Николай Чадович - Особый отдел
Филька Удушьев только пожал плечами, но свой мертвящий взгляд от Вани отвёл.
– Ладно, – Павианыч почесал одну босую ступню другой, отчего на пол посыпалась какая-то труха, похожая на опилки. – Помнишь, у тебя приятель был… Макарона, кажется.
– Марадона, – поправил Удушьев.
– Вот-вот… Что с ним сталось?
– Окочурился, – впервые в глазах Фильки мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство.
– Но ведь он не сам по себе окочурился, так?
– Не сам, – согласился Удушьев. – Шмальнули его.
– Кто шмальнул?
– Дед один, – сказал Удушьев и чуть погодя добавил: – Мне так показалось.
– Трость у него в руке была?
– Может, и была. Не помню.
– Ты бы рассказал всё в подробностях. Мой свояк, между прочим, тоже какого-то старика подозревает. Но тот с тростью был.
Удушьев, не проронив ни слова, вновь уставился на Ваню. Павианычу даже пришлось кинуть в него чёрствой коркой.
– Ты что молчишь, Филя? Язык проглотил?
– Где-то я его видел, – протянув вперёд руку, Удушьев указал на Ваню.
– Здесь и видел, – сказал Павианыч. – Он ко мне иногда захаживает.
– Нет, не здесь… В городе видел. Он в тот раз девкой был. С косичками.
Ване пришлось оправдываться, что он крайне не любил.
– У меня сестра-двойняшка есть. Та действительно с косичками ходит.
– Нет, – Удушьев покачал головой. – Это ты был. Что-то здесь не чисто.
Дело принимало совершенно нежелательный оборот и, стараясь как-то разрядить обстановку, Павианыч сам перешёл в наступление.
– Я замечаю, тебя в последнее время глюки стали посещать, – заявил он. – Надо меньше травку курить.
– Это ты кому? – Удушьев вперился в Павианыча.
– Тебе, кому же ещё… – старик слегка осёкся, что для него было как-то нехарактерно.
– Я думал, ему, – в голосе Удушьева появились зловещие нотки, – вы же свояки… Имеешь полное право указывать. А меня не касайся. Ты мне – никто. Понял?
– Понял. – Павианыч закашлялся, словно костью подавился. – Ты, Филя, только не нервничай. Вспомни, как дело было. Вы, наверное, отправились с Марадоной в город погулять?
– На гоп-стоп мы отправились, – с поистине детской непосредственностью сообщил Удушьев. – Кумар совсем задолбал. А в карманах ни шиша.
– Это когда было – зимой, летом?
– Осенью. Рано темнело.
– Ну и как, пофартило вам?
– Нет.
– Мало взяли?
– Вообще ничего не взяли, – неприятные воспоминания заставили Удушьева оскалиться. – Ещё и газом нас угостили. Чуть проморгались.
– Что потом было?
– Потом в какой-то двор зашли. Старика там увидели. Прогуливался. Одет прилично. Решили взять на абордаж.
– Он там один прогуливался?
– Один. А иначе чего бы нам суетиться…
– Трость при нём была?
– Не помню.
– Ну хорошо, как вы со стариком обошлись?
– Подошли. Тряхнули хорошенько. Говорим: «Бабки гони, старый пердун, а иначе досрочно дуба врежешь. Освежуем, как скотину».
– Представляю, – тяжко вздохнул Павианыч. – Дошли до него ваши добрые слова?
– Дошли. Проситься стал. Дескать, всё отдам. Только не убивайте.
– И что он вам отдал?
– Котлы с лапшой и лопатник.
– Документы в лопатнике были?
– Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.
– И вы, конечно, согласились?
– Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!
– И что это за булавка была?
– Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, – Удушьев приложил ладонь к груди.
– Почему тебе, а не Марадоне?
– Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.
– На этом вы и расстались?
– Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.
– Что же с Марадоной случилось?
– То и случилось…
– А подробнее нельзя?
– Можно. Когда мы к фонарю подошли, который у подъезда горел, Марадона у меня иголку выпросил. Стал рассматривать. У него шалава в Хотькове имелась. Наверное, ей хотел подарить.
– Ты что в это время делал?
– Чуть вперёд прошел и присел. У меня шнурок развязался.
– Долго он иголку рассматривал?
– Недолго. Выругался и говорит: «Никакое это не рыжьё! Да и брюлик не брюлик! Обули нас в лапти, как последних мазуриков!» Вот тогда всё и случилось!
– Что случилось? Яснее выражайся.
– Слышим, старик нас окликает. Вроде у него ещё что-то есть. Марадона сдуру в ту сторону повернулся. Тут его и шваркнуло. Кровь аж до меня долетела, будто дождик теплый.
