Сергей Дмитрюк - Чаша огня
Я неподвижно лежал на широком диване в своей каюте и смотрел в потолок, в одну точку. Прозрачный мерцающий изнутри шар терморегуляторной системы висел над самой головой, и мой взгляд тонул в его призрачной глубине, не замечая ее. Память, подобно неутомимой птице, уносила меня далеко-далеко, за пределы этой переливающейся радужной сферы, за пределы этой каюты и прочных стен корабля, стремительно пронизавшего невидимые миры на границе нуль-пространства. Нить ее была тонка и тревожна, как эта невидимая граница между сверкающим миром звезд и небытием, по которой скользил наш ракетоплан, унося меня все дальше и дальше от Земли. Она то ослабевала, то натягивалась с новой силой, грозя оборваться в любое мгновение. А перед глазами проходили заснеженные вершины гор, темные молчаливые леса, пенные волны южного моря, города, поселки, станции, полные людей и жизни. Смутные воспоминания, неясные образы роились в голове тесной гурьбой, незаметно перетекая друг в друга, сливаясь в единый и неповторимый образ Земли — теперь уже далекой и потерянной для меня навсегда…
И ярким, ослепительным лучом сквозь весь этот хаос воспоминаний проходил, неистово и неудержимо добираясь до сознания, светлый образ Юли. Сердце щемило и жгло тоскливой болью, стоило только этому лучу коснуться его. Я старательно гнал его от себя, но моя борьба с собой продолжалась не больше нескольких минут. Обессиленный и опустошенный, я сдавался, всеми движениями души устремляясь к ней, и мое сердце вновь и вновь разрывалось от боли, истекая кровью.
Юли… Теперь она была так же потеряна для меня, как и далекая Земля. Кого я мог винить в этом? Свою несчастную судьбу?.. Нелепый случай?.. Людей, придумавших все эти неписаные законы совести?.. Нет, только себя! Себя одного и никого больше! Пожалуй, это было самым жестоким, самым страшным наказанием для меня… но и самым справедливым! Нет, я не искал себе пощады и сострадания других. Разве можно прощать такое? Но Юли… Она по-прежнему жила в моем сердце и как бы я не старался, не желала оттуда уходить, принося мне и страдания, и радость. Ее образ возникал в моей памяти вновь и вновь — трепетный и робкий, как первый луч нарождающейся зари, — постепенно разгораясь ослепительно сияющим солнцем. Я растворялся в нем и каждой клеточкой своего организма тянулся к нему.
Шар под потолком на мгновение вспыхнул ярким голубым светом, и на его поверхности заискрились сотни разноцветных огоньков. Я с трудом приподнял голову и сел на постели, упершись в нее руками. Они погрузились в мягкую воздушную обшивку по самые запястья. Шея моя, словно, налилась свинцом, и была так же тяжела, как и воспоминания, тянувшиеся за мной нескончаемой чередой. Я обвел глазами каюту.
Мягкий ворсистый ковер покрывал пол. У противоположной стены стояли два надувных кресла, а между ними разместилась небольшая тумбочка с магнитной крышкой. На этой стене располагался большой экран визиофона внутренней связи, а рядом с ним — обзорный, соединенный с камерой, выведенной за борт корабля. Если включить его сейчас, то можно увидеть едва различимые иглы далеких звезд, свет которых пронизывает серую мутную мглу окружавшую корабль. Но сейчас мне совсем не хотелось видеть всего этого.
На секунду внимание мое привлекла овальная стереодиорама, висевшая на стене около дивана. В светящейся глубине кристалла над зеркальной гладью озера взмывала ввысь многотысячная стая грациозных птиц. Они летели совсем низко над водой, словно живое розовое покрывало, заслонявшее прозрачное синее небо.
Странно. Почему-то раньше я не замечал этой диорамы… Впрочем, я не замечал здесь многого. Сознание было погружено в какую-то бесформенную пустоту, и отключилось от восприятия окружающего мира. Все вокруг казалось мне бессмысленным и однообразным сном. Корабль уже преодолел большую часть пути, а сон этот никак не кончался, а наоборот становился еще более тягостным и утомительным. Я тряхнул головой, сгоняя остатки вялой сонливости, и почувствовал на лбу тонкий обруч с крохотными шариками хрусталя по окружности — управляющий блок биоволновой антенны. Через него вся обслуживающая система корабля принимала команды моего мозга. Стоило только появиться осознанному желанию, требующему выполнения, и эта антенна передавала его автоматам ракетоплана через крохотный преобразователь-мнемограф. А уже те включали и выключали экраны внутренней связи, открывали двери, регулировали яркость освещения в каютах, подавали пищу, и даже погружали тебя в биоволновой сон.
