Олег Дивов - Лучший экипаж Солнечной (авторская редакция 2008 г.)
— Ни хрена себе — полицейский! — высказался старпом.
— Очень даже полицейский. Наш Бобби, оказывается, человек с идеями. Ему опостылел народный капитализм. Он считает, что на самом деле это диктатура. И знаешь, он во многом прав. Когда вся планета становится одной большой фирмой…
— Если бы меня спросили… — привычно начал Боровский, поймал укоризненный взгляд Рашена и перешел к сути: — Я, может, и безыдейный тип, но мне тоже кажется, что Бобби прав.
— М-да? — хмыкнул Рашен, задумчиво кривя бровь.
— Там же все делается не для блага народа, а для блага компаний. Почему мы воевали с колониями? Это фирмы защищали сырьевую базу. И какую! Сперматозоиды и яйцеклетки! Казалось бы, отпусти красножопых на волю — и покупай у них материал сколько влезет. Ан нет, все хотят даром! Задарма людей побольше наплодить, чтобы было, кому горбатиться! А система кредитования? Каждый от рождения уже по уши в долгах! Хотя его-то уверяют, что это ему только на пользу… Вы сами подумайте! Нехорошо у нас на Земле. Во всяком случае, мне так кажется.
— А кому так не кажется? — спросил Рашен.
— Тем кто доволен. И тем, кому наплевать. Ну и дуракам еще.
— Это восемьдесят процентов землян, Жан-Поль. Если не девяносто.
— Сейчас меньше, драйвер. Гораздо меньше. Очень многие задаются вопросом, почему это Венера и Марс решили не копировать земную схему, а провозгласили республики.
— Куцые у них республики. Недалеко от нас ушли.
— Ну, шеф, им пока что жрать особо нечего. Тут поневоле задумаешься, какое правление самое рациональное. Но в принципе… Рано или поздно там будет настоящая демократия. А что касается землян, так нужно просто как следует покопаться в Сети. И все станет ясно насчет их мнения. Шеф, мы же военные! Мы живем в своем крошечном мирке, отгородившись ото всех, и чем больше нас пинают, тем плотнее мы закрываем ворота. Мы просто ничего толком не знаем о нормальной жизни!
— Думаешь, там, внизу, нормальная жизнь? — спросил Рашен. — Сомневаюсь. Если там все ОК, откуда такой громадный конкурс в десант?..
— Вот именно! — воскликнул Боровский.
Рашен тяжело вздохнул.
— Не по душе мне все это, — признался он. — Ох не по душе!
— Это от того, что вы русский, драйвер. Вам положено.
— Что мне положено, ты, антрополог хренов?!
— Ого, какие слова! Вам положено, чтобы все на свете было не по душе, вот что вам положено.
Рашен задрал глаза к потолку и медленно пробормотал себе под нос какие-то русские слова.
— И нечего ругаться, — сказал Боровский примирительно. — Может, выпить хотите? Я знаю, у вас, у русских, серьезные решения только со стаканом принимаются.
Рашен покосился на старпома и агрессивно выпятил челюсть.
— Ты меня разозлить хочешь, да? — спросил он.
— Очень, — честно сказал Боровский. — Шеф, как я рад, что Бобби начал этот разговор!
— Скорее этот еврейский заговор. Чего тебе надо, Жан-Поль? Чтобы группа F огнем и мечом привела человечество к счастью?
— Очень даже может быть.
— Твой Рабинович пообещал нам месяц.
— Почему это он мой Рабинович? Он такой же мой, как и ваш. Что значит — пообещал месяц?
— Если группа F не добьется реабилитации мирным путем и нам придется доказывать свою правоту силой, Бобби целый месяц будет ползти от Пояса к Земле. Если увидит, что наша берет, еще притормозит. А если… Ну ты понял. Все равно у нас будет месяц, и мы сможем уйти на Венеру.
— А сыграть на нашей стороне?
— Это для него слишком. И потом, ему надо беречь силы. Если нас разобьют, драться с чужими будет он.
— Хороший коп, — признал Боровский.
— А я что говорю? Конечно, хороший. Только ругается через два слова на третье.
— Ну мы им дадим копоти! — воинственно заявил Боровский. — Уж за месяц-то…
— Я не уверен, что мне этого хочется, — сказал Рашен.
— Вам захочется, — пообещал Боровский. — Вы, главное, почаще думайте о том, что у вас на родине диктатура олигархического капитализма.
— У меня на родине одни развалины, Жан-Поль, — сказал Рашен, и в голосе его вдруг зазвенела тоска. — От моей родины остался только пепел. Мы заслонили вас собой, и нас больше нет.
— А как же Франция? — напомнил Боровский. — Вы же коренной парижанин, шеф. А Канада, а наш Ванкувер? Да ну вас, честное слово…
— Да, Ванкувер… — вздохнул Рашен. — Сколько там зелени, помнишь? Фантастика. А я, между прочим, видел однажды настоящего дикого оленя. Ездил с семьей на экскурсию. Игорю было лет пять, Ольга… Тьфу!
