Сергей Малицкий - Треба
— А что ж так, с путниками-то? — сокрушенно покачал головой Кай. — Злыми были или поздороваться с вами забыли?
— Прорубиться пытались, — снова показала зубы старуха. — Только сталь в дереве вязнет. Сталь мертва. А смерть ничего против жизни.
— Так они мертвыми к тебе приходили? — нахмурился Кай.
— Издевается, — опять заквохтала вторая старуха, но первая только отмахнулась от нее:
— Приходили живыми, но оставались мертвыми. А жизнь их вокруг разлеталась. Мушками, бабочками, травинками, деревцами. Все здесь, ничего не пропало, не просыпалось, все проросло, все схватилось и завязалось, созрело и поспело, осыпалось и опять в рост пошло. В этом сила! Или не так?
Оглянулась Арма. Илалиджа замерла, даже веки не дрожали на глазах, только стрела лежала на тетиве. Все та же стрела, но без наконечника уже. Когда только заострить успела? И Эша замер, но кинжал в его руке подрагивал. Все тот же кинжал, только ножны с него старик не снял, словно так и хотел тыкать костяным острием в одну из бабок. А что было у Армы? Посох ее, в котором она меч прятала? Да, частенько приходилось оборону держать, и не всегда доставала меч она, порой и посоха хватало. Но здесь-то что им делать?
Арма перевела взгляд с мутных глаз старухи на ее посох. Показалось ей или листья и в самом деле гуще стали на нем? Никак он корни уже пустил? Но бабка-то как стояла, так и стоит, словно являть сиуна не собирается. А если убить их, откуда сиун явится? Из троих то ушастых, то ребятистых? А ну как ниоткуда? Набросится тогда весь лес на пятерых путников, один из которых лежит в полусмерти, как отбиться?
— Камни, Эша, — подал знак старику Кай, а сам словно и разговора не прерывал, словно и не видел, что прорастает посох у его собеседницы и что начинает понемногу шипеть и подрагивать посох и в руках второй старухи. — А что ж тогда, бабушка, ребятишек не обижаешь? Они ж с тропы сошли наперед меня, староста, отец их, пугал нас оступаться с дороги, а они оступились, и ничего?
— И они не те, кто ты думаешь, и староста не тот, — закатилась смешком старуха. — Нет людей на острове, зеленоглазый. Только вы. Но изойдете, и вас не будет. От людей одна мерзость. И для леса, и для зверья всякого. Человек — это смерть для леса, поэтому, что плохого в том, что иногда лес смерть для человека? Лес честен. То, что спрятано — прячется, что не прячется — тех, кто прячется, выцеливает. А вот твоя девка, зеленоглазый, и прячется и выцеливает. В руках вроде посох, а в посохе поганая железка. Разве это дело?
— Подожди? — не понял Кай. — А разве в твоем лесу зверье какое по засадам или по буеракам на лежку не хоронится? И разве в мягких звериных лапах не таятся острые когти? Да всякий человек, что тот же зверь. Который плоти чужой ищет, а который свою сберегает да нагуливает.
— Хитрый, — погрозила пальцем Каю старуха. — Тебе ж не Анда нужна, разговор нужен? Идешь по дороге и шел бы, что остановился?
— А ты бы пропустила, бабушка?
— Нет, внучек, — прошептала старуха. — На то и поставлена, чтобы не пропускать.
— Меня оставишь или всех? — поинтересовался Кай.
— Так оставлены уже, или не видишь?
Хотела Арма сдвинуться с места, да не смогла. Белые корни как черви из земли вылезли, до дороги добрались и ноги оплели. И не только ее, но и Эши, да и сапоги Илалиджи вниманием не оставили. Только ни Эша, ни Илалиджа глаз опускать на собственные ноги и не собирались, как завороженные к голосу бабки прислушивались.
— Эша — камни, — проговорил Кай, словно присказку какую молвил, посмотрел на собственные ноги, усмехнулся сплетению на башмаках, подмигнул старухе. — Значит, оставляешь нас у себя? А обнять тебя разрешишь?
— А чего ж не обняться? Обнимай, — рассмеялась старуха, растопырив неожиданно длинные руки. — Чего ж не обнять, если просишь? Когда еще такого красавца обнять придется, да еще на глазах у его суженой?
«Это она обо мне, что ли?» — отчего-то обозлилась Арма, но Кай уже потянул за собой корни, с трудом сделал шаг вперед, наклонился, чтобы обнять старуху, но она уже сама выпрямилась, сравнялась с ним ростом, обняла его ручищами, к обернула словно лыком, и еще раз обернула, и еще раз, будто запеленать пыталась. А Арма, дурея от ужаса или духоты, перевела взгляд на вторую старуху и увидела, что та, наоборот, горбится, рвет на себе ветхое платье. И из ее тщедушной, старческой спины рвутся наружу золотые рога. И всюду — и возле нее, и позади, и слева, и справа, и на другой стороне дороги копятся волчьи тени, словно ждут команды.
