Михаил Белозёров - Атомный век
— Жаль мне тебя, — сказал мечтательно Русаков, поглядывая на чёрные тучи со стороны Харькова, где беззвучно сверкали молнии. — Один экипаж уже потерял, да и с Буром не всё ясно.
— В смысле?.. — спросил Берзалов каменным голосом.
— В смысле, Бур‑то пропал странным образом. Свидетелей нет. Одни твои россказни, лейтенант. К тому же все знают, что ты к нему придирался по поводу и без повода.
Русаков, конечно, имел некоторое преимущество: он стоял на бугре, и достать Берзалов его сразу не мог.
— Вашу — у-у Машу — у-у!.. — выругался Берзалов. — Ты, капитан, — ответил он страшным голосом, — говори да не заговаривайся, а то не посмотрю, что ты вертолётчик, искупаю в реке.
Однако Русаков не испугался. Не из робкого десятка оказался он, хотя жизнь подвыпустила из него пар. А разбитые кулаки Берзалова и побелевшие шрамы на загорелом лице не наводили его на соответствующие размышления.
— А я тебя не боюсь, — храбро заявил он. — Ну, искупаешь ты меня, бланш поставишь, а дальше что?
— Вашу — у-у Машу — у-у!.. Да не буду я тебя бить, — ответил Берзалов, ныряя в реку, — нужен ты мне. Вашу — у-у Машу — у-у!..
Воды была холодной и бодрила. Голова сразу стала ясной. Берзалов два раза переплыл реку, а когда выбрался на берег, то обнаружил, что капитан никуда не делся, а переместился с бугра под дерево и считал лягушек в реке.
— Вашу — у-у Машу — у-у!.. — снова выругался Берзалов. — Ты бы морду помыл, — посоветовал он, — а то несёшь ахинею. Думаешь таким образом от трибунала отмазаться?
Изменился в лице капитан Русаков. Наступил ему Берзалов на больную мозоль.
— Ничего я не боюсь. Трибунал, так трибунал, — гордо вскинул седую голову Русаков. — Сомнения меня просто одолевают, — признался он минутой позже.
— Ладно… скажу я тебе… — объяснил ему Берзалов, чтобы только капитан отвязался, — сигнал от одного из экипажей пришёл как раз из этих мест.
— Да — а-а? — переспросил капитан и сделал вид, что задумался. — Да я не к тому, — пошёл он на попятную. — Харьков мы прошли? Прошли. Есть здесь какие‑нибудь укрепрайоны? Нет здесь никакого укрепрайона, который полоумный Бур называл Комолодуном. Чего мы дальше прёмся?! Чего?! Если я погибну, меня ведь так и будут считать дезертиром!
— Не будут — ответил Берзалов тем тоном, когда разговаривают с человеком, который ничего в жизни не понимает. — Замолвим мы за тебя словечко. Как только связь откроется, сброшу в штаб донесение, — пообещал он.
— Если откроется?.. — уточнил Русаков.
— Ну да… — согласился Берзалов, — если откроется, иначе, считай, что тебе не повезло, — жёстко добавил он.
— Так что?.. — спросил Русаков с тайной надеждой уговорить Берзалова, — повернём назад?
— Не повернём, — упрямо ответил Берзалов. — Завтра дойдём до Красного Лимана, если ничего не обнаружим, тогда вернёмся. Вот это я тебе могу обещать. А теперь отдыхать.
— Ладно… — покорно согласился Русаков, — ты начальник — я дурак. Но, учти, долго я под твою дудку плясать не буду!
— Вольному воля, — скрипнув зубами, согласился Берзалов.
Бог с тобой, подумал он и тут же забыл их разговор. Была у него такая чёрта характера — забывать то, что было мелким и неприятным.
Прибежал Кец с Сэром, и Сэр стал дрессировать лягушек — какая дальше прыгнет. Те, которые оказывались менее проворными, заканчивали свой век на песчаном берегу под лопухами.
Когда Берзалов поднялся наверх, оказалось, что во дворе одного из хозяйств под сенью цветущих абрикосов и яблонь пир идёт на весь мир, и даже часовые: Колюшка Рябцев и Филатов, которые должны были сторожить деревню на въезде и на выезде, присутствовали за столом, но при виде Берзалова постарались незаметно улизнуть. Берзалов не стал делать замечание Архипову, который и так был замотан делами, только погрозил беглецам вслед, мол, я всё вижу, архаровцы.
Берзалова усадили в центре стола. Ему налили самогона и навалили в миску такой густой ухи, что ложка, казалось, должна была стоять в ней вертикально.
Дед Дмитрий привёл с собой ещё двух таких же древних дедов и трёх бабок — морщинистых, как печеное яблоко. Разговор зашёл серьёзный: о мироустройстве, о политике, о том, когда придёт новая власть и что им, простому народу, дальше делать.
— А она уже пришла! — сказал Берзалов, и поймал на себе ироничный взгляд Русакова.
