Владислав Выставной - Штука
– Ничего особенного, – сказал я, успокаиваясь. – Я должен был найти чужака… И нашел…
– Это все?
– Все. Ну… Еще некоторое время я работал Ловцом…
– Вербовщиком? – быстро уточнил полковник.
Я замолчал, осмысливая происходящее.
Полковник знал свое дело – и все выходило именно по его раскладу. Еще немного – и я признаюсь в измене Родины. Как наверняка уже поступили мои более слабые товарищи.
Как объяснить анималу, что нельзя подходить к нам со своими мерками?!
Здесь взаимопонимание попросту невозможно. Спартанцу не понять хилого младенца, которого он безжалостно кидает на острые камни…
Это все Тихоня! Проклятый идиот накликал беду на тех, кто его взлелеял и сделал человеком. Все-таки, слабость – это не всегда аннигиляция силы. Иногда это – аннигиляция собственного разума.
– А кто у вас Тихоня? – поинтересовался я. – Какова его роль?
– Кто? – нахмурился полковник: я ломал ход допроса.
– Ну… Тихон. Он недавно заходил ко мне…
– В нашей системе – никто. Просто – наблюдатель нашего, так сказать, спонсора…
А вот это уже интересно!
– У разведки есть спонсор? – усмехнулся я.
– У разведки много, чего есть, – уклончиво сказал полковник. – А почему он тебя интересует? Он что-то вынюхивал?
– Да так…
– У спонсора в этом деле свои интересы. Мы должны их учитывать. Интересы национальной безопасности заставляют идти на всевозможные компромиссы. Ты понимаешь, о чем я говорю, Близнец?
– Еще бы. Как же в таком деле без компромиссов…
Полковник посмотрел на меня, как показалось – недоверчиво – и сказал: – Вот-вот… Ну, а раз мы договорились – нет смысла держать тебя взаперти… Можешь передвигаться по территории комплекса – вплоть до охраняемых постов. Только без глупостей: здесь все под видеонаблюдением…
– Спасибо… – почти искренне сказал я. Честное слово – даже к тюремщику начинаешь испытывать благодарность, когда он выпускает тебя из карцера в камеру покомфортнее…
– Не стоит, – небрежно бросил полковник. – Сейчас ты отправишься к своим товарищам. Какой смысл сидеть в одиночестве, верно? Видишь – у нас все честно: ты нам – информацию, мы тебе – комфортные условия…
Вот здесь я по-настоящему удивился: с какой это стати – такая роскошь? Не боятся сговора?
И тут же вспомнил про видеонаблюдение.
Тогда понятно. Нас хотят разговорить. Или поймать на какой-нибудь глупости…
Полковник подошел к двери, легонько постучал и сказал небрежно:
– Агент Рысь тебя проводит…
Сюрпризы на этом не кончились.
На встречу с друзьями, которую я сам для себя окрестил «очной ставкой», меня вела Тома. Она шла впереди пружинящей походкой, и в ее движениях не было и намека на неуверенность или прочие чувства, которые у нормального человека порождает встреча с теми, кого он однажды предал.
Снова коридоры, нервный электрический свет, безликие двери. Это целый мир – мир коридоров и дверей. И за каждой дверью – свой маленький кошмар. Или шанс на спасенье. Все зависит от того, какая дверь тебе выпадет. Словно карта в колоде…
– Агент Рысь? – спрашиваю насмешливо, чтобы молчание не разорвало меня изнутри. – Это из-за маникюра?
Тома чуть поворачивает голову в мою сторону и говорит глухо:
– Потому что мягкая и пушистая. Пока не пришло время перегрызть горло…
Что ж, ответ вполне в духе минувших событий. Я улыбаюсь – потому что теперь сильный.
И могу подавить в себе упорно выползающую боль.
Ведь мне ее не хватает – этой суки, влезшей ко мне в душу и вывернувшей ее наизнанку!
– Что ж не перегрызла? – продолжаю я. – Видишь – живой и здоровый! Чего не делишься – как дела? Звание очередное получила? Или, может, путевку профсоюзную?
Шаг Томы чуть сбивается. Это забавно – вывести из себя такую железную бабу. Забавно… Зачем я себе лгу? Ничего забавного в нашей встрече нет. Не удивлюсь, если и это – всего лишь часть психологической обработки…
Буквально налетаю на Тому – и осторожно огибаю ее изящную фигурку. Словно боюсь удара током.
– Зачем ты так? – спрашивает она, глядя мне в глаза. – Ведь это не ты говоришь. Ты совсем не такой…
Обалдеть. Невозможно понять женскую душу – даже обличенную в форму! Я, видите ли, не такой! Не тот, кого можно прижать к полу коленом, выдавливая информацию…
– То есть… Я не то хотела сказать… – ее лицо искажает странная гримаса, и вряд ли это игра. – Я хочу попросить у тебя прощения…
– Да не вопрос! – улыбаюсь. – Я совсем не сержусь на тебя. Я же понимаю…
Теперь в ее глазах я вижу недоумение и боль.
