Бен Бова - Колония
Они лежали бок о бок, внезапно притихшие, неподвижные.
Затем Бхаджат хихикнула.
— Чего смешного?
— Я гадала, хотел ли ты, чтобы я заперла тебя в твоей комнате.
Он засмеялся и повернулся к ней.
— Я же сказал тебе, что могу вышибить дверь одним ударом ноги.
— А ты можешь вышибить эту дверь дважды? — спросила она.
— Могу попробовать.
На этот раз дело шло нежнее, но пыл остался тем же самым, а страсть стала еще сильнее. Дэвид чувствовал на своем теле ее руки, ее ногти прочерчивали легкие тонкие линии, вызывавшие у него дрожь возбуждения. Он пососал ей соски, потом почувствовал, как они набухли и одновременно почувствовал, как и сам набух.
— Рано пока, — прошептала она. — Подожди… еще чуть…
— Скорее он прочерчивал собственные линии на ее животе и дальше между бедер. — Скорее.
Она издала долгий резкий вдох, и он схватил ее за бедра и втащил на себя. Она содрогнулась и забилась в конвульсиях, когда он закрыл глаза и увидел повсюду горящие звезды.
Они уснули. Когда Дэвид проснулся, за окном стояла глухая ночь. Он тихо встал с постели, чуть не споткнувшись о сваленную комом на полу собственную одежду. Найдя в темноте ванную, он затем бесшумно прокрался к единственному в комнате окну. Город походил на затемненное кладбище, безмолвное и неподвижное. Ни одного уличного фонаря в поле зрения, но где-то вдали горел свет.
На темные часы все плотно закрывается, понял Дэвид. Улицы по ночам пустые.
Он вернулся к постели, где лежала Бхаджат.
С рассветом. Я уйду на рассвете.
— Мой султан вернулся ко мне? — сонно прошептала она.
— Я тебя никогда не покину, — сказал ей Дэвид.
Но скоро уйдешь, не так ли?
— Да.
— Тогда давай хорошенько воспользуемся теми немногими часами, какие у нас остались.
Медленно взошла Луна и бросила мягкий грустный свет в заплесневелую старую комнату. На сей раз говорила в освещенной лунной тени Бхаджат, рассказывая Дэвиду о себе, о своем детстве, о смерти матери, о строгой отцовской любви.
— Он был словно ястреб… орел, — говорила она лежа рядом с Дэвидом, — гордый и неистовый, готовый растерзать в клочья всякого, кто мне угрожает.
— И держал тебя в орлином гнезде, заключил Дэвид.
— Пока не отправил в Европу, — уточнила она. — Он думал, там я буду в безопасности, — ведь меня всегда сторожили дуэнья и его собственные агенты. Но я одурачила их всех и стала Шахерезадой.
— Он так и не узнал?
— Судя по его действиям, так и не узнал. Но теперь знает.
— А Хамуд, этот Тигр, с которым ты переговаривалась — ты там, в Европе, и встретилась с ним?
— Когда я впервые встретилась с ним, Хамуд не разу не выезжал за пределы Багдада, — тихо засмеялась она. — Он мнит себя бесстрашным вождем, но руководил им мой мозг.
— Но как же ты стала революционеркой? Как все это началось?
Он почувствовал, как она чуть напряглась.
— Это было игрой, дерзкой игрой. В Европе встречалось много интересных людей… и в Париже, и во Флоренции, и в Милане. А потом я отправилась в Рим и влюбилась в прекрасного итальянца. Революционера, очень мудрого и решительного, и старше меня. Ему было по меньшей мере лет тридцать. Отец его был революционером, а дед — коммунистом, и сражался с фашистами в Сопротивлении.
— И поэтому ты тоже стала революционеркой.
— Не подражая ему, — сказала Бхаджат. — Я не повторяю других просто потому, что они мужчины, а я всего лишь женщина. Отец хотел бы, чтобы я вела себя именно так, но я — не украшение для какого-нибудь мужчины.
— Конечно нет.
— Джованни учил меня — он показал мне, какая я была избалованная, в каком убожестве живут бедняки. Он открыл мне глаза.
— Поэтому ты присоединилась к нему в его борьбе.
— Да. Но для меня это все-таки была игра. Я была Шахерезадой. Думается, я хотела, чтобы отец узнал про меня.
— Но теперь это больше не игра.
— Да, больше не игра. — И она рассказала ему о Дэннисе, о том, как архитектора убили по приказу ее отца… из-за нее.
— Поэтому теперь я уничтожу все, что смогу, из созданного им, — голос ее сделался холодным и твердым, как сталь. — Все.
— Включая себя?
— Это не имеет значения. Мне все равно.
— Но мне не все равно, — возразил Дэвид. Затем он вдруг понял. — Прошлой ночью… в Новом Орлеане… ты ведь думала о нем, о том архитекторе, так?
— Да, — едва слышно ответила она.
