Вадим Денисов - Антибункер. Навигация
Ох, какие только истории не разворачивались при успешных побегах! Однако документальных и устных свидетельств удачно сбежавших собрано мало. Никто не торопится рассказывать, чему есть абсолютно логичное объяснение.
Дело в том, что удачно сбежавшие зэки заранее воспринимали всех встреченных людей, как потенциальных сторонников чекистов, и действовали соответственно. Это было взаимное уничтожение. Руководство Норильлага всегда чрезвычайно гордилось тем, что у них «побегов почти не было». Кроме поощрения стукачества и подслушивания непосредственно в зоне, руководство заключило негласное соглашение с коренными национальностями — эвенками долганами, ненцами и другими племенами о том, что за голову беглого зэка они получат охотничьи ружья, патроны, соль и сахар. И такой обмен происходил, в основном летом, в «сезон»…
Как вы думаете, много ли сейчас можно узнать о таких случаях методом опроса? Кто согласиться признать эту практику, признаться и рассказать в красках? Страшно признавать, но сам процесс побега из заполярного лагеря уже был войной против всех двуногих, битвой с каждым встреченным. Представляете, каким был настрой местных жителей по отношению к беглым? Если в первые годы существования лагерей местное население ещё было готово как-то помогать беглым, то позже, натерпевшись от беглых, когда их количество перевалило за какую-то чёрную черту, их стали просто ловить, сдавать, а порой и просто убивать, принося головы для сдачи, как на заготовительный пункт. Потому-то человек подготовленный, расчетливый, неплохо подготовивший побег, заранее знал, что выживет только в том случае, если не будет оставлять за собой свидетелей. Никаких.
А ещё ему были критически нужны документы на чужое имя. Чужая легенда, новая личина. Увы, но это так. Так что если побег и удавался, то беглец, или бегун, как их тут порой называли, по понятным причинам никогда не хотел рассказывать и подробно описывать, как же ему удалось пройти с севера на юг через весь край-лагерь. Как и какой кровью он добыл нормальную гражданскую одежду и деньги, где взял надежный паспорт, по которому и стал жить после этого… Это равносильно приговору и поныне, общественному, во всяком случае. Даже в семьях этих удачливых людей родные не знают деталей, а многие и вообще ничего не знают о побеге предка. Никто ничего не поведает, разве что могилы. Когда после Игарки показывался мыс Черва, пассажиры теплохода могли услышать от знающего человека рассказ о трагедии, разыгравшейся в этих местах зимой сорок третьего — бежавшие из Норильска ЗК вышли на зимовье, запаслись у местных продовольствием и пошли дальше. Но затем, испугавшись, что их могут выдать, вернулись и уничтожили всю семью. Долгое время на месте захоронения убитых с реки виднелись пять крестов.
До революции главным заградительным кордоном на водном пути с севера на юг являлось Ворогово, где стоял небольшой гарнизон жандармерии. Они осматривали все проходящие суда и задерживали пытавшихся бежать ссыльных. На таежных тропах и в Осиновском пороге, который не минуешь, несли круглосуточный дозор секреты.
Важным звеном противодействия побегам были казаки и казачьи сёла-станицы, такие, как Казачинское и Атаманово, сёла-перехваты. Для них жители всех поселений северней были потенциальными беглыми и врагами народа и государства. У северян к потомкам казачков тоже имелось особое почтение, аж до семидесятых: прибыл на севера, так в лампасах или в кителе лучше от пристани не отходи! Этот же совет относился и к человеку официального вида в очках да с портфелем, дети ссыльных всё помнили... Под мох спрячут.
Даже когда Норильский комбинат организовал возле деревни Атаманово комплекс пионерских лагерей «Таёжный», отношение местных к его обитателям не изменилось — прибыли обитатели Норильлага! Дети государственных преступников. Правда, серьёзное предприятие, гигант цветной металлургии, терпеть такое не собиралось, и всех оголтелых быстро вычистили.
После смерти Сталина систему свернули, но обстановка лучше не стала, количество краевых тюрем и колоний, куда отправляли заключённых со всей страны, оставалось огромным. Многие освобождённые пытались временно зацепиться тут, встречались и беглые, прячущиеся по чащобам.