Не верил Русаков в возрождение России. Метался в душе от одного берега к другому, оттого и постарел раньше времени. Остался бы со своей Зинаидой, да совесть, видно, замучила.
— А вот скажи, старший лейтенант, — начал дед Дмитрий, — когда реально власть‑то придёт?
— Думаю, что к лету, — ответил Берзалов, вспомнил генеральские планы штаба бригады.
— Хорошо бы, — сказал мечтательно одна из старушек, — а то мы совсем пенсию‑то не получаем.
На неё зашикали, мол, меркантильная какая! Даже в двух словах объяснили, что деньги сейчас ничего не значат.
— Я нешто не понимаю, — оправдывалась старуха, — может, натурой будут выдавать. Хотя бы зерном, что ли?
— Иван! — окликнул Архипова Берзалов. — У нас консервы остались?
— Остались, товарищ старший лейтенант, — ответил Архипов.
— Выдашь населению для поднятия духа.
— Есть выдать для поднятия духа, — отозвался Архипов.
— Да мы понимаем, — стал оправдываться другой дед, которого называли Ильей и который недобро поглядывал на старуху, взявшуюся рассуждать о пенсиях, — власти сейчас не до нас. Ей бы самой продержаться. Такую войну‑то выиграли. Теперь надо с лиходеями справиться.
— С какими лиходеями? — спросил Берзалов лишь бы только спросить.
Какие ещё могут быть лиходеи с этом глухом места — «дубы», больше некому.
— Да говорят, сами мы не видели…
— Нет, не видели, — закивали старухи.
— Говорят, что вместо людей новая раса появилась, — пояснил дед Дмитрий и покосился на луну — череп, которая вовсю светила с чёрных небес.
— Какая раса? — страшно удивился Берзалов, не придавая сообщению никакого большого значения. Мало ли что болтают в такой глухомани.
— Говорят, что людям конец, — почему‑то шёпотом сообщил третий дед Иван, у которого не было глаза, и он чаще других оглянулся на ближайшие кусты малины.
— Это ясное дело, — басовито согласился Гуча и робко потянулся за солёным огурцом.
Он проявил не свойственную для него сдержанность, пить не стал, хотя самогон был абрикосовым, пахучим, как елей. Поел и ушёл вместе с Сундуковым сменять караульных. Молодец Архипов, похвалил Берзалов. Вымуштровал экипаж. Эх, жаль Бура. Погиб Бур. И Гаврилова тоже было жаль, только с какой‑то ущербностью, с обидой в душе, хотя, должно быть, настоящий Гаврилов, конечно же, на него не нападал, а, должно быть, исчез в этом самом Харькове. Берзалов давно догадывался об этом, только никому не говорил. Чего говорить? В донесении он об этом указал, но донесение из‑за отсутствия связи лежало в памяти СУО.
В сумерках зажгли керосиновые лампы. Поговорили ещё о том, о сём. Вспомнили довоенное время, Сталина, который не допусти бы такого безобразия, и Берзалов, взглянув на поднявшуюся луну — череп, сказал:
— Спасибо за хлеб и соль. Очень вкусно. Самогон классный. Но нам пора.
Его стали уговаривать ещё посидеть, мол, когда ещё выпадет случай. Но Берзалов, вдруг ощутив сильный прилив сонливости, сказал:
— Завтра рано вставать. Мы ж не просто так, а на задании. — И заработал иронический взгляд капитана Русакова.
Вот, гад, подумал Берзалов, разлагает мне дисциплину. Сбежал бы ты от нас, что ли?
— А — а-а… — понимающе сказал дед Дмитрий. — Ну, это другое дело.
И от Берзалова отстали. Вначале он заскочил в бронетранспортёр. У связанного Касьяна Ёрхова была чёрная от побоев физиономия. Каждый уважающий себя член экипажа вымещал на нём злость за Ивана Зуева. Архипов сидел на месте стрелка.
— Отпустишь его утром, — тихо сказал Берзалов.
Архипов вопросительно уставился на него.
— Иначе забьёте. Что с ним делать, не убивать же в самом деле?
— И то правда, — согласился Архипов. — Хорошо, ладно. На рассвете отпущу.
Берзалов пошёл к себе в дом, где в горнице горела лампа и была расстелена постель, сумел ещё побриться, борясь со сном, и завалился прямо поверх одеяла. Впервые за несколько суток он спал, вытянув ноги, без ботинок. Снилась ему Варя и пёс породы эрдельтерьер по кличке Африканец, с которым Варя приходила на свидание. Гулял они в Летнем парке, и народ пялился на благородного красавца Африканца.
Разбудил его Архипов:
— Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..
— А! Что?! — Берзалов, схватился за пистолет, который лежал у него под подушкой, сел и спросил. — Долго я спал?
Он испугался, что проспал всё на свете, но за окном только — только начал сереть рассвет.
