Дуглас Хьюлик - Свой среди воров
К тому времени император правил уже лет двести – в той или иной инкарнации. Конечно, не сравнить с шестисотлетним юбилеем, который мы недавно отмечали в Илдрекке, но и тогда уже воля Ангелов проявилась четко и ясно: вот избранный, который будет вечно возрождаться как наш император. Точнее, он представлял собой Вечный Триумвират, ибо душу правителя разъяли на три части и он мог возрождаться в одном из трех: Маркино, Теодуа и Люсиене. Одно воплощение сменяло другое раз в поколение и так хранило покой империи. Так повелели Ангелы, и быть посему.
Но это не означало всеобщей радости.
Как все мы, Стефан Дорминикос родился обычным смертным, и люди помнили об этом. И если человек родился и даже возродился, то разумно было предположить, что он мог и умереть. И Стефан умирал – даже несколько раз. Вот почему императоры назначали Регентов, которые правили страной после смерти очередного владыки и до того, как обнаруживали его новое воплощение. Во Второе и Третье Регентства императора долго не было из-за придворных интриг и прочих грязных махинаций. Тем не менее с Четвертым Регентством вышло иначе: случилось моровое поветрие, унесшее жизни двух воплощений Стефана – одного за другим. Никакого насилия, оба умерли от естественных причин, но и к такому империя была подготовлена. Тем удивительнее был последовавший хаос.
Поскольку два воплощения Стефана умерли, кто-то – никто не знал, кто именно, – задался вопросом: а что, если погибнут все три? Возможно ли возрождение? Известно, что всякий раз, когда император умирал, его новое воплощение уже здравствовало в каком-то уголке империи, за исключением самого первого раза, когда скончался и отошел к Ангелам собственно Стефан. В священных императорских писаниях намекалось, что если император исчезнет с лица земли, то жди беды, но никто не знал, как толковать эти строки – как апокриф или пророчество?
Естественно, нашлись желающие выяснить. К несчастью для Стефана, эта мысль посетила его Регентов.
Так начались войны эпохи Регентства: восемьдесят лет и один год игры в кошки-мышки между узурпаторами и многочисленными воплощениями Стефана Дорминикоса. Люсиен умирал дважды – сначала от чумы, потом от ножа в спину. Маркино скончался от той же чумы, что и Люсиен, еще в колыбели. Теодуа зарубили, когда он повел армию на Илдрекку. На шестьдесят четвертом году Четвертого Регентства наместники объявили, что в живых не осталось ни одного воплощения Дорминикоса.
Императоры почили в бозе.
А через семнадцать лет Маркино доказал их неправоту и вырос словно из-под земли, да не один, а с армией, представьте себе, Джана. Дальше началось самое интересное.
– Ты уже дошел до времени Очищения? – спросил я.
По пути из Джана в Илдрекку Маркино приказал войскам уничтожить изображения своих прежних воплощений – все до единого. Он назвал это «очищением» храмов: дескать, после регентских войн стране необходимо начать все с чистого листа. Другим его ипостасям происходящее не понравилось. Они не хотели быть стертыми без их ведома. Это положило начало многовековому раздору между воплощениями императора. Ликоннис как-то обронил, что обнаружил новый источник, способный пролить свет на подлинную историю того времени, но не стал особо распространяться.
Вот и сегодня он предпочел держать язык за зубами. Ликоннис изобразил хитрую улыбку – по крайней мере, попытался. С таким лицом лучше и не пробовать.
– Не скажу, – заявил он.
– Еще бы ты рассказал.
Я мог поднажать, благо Ликоннис обожал распространяться о своей работе, но не стал. Вместо этого я вздохнул:
– Увы, мне бы очень хотелось прочесть, но я пришел к твоему хозяину. По важному делу.
Лицо Ликонниса затуманилось.
– В таком случае, не смею мешать.
Он не вникал в детали наших отношений с Балдезаром, но был достаточно смышлен, чтобы понимать – меньше знаешь, крепче спишь.
Я прошел через всю мастерскую и стал подниматься по узкой винтовой лестнице на галерейку. Балдезар ждал меня наверху.
– Юный Ликоннис не одобряет твое ремесло, – увы, нет у вас тут взаимности… – просипел Балдезар, и каждое слово казалось сухим и хрупким, как окружавшие нас пергаменты.
– Скорее, твое сотрудничество, – отозвался я.
– Наверняка.
Главный писец развернулся и медленно пошел к дверям в свой кабинет.
– Но поскольку мнение подчиненных мне абсолютно неважно…
Фраза слетела на пол незаконченной, и Балдезар перешагнул через нее.
