Александр Зорич - Стальной Лабиринт
В общем, майору мечталось явиться к Нине не обожженным и переломанным инвалидом, но в блеске парадной формы и в ореоле заслуженной славы.
Здоровым и полноценным.
«Обычным таким Константином», как сказала бы сама Нина.
«Только бы она дождалась… Только бы она обо мне не забыла», — молился Растов, глядя в черноту голографически симулируемой крымской ночи из окна своей одиночной палаты.
В день выписки Ильюша, сияя довольством, передал Растову сообщение, в котором майора приглашали выступить перед кадетами Центральной Академии Бронетанковых Войск имени маршала Малиновского.
«Ну и куда лететь? Планета-то какая?»
Город и планета в сообщении указаны не были.
Наконец Растов с простительным для раненого запозданием сообразил: да знает он, знает… Земля, Москва, 1-й Краснокурсантский проезд, рядом с Лефортовским парком.
Впервые в жизни он летел в Москву с радостным чувством искреннего и глубокого предвкушения чего-то важного и большого.
Впервые в жизни Москва не показалась ему старушкой, талдычащей одно и то же засыпающим от скуки егозливым внукам…
«Почему так?» — несколько раз спрашивал себя Растов.
И сам себе отвечал: потому что тема «отыскать себе отборных и небывалых приключений» потеряла для него актуальность.
По крайней мере, на некоторое время.
Написанную за два дня лекцию Растов репетировал четверо суток. Купил себе учебник риторики. Как рекомендовалось на его страницах, вставал на стул и зачитывал написанное вслух.
Затем делал то же самое с закрытыми глазами.
Пытался модулировать интонации. Тренировал, так сказать, артистизм.
Записывал себя на диктофон.
Слушал, конфузливо наморщившись…
Получалось, конечно, не очень-то. То ли лектор из него был никудышный. То ли во всем был виноват тяжеловесно написанный текст лекции…
То и дело Растов лихорадочно редактировал лекцию красной ручкой. Вбивал исправления в планшет. Вновь распечатывал. И вновь зачитывал, неумело жестикулируя…
Конечно, майору очень не хотелось долдонить свою выстраданную лекцию по бумажке.
Хотелось говорить как опытные профессора: с добрыми экспромтами и шутками, с эффектными выходами на многозначительные паузы (во время которых студент получает возможность в полной мере оценить величие лектора или, в крайнем случае, дисциплины, которую тот преподает).
Но, увы, без бумажки он мог лишь бекать и мекать — краснобайству перед обширной аудиторией в Харькове не учили.
Зал был небольшим, человек шестьдесят. Лица кадетов-выпускников, накоротко стриженных, малость недокормленных, показались Растову противоестественно молодыми.
«Неужели и я таким был?»
Не верилось. Ну, то есть совсем.
— Дорогие товарищи! — начал Растов. — Сегодня я хочу рассказать вам о роли тяжелых танков в современной войне на примере наступательной операции «Брусилов». Я принимал в ней самое непосредственное участие в качестве командира тяжелой танковой роты… В моем подчинении было десять танков Т-14, хорошо известная всем вам командно-штабная машина К-20 и новейшая самоходная зенитка «Протазан». Воевали мы, конечно, с конкордианцами. Чтобы вам было понятней — с клонами. И если честно, то слава богу, что с ними. Потому что если наши «тэ четырнадцатые» качественно превосходили любую массовую клонскую бронетехнику, то вывести свою роту против чоругских шагающих танков я бы, может, и не решился… По крайней мере, возникли бы проблемы с темпом наступления!
В зале охотно засмеялись, и Растов буквально физически почувствовал, как растет доверие слушателей.
Текст-заготовка кончился неожиданно быстро — за тридцать пять минут (Растов рассчитывал на пятьдесят, но, конечно, слишком торопился, читая).
Впереди оставался еще час зарезервированного под мероприятие времени.
Что делать?
Шестьдесят пар глаз — кадетских и куратора потока подполковника Сысоева, похожего на сурка с залысинами, — посмотрели на Растова, принужденно облокотившегося на трибуну, выжидающе.
— Ну а теперь, когда все обязательное и важное я вам уже рассказал, вы, товарищи кадеты, можете смело задавать мне свои вопросы! — нашелся наконец Растов и уже в двадцатый раз забыл улыбнуться.
По рядам кадетов пробежал неуверенный шепоток.
Наконец с задней парты послышалось:
— Товарищ гвардии майор, а вы правда… ну… сын Председателя Совета Обороны?
Растов внимательно поглядел на спрашивающего.