Я осторожно ощупал обруч на голове и опустил руки на колени. Кажется, моя отрешенность начинала постепенно проходить. Какое сегодня число?.. Десятое?.. Да, десятое октября. Я снова осмотрел каюту. Может быть, пойти на пост управления?.. Двери каюты с готовностью раскрылись, с легким шелестом уйдя в стену. Я с трудом встал и медленно побрел в коридор.
Царившая здесь тишина нарушалась лишь тремя аккордами сигнального датчика над дверью в конце коридора. Указатели вибрации на стенах едва заметно подмигивали, словно приглашая войти в какой-то таинственный сказочный замок. Поддавшись магическому действию этой тишины, я осторожно миновал коридор, и свернул налево. Здесь располагался узкий тамбур с тремя бронированными дверьми, отделявшими жилую палубу от других отсеков корабля. Дверь слева с надписью: «ВНИМАНИЕ! ОПАСНАЯ ЗОНА!» вела к ядерному реактору и двигателям корабля. Центральная дверь — в грузовой отсек, а дверь справа — на верхнюю палубу, к посту управления и пилотской рубке.
Я взялся за ручку этой двери и толкнул ее от себя, перешагивая через выступающий над полом валик с множеством отверстий, который напоминал заслонку воздухоочистителя. За дверью был еще один узкий, ярко освещенный коридор. В конце его — открытая дверь, ведущая на пост управления. Над этой дверью висели часы, на светящемся табло которых я прочел время «18.06». В дверном проеме был виден край пульта и чье-то плечо, выступающее из-за спинки кресла. Справа по коридору находилась еще одна дверь, за которой располагалась кают-компания корабля.
Я миновал коридор и бесшумно вошел на пост управления. В кресле у пульта сидел Девид Купер. Больше здесь никого не было. Беззвучно мигали желтые и красноватые огоньки на вертикальной панели главного пульта. В углу зала тихо урчал гравитатор, похожий на большую металлическую черепаху с зеркальным панцирем. Время от времени в глубине навигационного пульта раздавалось глухое потрескивание, и тогда спроецированный в пространстве над пультом шар спериографа, усеянный яркими фиолетовыми пятнами звезд, медленно поворачивался на долю градуса, отмечая тонкой белой линией направление полета нашего ракетоплана. Все экраны были выключены, кроме одного — вытянутого и изогнутого дугой, — нависавшего над главным пультом. На нем мутные отблески желтого пламени тонули в липкой серой мгле, обтекали корпус корабля, заставляя светиться и вибрировать обшивку. Я удивился увиденному. Двигатели корабля вот уже второй день как были выключены, и мы двигались по «секущей», не расходуя ни одного киловатта энергии. Но вскоре я сообразил, что это свечение вызвано воздействием отрицательных гравитационных полей, дотягивающихся сюда из мрачных глубин антимира. Я даже почувствовал, как едва ощутимо гудят защитные колпаки, создающие мощное силовое поле над всеми помещениями корабля, не давая нам рассыпаться в прах от неимоверных перегрузок.
Пожалуй, только сейчас я понял, сколь тонка и призрачна та грань, по которой лавировал наш корабль. Одна неточность в управлении, ничтожная ошибка в расчетах уравновешения гравитационных полей, и мы соскользнем за грань смерти, провалимся в темные пучины небытия, откуда нет никому возврата. Мне вспомнились слова Тернера, спокойно рассуждавшего о необходимости многочисленного экипажа лишь на крупных космических лайнерах, и они показались мне сейчас жалкой бравадой самонадеянного космолетчика. Впрочем, может быть, я не прав? Ведь умирать в многочисленной команде ничуть не легче, чем в одиночку. А смерть — вот она, рядом!
Я внутренне содрогнулся и отвернулся от экрана. Купер сидел все так же, подперев голову кулаками, и меланхолично наблюдал за перебежкой желтых и красных огоньков в узкой горизонтальной шкале перед собой. Во всей его позе чувствовалось все тоже чуть бесшабашное спокойствие и безразличие к собственной судьбе, что и в словах Тернера. Откуда в них это? Может быть, они уже поняли в жизни что-то, чего я никак не могу понять?..
Желтые светящиеся кружочки изо всех сил стремились догнать красные и слиться с ними, но те ловко ускользали от них, исчезая за краем шкалы, а затем появляясь снова с другого ее конца. Я постоял несколько минут, наблюдая за этой странной игрой.
— Что, не спится? — негромко спросил штурман, не оборачиваясь и не меняя позы.
