Михаил Белозёров - Атомный век
— Бур погиб!
— А мы ведь вас, Роман Георгиевич, ждали, — сказал Русаков так, словно облегчал его душу. — До утра ждали. Всю ночь ждали и атаки отбивали.
— Почти все ракеты и фальшфейер пожгли, — добавил Сундуков, выпучив свои изумлённые жизнью глаза.
— Как утро, а сейчас что? — удивился, пьянея Берзалов.
Но пьянел он странно: какая‑то часть его оставалась абсолютно трезвой, и мозг анализировал ситуацию.
— Сутки вас не было, товарищ старший лейтенант… — объяснил Гуча, как всегда стеснительно глядя себе под ноги. — Мамой клянусь!
— Бур погиб… — объяснил им Берзалов, потому что не понял их реакции. — Спас меня, а сам погиб.
Кец уже висел на нём: «Дядя Роман!» А Сэр прыгал от радости и всё норовил лизнуть в губы.
— Недаром он просился в разведку, — как показалось Берзалову уныло, сказал Гуча и незаметно для всех приложился к фляжке со спиртом.
— Бур погиб… — снова сказал им Берзалов, чтобы их наконец проняло до печёнок. — Неужели не понятно?! Надо пойти и всех их покромсать! Все! До единого!
— Пойдём, лейтенант, обязательно пойдём, — как с больным, заговорил капитан Русаков.
— Нет! — сбросил с плеча его руку Берзалов. — Вы не поняли! Надо пойти сейчас, пока не поздно.
И вдруг его вдруг осенило: что идти‑то некуда, что это тот самый временной континуум, о котором они болтали, давным — давно закрылся и что ему страшно повезло, что он унёс ноги из другого времени, где происходят совсем другие события, совсем другие войны и где старший прапорщик Гаврилов, совсем не похожий на настоящего Гаврилова, почему‑то воюет в славном городе Смоленске. Может, зря я его? — со стыдом подумал Берзалов и всё никак не мог решить этот вопрос: зря он ударил или не зря, и зачем Бур взорвал гранату? Эти вопросы его мучили всю жизнь, но он так и не нашёл на них ответа.
* * *В сам Харьков, над которым в медленном хороводе застыли чёрные тучи, уходящие в поднебесье, Берзалов не пошёл. Памятуя слова генерала Грибакина, обежал его западнее, пока странные тучи не остались в тылу. Мало ли что там, сказал он сам себе. Опять же «зелёная», то бишь «умная пыль». Что это такое? Никто не знает.
Трассу М-20 пересекли между Дементеевкой и Слатино, а потом, повинуясь голосу Спаса, повернули на юг, двигаясь не по основным дорогам, а вдоль лесопосадок, маскируясь длинными полосами радиоактивной пыли, которую поднимал ветер и засыпал бесплодные поля.
И ничего с ними не произошло. Никто на них не напал, никого они не обнаружили. Разве что гражданских, похожих то ли на «дубов», то ли на бродяг. А к вечеру того дня неожиданно нашли горючее в деревне Синичино. Хорошее было село — тихое, уютное, вдали от дорог и больших населенных пунктов. С одной стороны круто возвышался древний берёг, сложенный из белой глины, а с другой — сколько хватало глаз, простиралась равнина, древнее дно моря, заросшее сосновым лесом, через который протекала широкая и полноводная река — Северский Донец. В воздухе стоял запах чабреца. Даже радиация здесь была почти что в норме, хотя Харьков находился всего в пяти часах езды по прямой. Однако сказывались низина, холмы, леса и река. Если бы не зеленоватый цвет неба, можно было даже забыть о минувшей войне. Наверное, таким выглядел рай, когда в нём забыли о людях, подумал Берзалов.
— Хорошо… — сказал Русаков, спрыгивая на землю и изгибаясь, как лук.
Берзалов промолчал, ему было не до лирики. Кец с криком: «Ура!!!» бросился к реке. Сэр хватал его за запятки. Припёрся беззубый столетний дед с клюкой в руках:
— Дмитрием меня зовут. Вы чьи будете, хлопцы? — прошепелявил он, пристально глядя подслеповатыми глазами.
— Мы, дедушка, советские, — пошутил Сундуков, тоже спрыгивая на землю и с изумлением разглядывая крохотный рай.
— Неужто? — изумился дед Дмитрий.
— Они самые, — подтвердил Берзалов.
— Из самой Москвы?
— Из самой.
— Значит, стоит, родимая?
— Стоит… куда она денется, — соврал Берзалов, потому что скажи правду, дед ещё с расстройства возьмёт да окочурится.
— Это хорошо! — обрадовался дед Дмитрий и перекрестил ту часть света, где в его понимании была столица.
— Один вы здесь? — спросил Берзалов.
— Три семьи, одни старики. У нас‑то глухомань, — наклонившись, вроде как по секрету, сообщил он с непонятным намеком.
