Константин Соловьев - Америциевый ключ
- И что спрятано у старого дурака в камине? – спросил Ганзель мрачно, - Коллекция вересковых трубов? Запасные подштанники?
Ему очень не хотелось задавать этот вопрос. Он помнил испуг старика и кипящую ртуть в глазах сестры. Когда геномаги выказывают такие эмоции, обычному человеку остается лишь одно – во весь опор мчаться к городским воротам, и дальше, до тех пор, пока шпили Вальтербурга не скроются на горизонте. Но, кажется, для этого уже поздно.
- Ты уверен, что хочешь знать, братец? - вяло спросила Греттель.
- Нет, - честно сказал он, - Но, кажется, придется. Так что хранят за камином «шарманщики», сестрица? Кажется, речь идет не о пригоршне угольков, так ведь?
- За камином в каморке папаши Арло – самая большая по эту сторону океана коллекция модифицированных вирусных инфекций и возбудителей генетических заболеваний.
Ганзелю показалось, что он ослышался. Ему хотелось ослышаться. Но геноведьмы редко ошибаются. И никогда не оговариваются.
- Что-что?..
- Военные разработки и гражданские, - спокойно добавила Греттель, - Самые разные. Бубонная чума, гено-герпес, черный энцефалит, нео-проказа, собачья лихорадка, нейро-оспа, лихорадка денге и еще тысячи разных штаммов. Некоторым сотни лет, они выведены в довоенные времена. Но есть и свежие разработки. Чьи-то неудачные опыты и злые шутки, малоизученные культуры и паразитические виды. Словом, все, что оказалось слишком опасным, чтоб существовать вне стерильной пробирки. И все, что нашел папаша Арло.
- Храни нас Хиазма! – пробормотал Ганзель, - Целый зоопарк безумных хищников, заточенных в пробирки!
Впервые в жизни Ганзель ощутил, что бледнеет. Что кровь отливает от лица, а щеки делаются холодны, как лабораторный рефрижератор.
- Скорее, я сравнила бы эту коллекцию с арсеналом. Хищники могут и не тронуть человека, а все эти инфекции – агрессивные инструменты, причем не слепые, а нацеленные исключительно на человеческий генный материал. Если кому-то вздумается выпустить на свободу хотя бы малую их часть… Разбить хотя бы одну пробирку, пролив ее содержимое…
- Можешь не продолжать, - буркнул Ганзель. Он никогда не считал, что обладает богатым воображением, но в этот момент представил картину, от которой его бросило в ледяной малярийный пот.
- Генетическая инфекция распространиться почти мгновенно. Через воздух, воду, кровь и черт знает, что еще. Мгновенно окутает город, намертво вцепившись во всякого, в ком есть хотя бы щепотка человеческого генокода. И городские стены ее не остановят. Даже одна разбитая пробирка может втрое уменьшить население королевства. А в саркофаге за фальшивым камином их тысячи. Тысячи склянок, Ганзель. Представь, что будет, если они по какой-то причине разобьются все вместе.
Ганзель представил.
- Город погибнет?
- Возможно, не только город, но и весь Гунналанд, - отстраненно сказала Греттель, - И страшной, тяжелой смертью. Все, что было до этого, может показаться детскими шалостями, все эти генные бомбы, веками неконтролируемая модификация генокода, поколения генетических болезней и противоестественных опытов… В Вальтербурге распахнутся врата в ад, братец. Настоящий ад с чадящими котлами, полными генетической отравы. Вырвавшиеся на свободу генетические болезни мгновенно распространятся по округе и начнут пир. Одновременно. С равным удовольствием они будут пожирать и генофонд и фенотип. Жизни еще не родившихся детей и наши собственные.
- Стая опьяненных кровью шакалов, - пробормотал Ганзель. Кажется, ноги его мгновенно ослабли, сделавшись немощными, как у старого «шарманщика», - И все на свободе.
- Пусть будут шакалы. Они растерзают все, до чего смогут добраться. Наш генофонд, и так искалеченный бесчисленными эпидемиями и войнами, превратится в кровавую кашу. Уцелевшие генетические цепочки разлетятся в труху. Все сложные последовательности будут вывернуты наизнанку. И Гунналанд исчезнет. Превратится в лужу кипящей протоплазмы, в которой плавают головастики, чьи родители еще отчасти были людьми. Сотни объединенных генетических болезней, Ганзель. Одновременно.
- Можно утешаться, что мы едва ли это увидим, - пробормотал он.
- Не увидим. Они накинутся на нас, как бактерии – на питательный бульон. Чтобы пожирать и перестраивать последовательность наших хромосом и клеток, каждая – на свой вкус.
- Это как… Как если бы десять пьяных кузнецов пытались бы выковать один гвоздь?