– Ты не понимаешь… – ей-богу, она сейчас заплачет. – Я честно… Это была просто работа. Вначале… Но потом… Понимаешь…
– Что?
Главное не разреветься самому. Мы, анималы, народ еще более сентиментальный, чем слабаки. Нас хлебом не корми – дай кого-нибудь помучить, а потому от души порыдать. Говорят, и Гитлер был слезливым романтиком…
– Я привыкла… Привыкла быть слабой! Ты понимаешь? – ее губы дрожали, глаза покраснели, и лицо вмиг стало некрасивым. – Я, железная баба, таких, как ты щелкаю, как семечки… Но такой роли никогда у меня не было! Похоже я слишком вжилась в домашние халатики и тапочки… Я не думала, что мне так это нужно – быть слабой…
Я ничего не ответил. Наверное, просто замер перед ней с отвисшей челюстью. Просто такой поворот не приходил мне в голову.
Конечно, говорю себе, это все промывание мозгов.
Но как же хочется верить!
– Зачем ты все это говоришь? – спрашиваю глухо. – Я же знаю, что все здесь просматривается и контролируется.
– Здесь – нет, – говорит она. – Впрочем, это и не важно… Что было, то было.
Ее лицо снова непроницаемо, как маска. Не осталось и следа от этой нежданной слабости. Мы снова двинулись вперед.
– Никому не верь, – жестко сказала она. – Это страшные люди, и ставки слишком высоки. Считай, что тебя уже приговорили.
– То есть, меня убьют? – спокойно спросил я.
– Боюсь, так поступят со всеми. Мне тоже отсюда не выйти. Потому нельзя раскрывать им сразу все карты. Оставайся им нужным как можно дольше…
– Если ты знала, что все так серьезно – чего ж ты полезла в это дело?
– Нас не спрашивают. Мы исполняем приказы.
Я не нашелся, что сказать. Женщины, которые исполняют приказы – это за границами моего понимания…
Коридор упирался в стену и раздваивался в стороны. Здесь была высокая двустворчатая дверь и пара вооруженных бойцов с настороженными взглядами.
– Я виновата, и я помогу тебе… – быстро проговорила Тома, и вдруг повысила голос, придав тому командной жесткости. – Сюда!
Мы остановились. Один из охранников пробубнил что-то в кругляшок микрофона у щеки, прислушался к пустоте. Кивнул. Второй боец, не спеша, открыл дверь.
– Заходи! – приказала Тома.
Я повиновался. Дверь за мной закрылась, Тома осталась в коридоре.
Здесь было просторно и светло – не то, что в конуре, из которой я сюда явился. Но главное – здесь меня ждали.
7
– Привет, ребята! – бодро сказал я.
И осекся.
Видимо, тон я выбрал неверно. Ибо друзья мои выглядели так, словно наутро их собирались расстрелять перед строем карателей.
Доходяга тихо трясся в дальнем углу. На нем лица не было, и по щекам катились слезы. Крот зябко ежился, примостившись на длинной лавке у дальней стены. Даже Хиляк выглядел удручающе, и мое появление не вывело его из оцепенения. Он, скрючившись, сидел за железным столом, укутавшись в плащ, спрятавшись за полями шляпы
Только Затворник тоскливо помахал мне рукой. Все-таки, он слабаком не был.
– Э, вы чего? – робко произнес я. – Все вроде живы-здоровы, а?
Мне стало неловко за свой излишне бодрый и румяный вид.
Все-таки, у меня нет право на оптимизм. Ведь и силу я получил только для того, чтобы защитить всех этих людей. Но что от меня толку? Как говорится, сила есть – ума не надо…
– Все пропало… – вяло сказал Хиляк. – Конец…
Я осторожно присел рядом.
– Почему – конец? – спросил я, хотя ответ и так был очевиден.
– Штука у них, и Тихоня сдал нас с потрохами, – болезненно оскалился Хиляк. – Мы и на пару километров отъехать не успели, как нас перехватили. Я даже не представляю, чего теперь ждать…
– Но ведь ОНИ не умеют пользоваться Штукой, – неуверенно проговорил я. – И она продолжает работать…
– Это только начало, – покачал головой Хиляк. – Штуку он все равно испортят. Понимаешь? Анималы. Даже ученые не могут по-другому: чтобы что-то познать, им надо разрушить. Как у детей: разломать и посмотреть – что у игрушки внутри?
– Это точно, – вставил Затворник. – По себе знаю: чего мне стоило, чтобы удержаться и не разобрать Штуку на части. Нас еще в институтах учат главному научному методу – анализу. Это и значит – разбирать и ломать…
– Но и это не главное… – продолжил Хиляк. – Следом развалится Контур – ведь нам не дадут жить так, как мы жили раньше. Ведь Клан не сможет «сбросить хвост» и уйти. Без Штуки это теряет всякий смысл…
