Алексей Замковой - Благими намерениями
Не просто убить нескольких полицаев, а донести до остальных мысль, что их за все преступления ждет неминуемая расплата. Кроме того, я рассчитал, что нападение на полицаев в Тучине собьет возможных преследователей с нашего следа. Пусть противник занервничает, пусть снова блокирует лес — ведь очевидно, что после акции мы постараемся укрыться именно там. Это для немцев — очевидно. А мы уйдем на запад — к Ровно. Очень надеюсь, что нас не додумаются искать в том направлении, где можно укрыться лишь в мелких лесочках. И последнее, на что я надеялся, пусть и без стопроцентной уверенности, — это то, что нападение на полицаев, явно обставленное как месть за разгром партизанского отряда, продлит жизнь тем, кто попал в плен, а следовательно, увеличит их шансы спастись. Думаю, пленные партизаны, раз уж их увезли в Ровно, а не повесили в ближайшем селе для устрашения остальных, будут допрошены, а потом уже казнены. Как только сведения о том, что часть партизан уцелела и активно действует, дойдут до гестапо, у них появятся новые вопросы, и казнь будет отложена. А там… Не знаю, что потом. Может быть, это просто продлит мучения пленных, а может быть, мы что-то придумаем, чтобы их спасти… В любом случае у мертвецов шансов нет вообще.
После разговора с доктором нам пришлось еще два дня скрываться в лесу около Тучина. Надо было выждать, пока основные силы немцев покинут село. Я рассудил, что, уничтожив отряд, они не станут долго держать в окрестностях большие гарнизоны — и на фронте лишней роте рады будут, и другие дела, если что, найдутся. Так и получилось. Около полудня третьего дня ожидания прибежал наблюдавший за селом Казик с известием о том, что доктор наконец-то подал оговоренный сигнал. Как только стемнело, мы прокрались в село и, узнав от Максима Сигизмундовича, что нужные нам полицаи на месте, а немцев здесь осталось всего лишь человек десять, вышли на позиции. Троих я отправил контролировать направление, с которого могли появиться немцы. Мало ли — вдруг, несмотря на то что я планирую провести операцию без лишнего шума, начнется стрельба. Было бы, конечно, идеально, если бы все немцы разместились в одном доме, выходы из которого кое-как могли бы контролировать и двое, но, как мы узнали от доктора, они остановились по двое в пяти домах. Придется очень постараться, чтобы не нашуметь. А если не получится — что ж, значит, не судьба. Как-нибудь отобьемся.
— Денис, посмотри в окна, — прошептал я, прячась глубже в тень за сараем.
Шпажкин почти бесшумно побежал к дому. Только тень мелькнула. Вяло потянулись секунды. Я посмотрел на небо — опять дождь, похоже, будет… Надо бы озаботиться добыть теплую одежду. С каждым днем все холоднее… Зато покрытое тучами небо нам только на руку. Если бы еще гроза, с громом да молниями… Я поймал себя на мысли, что абсолютно не думаю о предстоящей операции. Дождь, холода… Дожить бы еще до этих холодов! Где же Шпажкин?
— Спят, товарищ командир. — Легок на помине, боец черной тенью возник передо мной. — В доме — ни огонька. Еще и храпит кто-то так, что даже через окно слышно.
— Все там?
— Не знаю. Темно же…
Я цокнул языком. Остается надеяться, что в доме сейчас все четверо. Блин, как меня достали эти «остается надеяться», «может быть» и «как-нибудь»! План весь шит белыми нитками. Не план, а сплошное лоскутное одеяло! Если все полицаи в доме, если не нашумим, если потом немцы не будут искать нас на западе, если наша акция заставит немцев отложить казнь пленных… План-то, собственно, отсутствует как таковой! Все только на одном «небось» и держится. Однако отступать поздно.
— Двери не проверял? — Я снова заставил свои мысли вернуться к делу.
— Заперто, — лаконично ответил Шпажкин.
Подождать, пока кому-то из полицаев до ветру приспичит? Или попытаться открыть дверь? Если ждать, то можно так и до света дождаться. Хрен их знает… Тем более холодно уже. Для таких целей в сенях вполне может ведро стоять. Значит, взламывать? А если нашумим?
— Там щеколда на двери, — решился прервать мои мысли Денис. — Ножом поддеть — проще простого. Я проверил.
— Значит, идем. Денис, ты со мной. Остальные контролируют окна. — Мысль сделать бойцу выговор за самоуправство мелькнула, но сразу же испарилась. В конце концов, то, что он проверил дверь, сэкономило мне время и нервы, которые я бы потратил на принятие решения.
— Окна маленькие совсем, командир, — снова зашептал Шпажкин. — Там только кошка и пролезет.
— Тогда к дверям идем все вместе, — решил я и выскользнул из тени.
Возня со щеколдой действительно не заняла много времени. Денис открыл дверь буквально за минуту. Все спокойствие и отстраненность куда-то испарились. Нахлынуло вдруг так… Я напрягся, ожидая, что тихий скрип ножа, поднимающего щеколду, непременно разбудит спящих полицаев, что, когда мы будем открывать дверь, она громко заскрипит, что сейчас откроем дверь и столкнемся нос к носу с кем-то из полицаев… В общем, ожидая самого худшего. Дверь действительно скрипнула. Не громко, но этот звук просто резанул по ушам. Но навстречу нам из открывшейся двери тут же рванулся мощный храп, показавшийся мне самой замечательной музыкой. Спят, голубчики…
Дом состоял из небольших сеней, в которых мы, четверо, с трудом поместились, и отделенной от сеней пестрой занавеской большой комнаты. Окна оказались действительно маленькие — около полуметра в ширину, а в высоту — и того меньше. Тихо, стараясь не скрипеть половицами, мы, один за другим, прошли в комнату. Ничего так — уютненько устроились. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я начал различать обстановку. Просторно. Вся обстановка комнаты — печь, стол и лавки. Судя по переполняющему воздух запаху, вечером здесь либо что-то праздновали, либо просто очень плотно поужинали. Естественно, с самогоном.
Раз, два, три, четыре — пересчитал я спящих, ориентируясь по неясным теням и звукам дыхания. Один — тот, который так оглушительно храпит, — спит на печи. Судя по всему — не один спит. Подойдя к печи, я заметил, что из-под занавесочки, закрывающей лежанку, выглядывает явно женская рука. А может, это женщина так храпит? Я на миг замешкался, но вспомнил, что среди полицаев, перечисленных Максимом Сигизмундовичем, никаких женщин не было. Значит, либо это храпит один из полицаев, либо — действительно женщина. Тогда, получается, полицаев здесь только трое. Чтобы развеять сомнения, я, вытащив пистолет, который вернул себе, когда мы разжились оружием для Казика, заглянул за занавеску. Так и есть — двое здесь спят. Остальные рассредоточились по комнате, беря на прицел спящих на лавках остальных полицаев.
Я дернул за рукав Крышневского. «Оружие!» — попытался объяснить жестами. Боец понял только после того, как я указал на свой пистолет, потом — на полицаев, а после — на выход. Кивнув, он принялся осторожно, стараясь не шуметь, собирать карабины. Один из полицаев, когда Августин неловко поднял с пола его оружие, чиркнув прикладом по полу, всхрапнул и завозился на своей лавке. Все замерли. Пронесло! Полицай еще чуть повозился, устраиваясь поудобнее, и снова задышал ровно.