— Вы ведь так с ней и не поженились? — осторожно спросил Боровский.
— Я же военный астронавт, — сказал Рашен горько. — Сегодня мужик, а завтра труп. В порыве любви она на многое была готова, тем более что в кои-то веки встретились два здоровых русских человека. А потом оказалось, рожать она хочет, а замуж — ни в какую. Знаешь, в общем-то, я был не против. Я ее понимал. Нормальные условия для воспитания ребенка, чтобы деньги, чтобы отец всегда рядом… Только вот Игорю достался чересчур богатый отчим. Вырастил взбалмошного капризного мальчишку.
— Это вы ему простить не можете, что от вас отрекся, — сказал Боровский. — А знаете, почему он так поступил? Я скажу. Ему, как и многим, очень не нравятся порядки на Земле. На Земле, которая убивает тысячи колонистов только за то, что они хотят жить по справедливости.
— Ишь ты, как завернул! — восхитился Рашен.
— По-моему, убедительно, — скромно заметил Боровский.
— Mudak ты, Жан-Поль, — сказал Рашен.
— Сами вы мудак.
— Ты неправильно переводишь. Русский mudak и английский мудак — совсем разные вещи. По смыслу близко, а интонация другая. То, что ты сказал, по-русски будет hui. Это всего-навсего член, причем в очень грубом варианте. А вот mudak… — Рашен мечтательно закатил глаза. — Хороший был у нас язык, Жан-Поль. Глубокий. Богатый. Красивый. Был да сплыл.
— Не нравится мне ваше настроение, драйвер.
— Мне тоже, Жан-Поль.
— Неужели вам не надоело плясать под чью-то дудку? Неужели, если мы придем на Землю и нас там реабилитируют, вы им все простите? Эту жуткую подставу, что — забудете?!
Рашен сделал неопределенное движение глазами.
— Какой-то сраный Рабинович его пожалел, и он уже счастлив! — заявил Боровский в пространство. — И всех уже простил!
— Был у нас такой писатель Лео Толстоу, — сказал Рашен. — Я, правда, его не читал, но читал о нем. Этот деятель так отчаянно пропагандировал христианское всепрощение, что ему запретили в церковь ходить. В итоге он проиграл свою войну и помер совершенно один, старый и больной.
— Это вы к чему? — не понял Боровский.
— К тому, что сейчас об общественном благе печется Совет Директоров. И если появится кто-то, кто болеет за общество еще сильнее, его с Земли вышибут. Ты хочешь помирать в одиночестве, Жан-Поль?
— Я, — сказал Боровский гордо, — никогда не помру в одиночестве.
— Еще бы! — усмехнулся Рашен. — Вас, евреев, как тараканов.
— Да идите вы! Я не об этом…
— Знаю, Жан-Поль, — сказал Рашен очень мягко. — Я просто хотел объяснить, что, если мы ввяжемся в драку, у нас не будет права на проигрыш. Группа F все еще очень сильна. Война с нами подорвет земную экономику. Неважно, кто победит, мы или Совет Директоров, там, внизу, развалится все. И при нынешнем общественном устройстве Земля просто не выживет. А если выиграем мы — что мы будем делать, Жан-Поль? Мы обязаны предложить людям пути выхода из кризиса. Обязаны все разрушенное перестроить по-новому. Мы взвалим на свои плечи руководство огромным миром. Но куда мы его поведем? Есть у тебя позитивные идеи на этот счет? Экономическая программа? Политические лозунги? Идеологическая база?
— У меня есть очень большое желание сделать людей свободными от монополий. И нечего вешать мне лапшу на уши. На хрена нам лозунги? Народ сам разберется.
— Народ сам не может ничего, — отрезал Рашен. — Его за последние сто лет до такой степени развратили, что он теперь может только жрать и трахаться. За него же все решают! Абсолютно все! Ни о чем не надо думать! Я однажды прикинул: отчего в космосе так много толковых и сообразительных людей. Знаешь, отчего? Здесь нужно тренировать мозг, если хочешь остаться в живых. А на Земле это уже ни к чему.
— Так заставьте их! — крикнул Боровский. — Вы сами говорили — от войны там все развалится! Тогда им придется думать, чтобы выжить!
— Честно говоря, я в них не верю, — сказал Рашен. — Не потянут они. Мозг у них давно атрофировался.
— Вы их просто мало знаете, шеф.
— Ты их, что ли, хорошо знаешь?
— Ну… Все-таки нас, евреев, как тараканов. У меня большой круг общения.
— И что?
— Да говорю я вам — справятся они!
— Ох, мама! Слушай, Жан-Поль, ну что ты меня, усталого старика, все на подвиги склоняешь?
— А вам что, драйвер, — спросил Боровский, неприязненно морщась, — вдруг понадобился для подвига серьезный повод?