— Ты по-прежнему любишь его?
— Да.
— Но он умер, — сказал Дэвид. — Нельзя провести всю свою жизнь среди мертвых. Твое место с живыми; ты чересчур чудесная, чтобы выбрасывать свою жизнь.
Она повернулась к нему и мягко коснулась ладонью его щеки.
— Ты очень добрый Дэвид. Тебе не место здесь, в этой крови и грязи. Тебе следует вернуться на твой «Остров номер 1».
— Без тебя ни за что.
Долгий миг она ничего не отвечала.
— Вернемся вместе, — настаивал он.
— Ты не понимаешь.
— Значит ты любишь Хамуда? — спросил он.
— Упаси Аллах!
— Как, по-твоему, — спросил Дэвид, и в горле у него пересохло, когда в нем образовывались слова: — Ты можешь полюбить меня?
— Я… — она поколебалась, а потом замолкла.
— Я люблю тебя, Бхаджат. Люблю всем сердцем.
Она молчала так долго, что Дэвид стал гадать, а стоило ли ему говорить ей это. Я ведь люблю ее, дивился он. И был дураком, раз не понял этого раньше.
И тут он сообразил, что она плачет, тихо рыдая в темноте.
— Извини, — быстро сказал он. — Я не хотел…
— Нет, — ответила она. — Я не знаю, почему я плачу. Мне не следует быть такой слабой.
Она обвила руками его шею и прильнула к нему. Они снова занялись любовью и уснули в объятиях друг друга. Небо за окном побледнело до серебристо-серого цвета. Рассвет стал настоящим днем, и солнце карабкалось к зениту, пока они мирно спали.
Разбудила их оружейная стрельба.
29
Меморандум
Послано: Р. Паскуалем, Полевой отдел в Филадельфии.
Кому: Дж. Коллинзу, директору полевых операций.
Предмет: Действия ПРОН в городах.
Дата: 26 ноября 2008 г.
Мои рекомендации объявить полную тревожную готовность во всех полевых отделах и уведомить о неминуемом чрезвычайном положении. Национальную гвардию оставлены полевым отделом Филадельфии вашими помощниками без внимания. У меня есть веские доказательства того, что ПРОН запланировала всеобщее восстание в городах по всей стране, намеченное в самом скором времени. Почтительнейше прошу обсудить этот вопрос с вами лично после уик-энда. Благодарения. Уверен, это чрезвычайно срочно.
Лучшей пушки Франт никогда в жизни не видел. Гладкий черный, грозно поблескивающий металл, ложе, вписавшееся в его ладонь, словно сделанное специально для него. Короткое дуло кончалось тупым гасителем отдачи. В изогнутом, словно банан, магазине содержалось целых сто патронов.
Этой малюткой хоть деревья руби.
Франт сидел в кузове пикапа, дожидаясь, когда пробьет полдень на часах крупной страховой компании в нескольких массивах дальше к центру города. Он нервно усмехнулся Линялому и Джо-Джо, сидевшим вместе с ним среди листьев салата и прочих остатков на дне кузова. С этого пикапа каждый день продавали овощи и фрукты. Кроме этого дня.
Они припарковались перед старым грязным каменным фасадом Арсенала. Там уйма добавочных пушек, вспомнил Фант слова Лео. И к тому же грузовики и бронемашины.
— Да когда же пробьют эти долбаные часы? — проворчал Джо-Джо.
Наручных часов ни один из них не носил. По мнению Франта, им следовало спереть несколько штук ради большей согласованности нападения, но Лео им запретил. «Не лямзить, не рисковать. Попадешься на магазинной краже или на грабеже и упустишь все развлечение».
Линялый нервно поерзал и провел языком по губам.
— Может они пронюхали. И не собираются звонить.
— Прозвонят, — бросил Франт, пытаясь показать, как ему противно слушать их нытье. — За них можешь не волноваться. Они прозвонят, и мы начнем палить. Только не дергайтесь, когда начнут палить и те парни из здания.
Они в молчании сгорбились в кузове пикапа. Улицы вокруг пустовали. Тихо, только холодный ветер нес по растрескавшемуся тротуару бумагу и мусор.
— Теперь уж недолго, — пообещал Франт.
— А откуда мы знаем, что другие парни там, где им положено? — не отставал Джо-Джо.
— Мы же здесь, так ведь? Вот и они тоже там.
— Как же…
Первый звон полуденного гонга прогремел, словно глас божий. Трое юнцов на мгновение замерли. Франт почувствовал, как у него пересохло во рту.
С трудом сглотнув, он похрипел:
— Пошли!
Он выскочил из кузова первым, спрыгнув на мостовую с такой силой, что так и врезался в асфальт обутыми в теннисные туфли подошвами. Не оглядываясь, Франт помчался к парадной лестнице Арсенала. Он слышал, как звенят позади него гранатами и патронташами Линялый и Джо-Джо.
