держал в руках окровавленный «лифчик» и автомат.
– Я с ними хочу, – заявил он и мотнул головой в сторону вооруженных.
– Из чьего десятка? – поинтересовался, повысив голос, Ольгерд и ударом в ухо сшиб подбежавшего заранее перепуганного десятника с ног. – Марш следить, пока у тебя все не разбежались! Встал, марш, быстро!.. Так, теперь с тобой. – Он оглядел конопатого. – Можно с ними.
– Э, Ольгерд, – подошел к Верещаеву один из его людей. – Тут еще монахи… пятеро, молодые. С нами просятся. И трое пацанов из местных послушников. Как?
– Как сам думаешь? Берем, конечно, – буркнул Верещаев. – Давай, подгоняй их скорей! Выходить надо быстро, быстро уже!
И подумал, что скоро пойдет снег, а Юрка как раз должен сегодня привести в Чистое очередной груз золота…
* * *Около дороги еще стреляли, но это были отрывистые, отсеченные «трехстрелки» американских «М16», а значит – наверное, добивали раненых или просто палили для бодрости. Юрка слышал это как бы издалека.
Он лежал на животе среди сухих осенних камышей, качающих мягкими метелками на ветру, смотрел, как вечереет и в тихом ясном воздухе начинает сеяться снежок. Холодно не было, ну а тела ниже пояса он не ощущал вообще, хотя знал, что оно лежит в стылой болотной жиже. Еще он знал, что скоро найдут и его – кровавый след, мятые и изломанные светлоголовые камышины… Поэтому в правой, работающей, руке он держал «бердыш», а обе оставшиеся гранаты с выдернутыми кольцами сунул под грудь, и они там неудобно давили.
Юрке не было ни больно, ни страшно. Снег падал и падал, красивый, плавный, а выстрелов больше не было. Зато уже потрескивали камыши. Климин понимал, что подвел своих. Подвел самонадеянностью, решив проскочить ментовский блокпост с грузом. Он, конечно, не знал, что вместе с ментами там окажутся янки из UNFRF. Конвой смял и этих картонных вояк… но у янки всегда было хорошо со связью, и через десять минут на проселке его накрыли вертушки, а потом выбросили вокруг ударные группы, у которых были сканеры, тепловизоры и до черта гранатометов и пулеметов.
Сто пятьдесят килограммов золота, подумал Юрка. И семь человек, семь взрослых мужиков, которыми доверили командовать ему, семнадцатилетнему идиоту. Впрочем, он провел пять караванов. И улыбался, когда Ольгерд говорил что-то вроде: «Не зазнавайся…»
Голоса. Совсем близко. Наверное, они уже видят его на экранах.
Он вспомнил маму, отчима, сводного брата Никитку. Отчетливо вспомнил, ясно так. Никитка, как раз перед отъездом Юрки, собирался на очередное «задание» – Евгений Павлович должен был его зачем-то отвезти в Воронеж к отцу Георгию. Хорошо бы все закончилось благополучно, мелкие так рискуют… Показалось Юрке даже, что он увидел своих… а когда сморгнул, то понял, что вокруг мягкая тьма, и это не стемнело окончательно, а просто он не видит. Юрка не знал, зачем заполз на болото, почему не остался у дороги, где его ранили и где погиб конвой. Золотые слитки тяжело падали в грязь… Узнают, нет? Поймут или нет? Хорошо бы приняли конвой за обычную бандитскую группу, где-то надыбавшую золото… Вдруг вспомнились лица мальчишек-кадетов, которым он в Воронеже отдал оружие. «Все равно у нас получится», – спокойно подумал юноша и попытался ощутить пистолет, но уже не было ни рук, ни вообще тела, а только… только… только…
И Юрка Климин перестал быть…
…Темнело медленно, и даже без подсветки было видно лежащего наполовину в черной подергивающейся ледком жиже, наполовину на мерзлом и окровавленном берегу высокого белокурого парня с раздробленным пулями крестцом. Левая рука в теплой перчатке была вытянута вдоль тела ладонью вверх, на нее уже нападал снег. Правая – с прочно зажатым пистолетом – на отлете в сторону. Подошедший вплотную осторожными шагами солдат – весь в углах диковинной амуниции, безликий – хотел толкнуть лежащего ногой, но шедший следом сержант его остановил:
