Александр Борисов - Прыжок леопарда 2
Каждую ночь с момента запоя, ему неизменно снилась похмелка, но выпить во сне ни разу не довелось.
Не открывая глаз, он пошарил за ножкой стола, нащупал бутылку, открытую и глотал теплую водку, покуда во рту не исчезла сухость. Господи, как хорошо! Так и лежал бы всю жизнь, чувствуя в жилах живительное тепло.
Сон затягивал, не отпускал. Он снова услышал шаги за спиной, легкие, безмятежные.
- Надеюсь, у вас не занято? - с нажимом спросил свежий, чувственный голос.
Такой бы слушать и слушать!
- Ничего не могу сказать, - неприветливо буркнул Устинов, - сам еще не до конца разобрался, но если хотите, присаживайтесь. Только здесь... немного штормит.
Он все-таки обернулся... и покраснел - давненько с ним не бывало такого! Молодая, красивая женщина смотрела ему прямо в глаза; слишком молодая, и слишком красивая, для того, чтобы смотреть так откровенно.
Впрочем, это всего лишь сон, - флегматично констатировал Жорка, - фантазии разума, отражение тайных желаний. Когда я последний раз поимел бабенку? - даже не вспомню. Попробую завтра позвонить Вике: пусть приедут девчонки, заодно уберутся в квартире. Стоп! - о чем это я? Ах да, о сюжете сна. Судя по последним событиям, банкет отменяется, похмелья не будет, да здравствует секс! Я возражать не стану. Если, конечно, все будет столь же реалистично.
- Секса тоже не будет, - с укоризной сказала она, - совсем ничего не будет. Ты даже не прикоснешься к открытой бутылке. Тебе давно уже хватит.
Странно как-то она все это сказала, не разжимая губ.
- Простите? - мысленно произнес Устинов и поднял глаза с тайной надеждою на ответ, - вы кажется вторглись в мои размышления?
- А ведь ты меня до сих пор не узнал!
В этот раз он воспринял даже эмоции: всю горечь ее, обиду и боль. Память вдруг обожгла:
- Господи, - отшатнулся Устинов, - Господи!
Он раньше никогда не испытывал столь сладкой душевной муки: задыхался, не находил слов. Круговорот чувств, оторвавших его от земли, был выше любой, самой изысканной речи. "Печаль моя светла" - такие слова есть только у Пушкина, да у Бога. Как по-другому скажешь? Неужели когда-то и он ощутил нечто подобное?
- Как же мне тебя не любить, как же не помнить? - повторял он, как заведенный, не сводя с нее повлажневших глаз. - Мне было неполных шестнадцать, когда...
- Не будем об этом, - перебила она и покраснела. - Мне стыдно, что я совратила мальчишку, явившись к нему в ночи. Но... я не могла допустить, чтобы ты в первый раз сделал это с какой-то другой, пусть даже во сне.
- А зачем ты мне снилась потом?
- Просто скучала. Иногда я слежу за тобой, путешествую в твоих снах. Помнишь первый закон Мироздания?
- Нет. И даже не представляю, о чем там может идти речь.
- Ничто в этом мире не исчезает бесследно, даже любовь.
- Почему же, проснувшись, я все время тебя забывал?
- Если бы ты все помнил, искал бы меня всю жизнь. И не нашел, и был бы несчастлив, и совсем не имел бы семьи, а все это плохо.
Пол заведения снова качнуло. Да как же здесь неуютно!
- Тебя что-то волнует? - спросила она. - Ах да, сумка! Не беспокойся, скоро подъедут мои ребятишки и нас с тобой заберут. Ты ведь хочешь увидеть мой дом... наш бывший дом?
Они вышли на снежную улицу. Было по-прежнему холодно. Во сне очень легко потеряться, Жорка этого не хотел и крепко держал женщину за руку. Семенил как ребенок за матерью, которая точно знает, что следует делать и ей, и ему.
Юная и красивая, свет моей истощенной души, как же с тобой хорошо!
Она безошибочно подошла к нужной старушке, дала ей немного денег, приняла сумку. Бабушка долго кланялась:
- Дай Бог вам здоровья и семейного счастья!
- Подожди! - Жорка дернул ее за рукав дубленки и выпалил скороговоркой, будто боясь позабыть самое главное, - у тебя ведь, есть имя?
- Есть, - согласно кивнула она, - у каждого человека должно быть свое имя. У меня было много разных имен, все не упомнишь, но сейчас это не важно.
- Нет важно! - он так раскапризничался, что топнул ногой. Ну, пацан пацаном!
- Ну, хорошо. Для тебя я навеки останусь Анной.
- Анна... - Жорка попробовал имя на вкус, - Анна! - закричал он, ликующе.
- Не так громко, - засмеялась она, - мальчишек моих постесняйся. Они нас уже ждут, скоро начнут искать.
У фасадной стены старинного дома стоял небольшой грузовик. Стоял прямо на тротуаре, чуть ниже распахнутых окон. Двое веселых парней что-то бросали в кузов.
- Заберите у него сумку, - издали крикнула Анна, - он очень боится ее потерять!
Один из парней засмеялся и вытер вспотевший лоб. Другой выпрыгнул из окна, подбежал и поцеловал ее в щеку.
- Не желаете пива? - спросил он у Жорки. - Я много наслышан о вас.
- Как о любителе пива? - с горечью пошутил Жорка.
- Не обижайтесь.
- Нет, - отрезала Анна, - он ничего не желает! Дайте сюда бутылку. Сейчас вы увидите фокус: как только я начну ее открывать, у нее разлетится горлышко - оп-па!
Бутылка открылась легко. Только пиво замерзло - сплошной ледяной комок.
Невозможно нарушить законы сна: и Питер, и улица, и она - все исчезло в бледном, холодном мареве. Только эхом звучали слова: "Во сне можно любить, можно заниматься любовью, но никогда не удастся уталить жажду..."
Проклятое радио! Сигналы точного времени порвали и эту завесу, ударили по вискам. Досадуя на себя, Жорка резко поднялся с кровати, натыкаясь на стулья, пошел выключать репродуктор. Колючие крошки и мелкий мусор впивались в босые подошвы, горело нутро. А во сне он было так хорошо! Устинов хлебнул из горла, запил глотком холодного чая. Немного подумал и снова забрался под одеяло. Больше всего на свете он хотел бы вернуться в свой сон.
- Где ты, не исчезай! - крикнул он в безумной надежде, прежде чем, провалиться в серую пустоту.
- Мальчики! Мальчики! - запах снега, хлопок в ладоши и ее несравненный голос.
- Я с тобой, успокойся. Господи, как я хочу всегда быть с тобой!
Ах, какие холодные губы... все затмили ее глаза.
- Как это было?
- Что, милый?
- Как я... ушел: растворился, растаял, или исчез мгновенно?
- Господи, - вздохнула она, - какими мелкими глупостями забита твоя голова! У нас, между прочим, совсем мало времени, его почти не осталось. Если б ты знал, как мне сейчас больно!
- Отчего, родная моя?
- Оттого, что мы расстаемся, а тебе угрожает опасность.
- Опасность? Откуда? - не может быть! Я всегда ее чувствую загодя.
- Опасность внутри тебя. Будь осторожней, любимый!
- Глупенькая, - он коснулся губами холодной руки, - ты сказала, что любишь меня. Разве можно со мною найти свое счастье? Мои годы прошли, я седой, опустившийся человек. А ты все такая же светлая, чистая, юная...
- Это не так, - виновато ответила Анна. - То, что ты видишь сейчас - всего лишь мой образ. Память не преломляется, проходя через призму времени. Взгляни на меня другими глазами: представь, что мне уже сорок, даже чуть-чуть больше. У меня двое детей. Ты их, кстати, только что видел. Разведена...
- Я тоже.
Белели сугробы. По дороге катилась поземка. Ветки деревьев, покрытые инеем, склонились над газетным киоском. Они торопили разлуку.
- Вот и скажи, почему мне нельзя тебя очень любить? - спросила она и коснулась его щеки указательным пальцем. - Ведь ты был моим мужем в другой, очень давней, но очень счастливой жизни. Если ты скоро умрешь, мы с тобой разойдемся во времени так, что не встретимся никогда.
- Скоро утро. Мне кажется, я просыпаюсь, - сказал Устинов со страхом. - Я уже просыпаюсь, а ты... ты напиши мне письмо. Не сюда, здесь я никто. Напиши моей матери.
Он несколько раз повторил адрес, скороговоркой, боясь не успеть. Снежная пелена пролегла между ними непроходимой стеной. В ней вязли и затухали звуки. Он успел прокричать почти все. Все, кроме номера дома.
...В квартире было уже светло. На улице кричали детишки. За стеной у соседа громко играла музыка.
Жорка лелеял в душе подробности дивного сна, и в сердце его аукалась сладкая боль. Огрызком карандаша на обложке книги он пробовал рисовать ее образ. Получалось не очень похоже. Наверное, потому, что сильно дрожали руки.
Письмо! - осенило вдруг, - я же ее просил написать мне письмо! Пришлет, или нет? А может... уже прислала? - нет, это невозможно! - Жорка припомнил один непонятный казус: когда он учился в четвертом классе, на имя его деда, Георгия Романовича Устинова, поступила депеша без штемпеля на конверте и обратного адреса. Писала какая-то Анна, а дед к тому времени два года как умер. Бабушка Вера письмо никому не показывала. Сама прочитала, тихо поплакала и тайно спалила в печке.
- Старый кобель! - с укоризной сказала она.