— Да видим, видим, — сказал Берзалов. — А укрепрайон от вас далеко?
— Чавой? — спросил дед Дмитрий. — Не — е-е… у нас тихо, — и снова возгордился этим обстоятельством.
Должно быть, у них, действительно, здесь тихое место, решил Берзалов, местный рай на фоне атомного века.
— Я говорю, о Комолодуне что‑нибудь слышали?
— Мы, милок, здесь, как в тридевятом царстве, — засмеялся дед Дмитрий, обнажая десна без единого зуба, — давно ничего: ни хорошего, ни плохого не слышим. Глухомань небесная.
— А на постой у вас встать можно? — Берзалов понял, что от деда большего не добьёшься.
— А чего ж нельзя?! — обрадовался дед Дмитрий. — Выбирай любой дом, все пустые, и живите, сколько хотите.
— На одну ночь, — сказал Берзалов.
— А хоть на сто лет! Пойду старуху обрадую — военные вернулись. Курицу зарежем… самогона достанем… Вечерком посидим… — пригрозил он.
Поглядел Русаков на деда Дмитрия, который поспешал по единственной улице деревни, как молодой, и ехидно бросил Берзалову:
— Где этот укрепрайон, лейтенант?.. А?.. Что мы ищем?..
Разумеется, Берзалов давно сообщил ему о приключениях генерала Грибакина в районе Харькова, но, похоже, капитан то ли не поверил, то ли не принял к сведению. Берзалов не стал спорить. Надоело ему спорить, потому что сколько можно спорить даже с самим собой. Он ещё не отошёл от утренней трагедии, и на душе у него было муторно. Надо было привести себя в порядок и собраться с мыслями. А мысли у него неизбежно возвращались в Буру и его последнему крику. Вот Берзалов и гадал, почему экипаж Гаврилова напал на них? Ответа не было, поэтому он и мучился, а вступать в пререкания с капитаном не хотел. Не тот случай. Кто и как уничтожил пять предыдущих разведок, тоже непонятно. Мало того, у Берзалова появилось ощущение, что все они погибли или по глупости, как вертолетчики, которые летали по одному и тому же маршруту до деревни Поныри, или попали в засады, которые, как известно, не имеют постоянной дислокации. Значит, что?.. — думал он. Значит, укрепрайон существует реально, контролирует область и периодически устраивает засады. Вот то единственное правдоподобное объяснение, происходящему. Но делиться с капитаном свои выводами посчитал преждевременным, потому что капитан был настроен скептически. Берзалов давно заметил у него эту чёрту характера. Похоже было, что пока капитан сам не убедится, не пощупает руками, верить кому‑либо на слово не намеревался. Самое странное заключалось в том, что он также не поверил в лоферы, а теневые люди были для него всего лишь случайностью, игрой природы, а не паразитами, пришедшие следом за инвазивными захватчиками, как решили все. В общем, капитан раздражал Берзалова, как соринка в глазу.
Берзалов отдал команду Архипову занимать пустующие дома, готовить ужин и сварганить баню.
— А то грязные, как чёрти, — сказал он, глядя на чёрное лицо Архипова и Русакова, последний так и не сумел оттереться от праха теневых людей. Одежда тоже была чёрная, словно они записались в трубочисты.
Он взял мыло, полотенце, запасную форму и пошёл умыться. По берегу река заросла огромными, синевато — зелёными лопухами, а прямо под мостками плескались жёлтые лилии. Непуганые лягушки сытно плюхнулись в воду и даже не хотели плавать, а лежали в тине и с изумлением разглядывали Берзалова. Кец и Сэр бесились на косе.
Русаков не отставал и надоедал до тех пор, пока Берзалов не отмылся.
— Слушай, капитан, — сказал он, уловив наконец, что прёт от капитана, мягко говоря, беспокойством аж за километр, — сидел бы ты со своей Зинаидой. Чего с нами попёрся? Сам же напросился.
— Жаль мне тебя, — сказал мечтательно Русаков, поглядывая на чёрные тучи со стороны Харькова, где беззвучно сверкали молнии. — Один экипаж уже потерял, да и с Буром не всё ясно.
— В смысле?.. — спросил Берзалов каменным голосом.
— В смысле, Бур‑то пропал странным образом. Свидетелей нет. Одни твои россказни, лейтенант. К тому же все знают, что ты к нему придирался по поводу и без повода.
Русаков, конечно, имел некоторое преимущество: он стоял на бугре, и достать Берзалов его сразу не мог.
— Вашу — у-у Машу — у-у!.. — выругался Берзалов. — Ты, капитан, — ответил он страшным голосом, — говори да не заговаривайся, а то не посмотрю, что ты вертолётчик, искупаю в реке.
Однако Русаков не испугался. Не из робкого десятка оказался он, хотя жизнь подвыпустила из него пар. А разбитые кулаки Берзалова и побелевшие шрамы на загорелом лице не наводили его на соответствующие размышления.