Рыжий-конопатый, с грушевидной головой и дерзкой улыбкой. Осанка спортсмена-легкоатлета… Взгляд ищущий, честный. Типичный «хороший парень» из молодежного сериала.
«Парень-то хороший… А вопрос — фиговый».
Растову очень не понравился вопрос.
Он даже думал было — по привычке — сказать рыжему-конопатому резкость. Что-то вроде: «Какая вам разница?» Или: «А вы-то сам чей сын? Расскажите-ка лучше об этом! А мы послушаем!» Однако взгляд, мельком брошенный на куратора Сысоева, его остановил.
Вот увидит простой, как бутерброд с докторской колбасой, Сысоев, что приглашенный высокий гость разозлился — и устроит этому рыжему-конопатому «вырванные годы». Три наряда вне очереди или что похуже. Чтоб неповадно было третировать сына Самого.
Это соображение удержало майора и от сарказма, и от гнева.
— Да, это правда. Я действительно старший сын Александра Павловича Растова. И хотя я очень горжусь своим отцом, я с детства мечтаю, чтобы меня воспринимали как самостоятельную личность, в отрыве от жизни человека, которому я обязан столь многим.
В аудитории оживленно зашептались. Как видно, каждый второй примерял ситуацию на себя.
Остальные вопросы были, на придирчивый взгляд Растова, вполне приемлемыми.
— Есть ли в нашей армии тяжелые плазмометы, подобные «Ваджрам»?
— Какого вы мнения о перспективах «тэ четырнадцатых»?
— Почему клоны так быстро сдались?
Встреча затянулась дотемна и закончилась долгими аплодисментами.
Растроганному Растову подарили позолоченный сувенир и попросили расписаться в книге почетных гостей…
А потом все они долго фотографировались, громко смеялись и болтали на высоком крыльце… Было так здорово, что даже недоверчивое растовское сердце растаяло — его растопили озорные глаза кадетов.
Домой Растов отправился пешком, или, как непременно выразился бы мичман Игневич, «пешкодралом», — майору страсть как хотелось окунуться в теплое молоко неспящего летнего города, в ночную свежесть бульваров, в снедные ароматы поздних кафе, в сладкие наваждения цветочных палаток, туго набитых инопланетными цветами, названий которых он не ведал…
Стоило отрадному и возбуждающему лекционному мороку отступить, как мыслями Растова вновь неотвязно овладела Нина.
И, проваливаясь в беспокойный сон вечером того долгого дня, он пообещал себе, что завтра с самого утра вновь займется Восемьсот Первым парсеком.
Поиском возможности X-связи. Наведением справок об эвакотранспортах. И своими чувствами, кстати…
Проснувшийся с рассветом, он сделал то, что надо было сделать сразу же, но что мешала сделать его врожденная мучительная застенчивость.
Он зашел на Покровку, на квартиру к приемным родителям Нины.
…Глухая консьержка с раскосыми глазами, старая дубовая дверь на втором этаже. Оплывшая от возраста кнопка звонка. Потертый коврик.
«Сколько раз Кеша стоял на этом коврике и вот так же ждал, пока ему откроют?» — вдруг подумалось Растову.
Однако впервые мысль о брате в контексте Нины и отношений с Ниной не показалась Растову ни опасной, ни щемяще неловкой. Не иначе как Стальной Лабиринт забрал себе и его сомнения, и его боль.
Приемный отец Нины, Федор Фомич, за те годы, что они не виделись, из чопорного чиновника превратился в заядлого пенсионера, будто сбежавшего из передач канала «Золотой возраст», и стал добряком-рыбаком, неисправимым болтуном и сумасшедшим кроссвордоманом.
Клавдия Ивановна, приемная мать Нины, без остатка посвятившая себя домашнему очагу, считай, не изменилась, разве чуточку усохла и построжела.
В квартире висела аура благополучного стариковства, а дверь в бывшую Нинину комнату была заперта…
Выяснилось, что о Нине и ее судьбе в эвакуации чета Белкиных знает не больше, чем сам Растов.
Также — к удивлению майора — оказалось, что чета Белкиных переживает по этому поводу значительно меньше него самого.
«Родина слышит, Родина знает», — таким был лейтмотив речей пенсионеров, которые были настроены в том духе, что, «когда будет надо», здоровые и совершенно анонимные силы, представляющие дорогое Российское государство, тотчас возвратят «их Ниночку» домой, целой и невредимой.
— Вы уверены, что, когда представится возможность, она прилетит в Москву, а не, например, назад, на Грозный? — спрашивал Растов озабоченно.