Я быстро оглядел накопленные материалы. Тома и свитки заполняли каждую щель между окнами галереи, а полки высились до потолка. Многие представляли интерес лишь для писцов, однако здешнее собрание историй и рассказов неодолимо притягивало меня – их хватило бы на века. Балдезар давал мне книги на дом, но с неизменным ворчанием и за большие деньги.
– Ничего не трогать, ничего с полок не снимать, – мрачно предупредил он.
– Следи за базаром, Фальшак, – ощерился я.
– Как не следить? Это моя работа. А у тебя другая, господин домушник.
– Я уже сто лет по хатам не шарюсь.
Балдезар фыркнул, но возражать не стал.
И мы прошли в его кабинет. Главный писец принял позу монарха за огромным письменным столом, а я устроился в тесном кресле напротив. Ставни открыли, было солнечно, однако стеклянные окна держали затворенными, чтобы уберечься от пыли и уличного шума. В каморке было светло, тепло и уютно. Я не оценил атмосферы, раззевался и громко чихнул.
Солнечный свет бодрит или хотя бы оживляет, но Балдезару он лишь заострил лицевые углы. Заляпанная чернилами туника топорщилась так же, выдавая кожу и кости под ней. Балдезар изучал меня из-под полуопущенных век.
– Надеюсь, ты пришел не насчет заказа, – строго заметил он. – Я же говорил: будет готово только на следующей неделе. Мне еще льняной бумаги не прислали с мельницы.
Я отмахнулся:
– Нет, я не за этим. Спешить некуда.
Речь шла о ксиве для сестренки, но той не вредно и подождать. Может, научит терпению, хотя вряд ли.
– Меня интересует твое мнение по поводу одной вещи.
Писец кивнул, будто понял с полуслова. Возможно, так оно и было. В конце концов, это был Балдезар.
Я порылся в мешочке с ахрами и вытащил клочок бумаги из кисета Ателя.
Брови Балдезара взметнулись домиком. Потом опустились.
– Позволишь?
Он потянулся паучьими пальцами. Я передал ему бумажку, и он поднял ее к свету.
– И в чем вопрос? – спросил он после долгой паузы.
Бумажку я дал, но все равно колебался. Чутье подсказывало, что чем меньше людей знало об этом деле, тем лучше. Мне пришлось напомнить себе, зачем я сюда явился.
– Надеюсь, что это шифр и ты его знаешь, – ответил я.
– Шифрованное послание?
Я кивнул.
– Где ты это взял?
Я красноречиво промолчал, смерив Фальшака взглядом.
– Я спрашиваю только потому, что происхождение документа поможет…
– Неважно, где взял, – отрезал я. Уставши, я теряю всякое терпение. – Важно твое мнение.
– Понятно. – Балдезар задумчиво потер бумажонку меж пальцев. – Ты знаешь, что это за клочок?
– Гнилой базар, Фальшак, и харэ́ сепетить, Тертого из себя не строй.
Балдезар брезгливо скривился:
– Дрот, я знаю арго, но слышать его не желаю. Будь так добр, выражайся на приличном имперском или проваливай.
Я резко подался вперед в своем кресле и в последний момент удержался, чтобы не вскочить. Балдезар вытаращился, отшатнулся и чуть не опрокинулся.
А я сделал медленный глубокий вдох. И такой же выдох.
– Ладно, – проскрежетал я. – Скажу на простом и понятном имперском языке вот что: мне не нравится эта бумажка. И даже бесит. И у меня весь день пошел наперекосяк из-за нее же, и я сильно подозреваю, что не последний. Мы оба знаем, чем это пахнет, и я настоятельно советую тебе, Балдезар, поделиться твоими соображениями. Иначе тебе не понравится не только арго.
Писец открыл рот, закрыл и кашлянул.
– Шифр, говоришь? Интересно.
Он положил бумажку на стол. Через минуту его пальцы успокоились. Балдезар повертел полоску, изучая со всех сторон, потом перевернул текстом вниз. Погладил бумагу, помычал и откинулся в кресле.
– Не знаю.
– Что?
Писец примирительно выставил ладони.
– Мне незнаком этот язык, если это язык. В значках нет никакой системы. Это не похоже ни на шифр, ни вообще на текст.
Я встал и склонился над столом.
– Вот «пистос», а вот «иммус», – показал я. – А вот значки повторяются – тут, и тут… и вроде бы тут? А здесь и здесь по паре. Может, это фрагменты обычной сефты?
– Не все, Дрот, пишут имперскими символами.