Слабая улыбка Греттель показала, что она оценила сравнение.
- Как если бы эволюция сошла с ума и сожрала собственное потомство в попытке вылепить из него что-то новое. Миллионы процессов одновременно. Миллионы безумных, непредсказуемых, хаотичных мутаций в каждой клетке.
- Значит, процесс непредсказуем? – осторожно осведомился Ганзель.
- Слишком хорошо предсказуем его финал. Когда геномаг смешивает без всякого разбора множество различных веществ в одной пробирке, рано или поздно у него получится совершенно бесполезный раствор, который годен лишь на то, чтоб выплеснуть его в утилизатор. Через несколько минут после начала эпидемии мы все превратимся в такой раствор. В разлитую биомассу, полную искалеченных, мутировавших и уничтоженных клеток. Если нам повезет, останемся существовать, но в виде головастиков, барахтающихся в этой жиже.
Еще минуту назад Ганзелю хотелось выскочить на улицу, догнать «шарманщика» и оторвать его пустую седую голову от тощего костлявого тела. Но сказанное сестрой мгновенно опустошило его, оставив пульсировать в жилах вместо горячей крови бесцветный и холодный физраствор.
- Не слишком ли богатый арсенал для старого бедного «шарманщика»? – только и смог выдавить он, - Ведь он, считай, сидел на грудах золота!
Греттель безучастно пожала плечами.
- Не все собрано его руками, были и предшественники, предыдущие хранители саркофага. Они постарались на славу. Но и он преумножил коллекцию. Кое-что отбирал у больных смертельно-опасными болезнями, что-то вырезал из начинки неразорвавшихся генобомб. А еще - результаты неудачных селекций и прочий лабораторный мусор…
- Он не думал, что безопаснее собирать марки? – зло бросил Ганзель.
- Он думал, что делает это во благо, - произнесла Греттель, не переменяя неудобной позы, точно вросла в кресло, - Изолирует от общества то, что способно его уничтожить. Но, думаю, со временем это превратилось в его тайную страсть. Что-то вроде страсти коллекционера. Он с упоением рассказывал о новых образцах, сам возился со склянками, составлял описи… В жизни старого «шарманщика», если разобраться, не так уж много развлечений.
- Почему он не додумался уничтожить всю свою дьявольскую коллекцию?
- Не мог, - просто ответила Греттель, - Слишком сложные культуры, с которыми никто не хотел рисковать. Комбинированные генетические вирусы и прочие вещи. Никогда нет гарантии, что уничтожишь весь штамм, что какой-то его крошечный фрагмент не уцелеет и не выберется на свободу, незаметно прицепившись к чьей-то хромосоме. Даже я не взялась бы гарантированно уничтожить все его запасы. Папаша Арло стал заложником собственной коллекции. Ни уничтожить, ни продать, ни использовать… Я думаю, он прочил своего Бруттино в продолжатели рода.
- Мог бы пожертвовать все это королю Гунналанда…
Под насмешливым взглядом Греттель Ганзель осекся.
- И что бы тот с ней сделал?
- Какая…
- Он не хотел передавать генетическое оружие любому, кто может его использовать во вред своему биологическому виду. Герцоги, бароны и графы поколениями изводили друг друга искусственными генетическими проклятьями и ядами. Где гарантия, что Его Величество, заполучив подобную возможность, не вздумает поиграть теми же игрушками?..
Ганзелю пришлось признать, что Греттель права. Геноведьмы всегда правы – это одна из тех черт, что мешают им общаться с нормальными людьми.
- Подведем итог, сестрица. За камином у старого «шарманщика» находится ад. А ключ от ада - у сбежавшего человека-растения.
Греттель выразила согласие простым кивком.
- Не только ключ. Он прихватил с собой несколько пробирок из коллекции. Так что по Вальтербургу в прямом смысле слова разгуливает живая бомба, нашпигованная генетической шрапнелью.
Некоторое время они оба молча разглядывали испятнанный ковер.
- Я не хочу быть головастиком, сестрица.
- И я, братец. Наверно, ужасно неудобно включать микроскоп, когда ты головастик.
- Значит, нам надо поймать это полено, пока оно не уничтожило город. Знать бы еще, что у него на уме!
- Здесь я ничем не могу тебе помочь, - Греттель стиснула губы, - Я наблюдала за развитием этого существа лишь первые несколько месяцев, когда его органы только формировались. Я не знаю, как оно мыслит, не знаю, как оно чувствует, не знаю, какие инстинкты достались ему по наследству. Проще говоря, я не знаю о нем ровным счетом ничего.
Ганзель хотел было съязвить на этот счет, но не стал. Совершенно бессмысленно было испытывать терпение Греттель и корить ее за сделанную много лет назад ошибку. Тем более, что она едва ли была способна испытывать муки совести.