– Ты выстрел слышал?
– Не помню… Нет. Только хлопок. Как в ладоши.
– Тебя, значит, осколки не задели?
– Не было никаких осколков. Я бы услышал.
– Как ты повёл себя дальше?
– Как-как… К Марадоне бросился. А у него вся грудь разворочена. Дырка с колесо. Дым валит. Сгоряча я его на себе ещё через два двора пёр. Потом собаки начали брехать. Гляжу – не дышит. Бросил его в каком-то закоулке.
– Того старика ты уже больше не видел?
– Видел.
– Когда?
– Каждый раз, как накурюсь хорошенько. Приходит, сволочь, и свою иголку в меня втыкает.
– Где всё это произошло?
– В городе.
– Я понимаю, что не в деревне Клюквино. В каком районе, на какой улице?
– Будто бы я знаю!
– Как вы туда добирались?
– До города автобусом. Потом пешедралом.
– Долго шли?
– Долго. Пару раз отливали по дороге.
– Может, там рядом какое-то приметное сооружение было? Кинотеатр или памятник?
– Не знаю. Темно, говорю, было. Да и зенки у нас от газа слезились.
Тут уж Ваня, до этого старавшийся держаться тише воды, ниже травы, не выдержал:
– Если надо будет, ты этим путём опять пройдёшь?
– Если надо, пройду, – на этот раз Удушьев даже не удостоил его взглядом. – Только мне не надо…
– Пройдись, ведь не велик труд, – посоветовал Павианыч. – Я тебя за это травкой отблагодарю.
– У меня своя есть.
– Тебе, говоришь, не надо! – Ваня соскочил с ящика. – А мне надо! Если ты за своего друга не собираешься мстить, тогда я отомщу! За всех сразу!
– Теперь я тебя знаю, – сказал Удушьев. – Слушок про змеёныша-крысолова давно ходит. Дескать, есть такой шкет, не то пацан, не то пацанка. Промеж деловых людей вьётся и всё подмечает. И если вдруг где-нибудь вурдалак мохнорылый заведётся, пощады тому уже не будет.
– И я тебя, Душняк, теперь узнал, – не остался в долгу Ваня. – Твои прогулочки по городу многим боком вылезли. Котлами да лопатниками ты не ограничивался. Случалось, людей голышом по морозу пускал.
– Что было, то прошло. Как Марадона загнулся, я с этим делом завязал. Намертво, – голос Удушьева был совершенно спокоен. – Потому и на свалке безвылазно ошиваюсь. У кого хочешь спроси. Только не подумай, что я перед тобой оправдываюсь.
– И ты не подумай, что меня обмануть можно. Я вашего брата насквозь вижу. И снисхождения ни к кому не имею – ни к людям, ни к котам. А если есть на тебе невинная кровь, лучше сам удавись. Что касается гоп-стопа, то я всякой мелочёвкой не интересуюсь. Порядочные люди ночью должны дома сидеть, а не лопатниками на улице трясти… Может, мы с тобой и поладим. Но сначала ты меня на старика выведешь.
– Место, где мы на него нарвались, покажу, – сказал Удушьев. – Ну а если он туда случайно забрёл?
– Старые люди от своего порога далеко не отходят. Это даже Пахом Вивианович тебе подтвердит… Там его берлога, тут двух мнений быть не может. Полагаю, что откладывать дело в долгий ящик не стоит. Прямо сейчас и отправимся. Тебе ведь, Филя, долго собираться не надо?
– Не надо. Всё моё – при мне, – он извлёк из кармана массивный никелированный кастет, которым, наверное, очень гордился.
– Вот и отлично! – Ваня хотел хлопнуть Удушьева по плечу, но достал только до локтя. – Поблагодарим хозяина за приют и в путь-дорожку.
– На посошок не желаете? – предложил Павианыч.
– Ни в коем случае! Сейчас от меня карамельками «Чупа-чупс» должно пахнуть, а не водярой…
Уже трясясь на заднем сиденье рейсового автобуса, Ваня спросил:
– А куда котлы подевались, которые вы со старика сняли?
– Той же ночью на траву у цыган сменял, – ответил Удушьев.
– Скурил, короче говоря… Какая-нибудь надпись на них имелась?
– Особо не присматривался. Я только те надписи разбираю, которые из одного слова состоят.
– Багаж знаний у тебя, прямо скажем, скудненький. И как ты только им обходишься?
– Очень даже просто. Ты за меня не переживай. Если только где-то жареным запахнет, я за версту учую. Случись какая беда, вы ещё газету читать будете, а меня здесь уже давно не будет.
– Ничего удивительного. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Это давно известно.
– Если я крыса, так ты мышонок дохлый.
На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.
Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.