Норильск начал выплёвывать тех, кто ему оказался не нужен, прежде всего, задержавшихся бывших зэков. Такие частенько по своей воле самостоятельно объявляли себя невыездными, хотя они же любили утверждать, что в Заполярье их насильно закрыли Советы... Это отребье, которое, запятнав себя кровавой работой в отрядах коллаборационистов, в полицаях и в рядах бандитствующих лесных братьев, после выхода за колючку очень боялись вернуться в родные края: на Кубань, в Прибалтику, и, конечно же, на Украину, прежде всего Западную. Поток постоянно разбавляли бичи, уходящие с Таймыра по своей или чужой воле. Как правило, денег на авиабилеты у последних не было, и они нанимались на сухогрузы, идущие на юг. Периодически и сами власти после очередной облавы устраивали показательные акции, за бюджетные деньги сажая подлежащих высылке на пассажирский теплоход и отправляя в Красноярск.
Так и шёл этот поток, вопреки законам природы стекая против течения Енисея-Батюшки, на юг. И чем севернее по реке стояло село, тем больше была нагрузка на него от присутствия спецконтингента. В свою очередь, администрации более южных областей принимать такое сокровище не торопились, и негласно делали всё, что бы эта человеческая пена оставалась там, где и была. Таким образом, северо-енисейское общество не только сформировалось под влиянием очень специфических личностей с особым опытом, и во многом отличалось от более южных районов реки, и уж тем более от центральных регионов России… Оно ещё и конфликтовало с южными краями, где их часто видели чужими, лишними.
И не оказалось тут правых или виноватых, все были частями системы.
— Он выстрелил! — заорал, поднимаясь в кресле, Яша.
— Командир? — азартно спросил Слава.
— Валяй, — разрешил я.
Напрасно они связались с караваном, не подумали. Машинка у капитана «Аверса» зверская. Дальнобойная и очень точная, патронов в запасе много, а стрелять Кофман любит и умеет. Дистанция была уже больше трёхсот метров, не для точной стрельбы из СКС. Зря вы так, теперь будете платить.
Взяв бинокль, я вышел за ним.
— Я вас, грёбаных оленей, не трону, я вам железо подрихтую, — хищно пробормотал шкипер, удобно устраиваясь на специальном табурете у лееров правого крыла.
Банг! Банг! Пошли размеренные выстрелы с неспешной коррекцией и сменой магазинов. Сначала Кофман от души, как в любимом тире выходным днём, пострелял в моторные отсеки тракторов — мужики сразу попрятались, и больше не появлялись. Затем настала очередь моторных лодок и американских подвесников, цели более мелкие, трудные, да и расстояние увеличилось. Тем азартней! Интересно, а метров на шестьсот – семьсот он сможет? Нужно будет проверить, спровоцировать капитана легко.
С кормы, не выдержав, застучала штурмовая винтовка Васильева.
Моя помощь не требовалась, тем более, что в битву, как при Цусиме, собирался вступить следующий в кильватерной струе броненосца «Аверс» на удалении в четыреста метров лёгкий крейсер «Гдов», экипаж которого был шибко зол на береговых после предыдущего обстрела. Вот корабль вошёл в зону эффективного огня, и кормовой плутонг открыл огонь. «Вепри» Кости Шинкаренко и Тимура Галиева начали быстро отстреливать магазины, задерживаясь только на их быструю замену. Канониры «Гдова» старались от всей души, и это чувствовалось — от ветровых стёкол моторных лодок в стороны полетели блестящие брызги, корпуса быстро превращались в решето.
Эскадренный миноносец «Провокатор» двигался ближе к середине русла, и поэтому в бой не вступал, чтобы не задеть своих, однако я прямо-таки видел, как в рубке от азарта подпрыгивает Игорь Потупчик. А что Кофман? Сейчас-то уже точно под семьсот! Стреляет, азартно! И даже попадает по тракторам.
— Силён! Хватит уже, научил, поди, — неуверенно сказал я.
— А я что, хватит, так хватит, — согласился тот, выпрямляясь на табурете и глядя на меня с довольной, до ушей, улыбкой. Рука любовно погладила нагретое теплом тела цевьё. — Только вряд ли они поняли всё в должной глубине осознания. Были бы умные, вообще стрелять не стали бы.
— Потеря техники любого образумит, Яша, дай отбой по судам, — сказал я, вернувшись.
Звуки выстрелов прекратились, удовлетворённый капитан «Гдова» ещё раз подал сигнал, уже не приветственный, а издевательский.
— Чувствую, на обратном пути мы этих кержаков ещё разок поучим, — презентовал акцию Слава, тоже вваливаясь в рубку. — Если в рабочем коллективе завёлся идиот, то его можно уволить. А вот когда в родне…
Так нас и встречают. Кто с радостью, кто с ненавистью.
