Владимир Ильин - Напряжение растет
Всего одно слово! Не будет огня, смерти. Не будет кровавого пути мести длиной в целую жизнь!
Тоненькая рука занесла над кроватью заточенную до состояния шила вилку. Работа будет сделана. Новое тело не означало новой судьбы — иначе убрали бы потайные пломбы с запасом яда, который так легко подцепить зубчиком вилки, с улыбкой пробуя угощение. Не было бы противоядия и еще пары-тройки тайников в теле, положенных убийце, но немыслимых для обычной девочки. От нее все еще ждут службы. Смерть единственного виртуоза, способного держаться вечность за счет силы источника, сделает крепость беззащитной. Вызванное в ночи подкрепление получит воздушный коридор от Долгоруких, которые с великим удовольствием поприветствуют падение места, подаренное несостоявшимся вассалам. Самим им штурмовать собственный подарок — потеря лица, но если это сделает кто-то другой, то забавный эпизод с испанцами, предпочетшими таким великим и важным Долгоруким другого господина, рано или поздно будет забыт. А сами Долгорукие получат шанс вернуть утраченное — но это будет проблема не Светланы, а Князя. А может быть, даже его сына. Артем… Артем поймет. Для него долг важнее конкурса. Максим… Максим не простит. От мелькнувшего хмурого облика, внутри что-то дрогнуло. И неожиданно родило новую мысль — дикую, невозможную для инструмента.
Одно слово! Не будут живьем гореть города, неспособные раскаяться в том, о чем даже не знали.
А чего хочет она?
— Еле-е-енн-а-а, бе-е-еги-и-и, — сжав простынь до хруста в пальцах, плача простонал Михаэль. И проснулся.
Вокруг по-прежнему была спокойная сентябрьская ночь.
Старик выдохнул и растекся по кровати, тяжело дыша. Щеки блестели от слез, простыня пропиталась потом. Прошлое накатило неожиданно, умудрившись вытянуть что-то живое из каменного сердца.
— Полезно помнить, почему живешь, — успокоившись, Михаэль принялся неспешно перестилать кровать. — Вот отомщу и умру.
Девиз, превративший среднего «учителя» в «виртуоза», не был чем-то необычным. На самом высоком ранге все жили целью, не давая себе умереть даже когда медицина отходила в сторону и удивленно поцокивала. Но, зная титул того, кого назначил главным виновником Михаэль, абсолютное большинство полагало, что жить ему — еще очень долго.
— Полезно. Помнить. — словно пробуя на вкус, беззвучно прошептала тень где-то в подножии стены. — Что я живу. Не для чужой смерти.
Она больше никому не служит. Клятвы взяты обратно, и не важно, что считают другие. А что до ее желаний?
Ночь ожила плавным движением, перешедшим в пируэт и вращение на носочке правой ноги.
В этой ночи стало на одну счастливую улыбку больше.
Светлана хотела танцевать.
Глава 18
Вечер завершился в домике для сменного персонала, крайнем справа в ряде одинаковых двухэтажных зданий из белого кирпича со скатными крышами. Только наш был немного наособицу и предназначался для проживания целой семьи. По словам нашего сопровождающего, обычно на дежурство направляют холостых, а тем неинтересно одиночество в лабиринте пустых комнат и гораздо приятнее просыпаться поближе к столовой.
За домом, тем не менее, продолжали ухаживать, тут была вода и свет. Но ощущение запустения все равно присутствовало — в запахах, светлых пятнах от убранных портретов на обоях, скрипе дверей и прикипевших к окнам рамах, отказывающихся открываться в сторону небольшой лужайки и пруда. А ближе к ночи дом и вовсе завыл сквозняками, пробирая холодом до мурашек на коже.
Поймали во дворе служащего, объяснили ему проблему на ломанном английском и просительно посмотрели на камин в холле первого этажа. Служащий притащил целый ворох теплых пледов. А затем еще — тяжелую печную заслонку, которой закрыл все наши надежды на живой огонь. Труба недовольно завыла порывом ветра. И мы вместе с ней.
— Два тебе, Паша, за твой английский.
— У меня, между прочим, гарвардский акцент! — возмутился он до глубины души, принял два пледа и с гордым видом удалился.
Пока придумывал, что ответить, из комнаты исчезла половина одеял и Светлана.
Доставили треть оставшегося до дверей Веры Андреевны, постучались, не поверили, что ей не холодно и попросились войти. Обнаружили внутри половину того, что исчезло со Светой, поверили, вернулись к себе.
Примерно через минуту под ворохом пледов, прижимая к себе футляр от скрипки, уснул Артем.
— Под одеялом не страшно, — понятливо кивнул я.
— А уж под таким количеством, — поддакнул Федор и принялся раскладывать свои инструменты вместе с заготовками на столике возле окна.
Комната, которая нам досталась, могла похвастать огромной кроватью шириной в среднюю кухню, удобным рабочим столом и выходом в собственную ванну. Хотя выбирали мы ее не из-за мягкости перин, красоты наборного паркета на полу или гипсовой лепнины над массивной стальной гардиной с плотными шторами. Тут было всего одно окно, хоть и довольно широкое. А еще — ажурная решетка, единственная на втором этаже. Наверное, стояла она из-за крохотной детской кроватки возле спальни — на случай, если малыш доберется до раскрытого окна. В общем, Артему понравилась решетка, Федору — стол, а я полюбил за масштаб мебели — настолько же удобной, как трехместная парта.
На комнату и мягкость кровати так же претендовал Пашка, но проиграл сражение на подушках Федору — потому что подушка была только одна, и Федор схватил ее первой. Независимое жюри из меня и Артема посчитало бой честным, так что Паше пришлось удалиться. Предварительно, правда, уточнив куда заселилась Света. Обозначили дом и попросили вернуть хотя бы часть пледов.
Света предпочла чердак с бесцеремонно запертой дверью. Возмущенный Пашка вернулся с подушкой и потребовал реванша или хотя бы принять на правах полноправного соседа. Но к этому времени у нас стало на две подушки больше, так что Паша был вновь бит и отправился искать справедливости и остаток вареников на кухню. Вареники он таки обнаружил, за что удостоился уголка на кровати южнее левой пятки Артема. После короткой войны за пледы со спящим, уснул столь же быстро.
А я принялся развешивать завесы из звёздочек на окнах, решетке под потолком и за входной дверью. Осталось только зашторить плотной драпировкой, чтобы мерцающий свет не отвлекал от сна.
— Не закрывай до конца, — просительно пропыхтел Федор, вновь что-то мастеря.
Но я все-таки доделал начатое, подвесив в качестве компенсации пару звездочек над столом.
На столе россыпью лежали десятки камушков, катушки проволоки — стальной, серебряной, золотой, медной, каждую из которых он гнул своим талантом почти не задумываясь. У дальнего края скучал походный паяльник, выложенный скорее для порядка, чем из необходимости — брат предпочитал вить узоры из одной линии, завершая изделие крохотным узелком.