— Эша! Камни! — попыталась закричать Арма, но вместо этого захрипела и, к счастью, услышала хриплое:
— Да слышу я, слышу.
Фыркнул лук Илалиджи, и стрела точно вошла между золотыми рогами. Не глубоко вошла, все-таки без стального наконечника, но и этого хватило, чтобы ужасное существо захрипело и завыло.
И полетели камни во все стороны от Эши, вспыхивая на лету и отгоняя зверье, но корни доползли уже до колен и начали стискивать тисками и бедра. И Илалиджа вдруг заорала в раздражении: «Да что же это?» — и начала уже шпиговать золоторогое обычными стрелами, пока не поняла, что после каждой увенчанной сталью стрелки чудовище только оживает да ростом полнится. И сама Арма попыталась заорать, увидев, что оплетена уже по грудь и что посох ее пустил корни, выбросил ветви и треснул по всей длине, исторгая из себя золотую начинку. И Кай вместе со старухой уже исчез, обратился толстым стволом с изборожденной временем корой. И круг из пламени, что выстроил Эша, начал таять, гаснуть под покровом из тысяч мышей и крыс, что раскатывавшись со всех сторон черным ковром. И только после этого Эша дернулся, завопил что-то, рванул оплетенные и прижатые к телу руки и метнул в золоторогую вставленный в остроносые костяные ножны кинжал.
Кость вошла точно в огромный змеиный глаз, который открылся под золотым рогом. И вой оборвался. Замерло чудовище, расти перестало. Рога начали осыпаться сверкающей чешуей. Кости перестали бугриться и стали с треском лопаться, стряхивая с себя истлевающую плоть. И крысиный ковер под ногами обернулся болотными кочками, а потом начали отпадать и корни. И, разрывая кору, на белый свет продрался Кай с зажатым в кулаке каменным ножом Сарлаты.
— Не сталью единой, — заметил он мрачно и улыбнулся Арме, что стряхивала с ног корни. — Не подскажешь, красавица, чем можно смолу счистить с рубахи.
— Ну вот, — вздохнул Эша. — Сначала он обнимается на твоих глазах с мерзкой старухой, потом спрашивает, чем смолу счистить, а завтра насчет румян и краски для губ на чистой рубахе справляться станет?
— Ты как? — спросила Арма. — Жив?
Кай кивнул, взглянул на Илалиджу, что вновь подняла бесчувственную Тешу на руки, на Эшу, выуживающего из груды тлена кинжал, на зайцев, разбегающихся по лесу, и улыбнулся.
— Вот теперь этот остров точно Заячий. Надо бы проверить у Тарпа, не превратился ли мешок копченой рыбы в мешок заячьей капусты. Так что поспешим. За полдень уже.
— Как ты сумел? — спросила Арма.
— Она не смогла меня взять, — устало улыбнулся он. — Есть во мне кое-что от Киклы. От настоящей Киклы, не от всесильной, но от настоящей. Не по-родственному, а по дружбе. Вот она и не смогла меня взять. Поэтому и стала одевать корой, что сучьями пронзить не смогла. А потом уж пришлось ее пронзить мне. Но не сталью.
Он убрал нож в кисет.
— Однако, — заметил Эша, — если ты забрал у Сарлаты этот нож только под этот случай, то я готов преклонить голову перед твоим даром предвидения!
— Нет, Эша, — сказал Кай. — Точно так же, как и ты не под этот случай точил ножны своего кинжала. Или ты просто так его уронил в эту кучу тлена?
— И чего я с тобой поплелся в эту долину? — спрятал смешинку в уголках глаз старик. — Наверное, только для того, чтобы вести отсчет? Ну что ж! Половина сиунов развеяна! Осталось шесть. Против нас с хиланцами. А нас-то поболее будет! Девять нас! — Эша посмотрел на безвольное тело Теши на руках Илалиджи и поправился: — Или десять.
Глава 21
ЖАР
Тарп встретил вышедших из уже не казавшегося столь зловещим леса спутников радостным выдохом:
— Три дня уже здесь стоим! Если бы не твой приказ, точно бы пошел с этой стороны навстречу!
— Три дня? — удивился Кай, а Арма тут же подумала, что, верно, не просто так темнело у нее в глазах, когда она слушала разговор Кая со старухой, и разговор тот был очень-очень медленным. Да и ноги недаром затекли потом.
— Лами где? — озаботился Тарп отсутствием Усанувы.
— Погиб, — сказал Кай. — Нет среди нас больше тати.
— А с девчонкой что? — еще сильнее помрачнел Тарп.
— Будет жить, — уверенно сказала Илалиджа. — А как жить да сколько, скоро увидим. В себя должна прийти уже, сегодня. Пролежала бы дня три, но раз уж они минули, то в самый раз.
Шалигай, поднявшийся над бортом, радостно замахал руками. Трое его загорелых земляков, раздевшихся по пояс, смотрели на безвольное тело Теши с нескрываемым разочарованием. Но без особой печали.
