Алексей Волков - Пластуны Его Величества
Ехали молча, даже Мюллер не находил должных слов, о прочих не стоило говорить. Но вот за очередным поворотом очередной узкой улочки наткнулись на устало бредущих в сторону постоялого дома отца Александра с Кангаром, и Бестужев не удержался от замечания.
Чересчур разительным был контраст между увиденным в визоре и усилиями монаха на почве веры.
– Кто? – не понял отец Александр.
– Местные за ваши проповеди.
– Местные слушают внимательно. Коли побьют – такова воля Божья в испытании веры моей, – смиренно ответил монах.
– Батюшка, давайте договоримся сразу, – вступил в разговор Кречетов. – Лишь великомучеников нам не хватало.
– Ежели муки мои способствуют становлению истинной веры, то приму их с превеликой благодарностью. Принял же их Христос, прости Господи за невольную гордыню! – перекрестился отец Александр.
– Лучше все же без этого, – строго отозвался полковник. – Вообще, подумайте, отче, допустим, кто-то уверится, допустим, вера Христова даже распространится в горах. Но ведь тогда надо учреждать здесь церковь. И все – без ведома церковных иерархов, которые остались в прошлом иного мира. Да к тому же – силами одного-единственного священника, ведь других среди нас нет и не будет. Я даже не знаю, можете ли вы посвящать в сан? Ведь тогда все усилия пропадают втуне. Вера сильна не только людьми, она еще должна скрепляться церковью.
– Мне тоже многое неведомо. Однако ж, первые христиане тоже начинали ощупью, не имея иной поддержки, кроме примера Божьего, да неколебимой веры, горевшей в их сердцах. И вера их покорила половину мира.
– И лишь потом ушла из него, – грустно докончил Мюллер.
Он постоянно размышлял над увиденным, и теперь потихоньку приходил к каким-то новым для себя выводам.
– Почему ушла? – не понял батюшка. – Горцы продолжают верить, пусть вера их – какая-то секта от былого ислама. И наш долг – показать им путь во мраке. И не одни они. Наши новые знакомые из Порта не ведают истины, однако ж есть другие миры, где люди обязаны помнить Слово Божье.
– Боюсь, таковых миров среди Альянса и иных развитых сейчас не имеется, – вздохнул полковник. – Из остальных – наверно, есть.
– Не может быть! – воскликнул монах.
– Может. Мы просмотрели некоторые передачи по визору. Там такое творится, сплошной Содом с Гоморрою, – встрял Бестужев.
– Бесовское изобретение, – без промедления отозвался отец Александр.
О визоре ему уже рассказывали, но тогда он еще сомневался, насколько подобное средство необходимо в жизни. Теперь же сомнения исчезли после нескольких сказанных Бестужевым слов. И даже не столько от них, сколько от того, что осуждение высказал гвардеец, человек более легкомысленный, чем остальные офицеры.
– Батюшка, – мягко произнес Мюллер. – Само изобретение не может быть хорошим или плохим. Как его применить, зависит от людей. Например, с его помощью можно было бы создать ряд познавательных и образовательных передач, организовать нормальные новости, вести публичные беседы на злободневные темы науки, культуры, самой жизни. Топором можно работать, а можно подобно Раскольникову старушку убить.
– Так то топор. От него пользы больше, – хоть и трудно было возразить на это, однако отец Александр привык, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним.
– Прогнило что-то в здешнем обществе, – вздохнул Мюллер.
Ему всегда казалось, что с дальнейшим развитием науки люди просто обязаны будут стать лучше. Канут в Лету забвения беды, тяжелый монотонный труд, голод, вражда, войны, и большинство займется раскрытием тайн природы или же самораскрытием личности посредством творчества.
– Слушайте, – вновь прервал возникшее молчание профессор. – Может, все не столь плохо? Вдруг под увиденным нами скрывается нечто более достойное? Экскременты всегда плавают на поверхности, а золото находится в глубине. Мы же пока видели одни фрагменты, а надо суметь понять всю картину мира. Мы же всего лишь на окраине! Попробуйте по Африке судить о современной нам цивилизации!
– Наверно, – не слишком убедительно кивнул Кречетов. – Но все же я, господа, хочу одного – найти законную наследницу России. Чтобы не говорили потомки, а так же – граждане Альянса, не могла же совсем бесследно исчезнуть целая страна!
Но уже показался постоялый двор, и разговор окончательно оборвался.
Да и что тут особо возразишь?
– Что-то случилось?
На дворе можно было еще читать, однако в комнате уже господствовали легкие сумерки. Только поручик был опытным человеком, и сразу же почувствовал настроение женщины.
– Он еще спрашивает! – голос был холоден, словно лед на далекой отсюда Неве.
Чтобы ни говорили женщины о полном равенстве во всем с противоположным полом, поведение любой из них всегда будет отличаться от поведения мужчины. Гораздо больше эмоций, обид, вызванных любой внешней ерундой, или же внутренним нарушением гормонального баланса.
– Конечно. Я сразу сюда.
Поручик действительно едва успел смыть неизбежную пыль, и даже не стал заходить в офицерскую комнату. У Джавада съедено было столько, что ужинать вообще не хотелось, казалось – можно словно верблюду обойтись теперь без пищи минимум неделю, однако появляться с пустыми руками неудобно, и Бестужев держал в руках поднос с целой горой разнообразных фруктов.
Ответом было молчание. Элизабет вдруг решила, будто находится в жилище одна, а если что-то движется, так это лишь тень. Мало ли их бывает?
– Лиза, – мягко произнес Бестужев, опуская поднос рядом с женщиной. – Я же говорил, что обязан присутствовать при переговорах с местным мэйром.
Как-то неожиданно промелькнуло – профессор ошибся, и мейр – не искаженное «майор», а изменившееся в языке «мэр».
Разницы-то…
– Вот и отправляйся туда же! – бросила тени Элизабет.
– С тобой намного приятней, – примиряющее сказал поручик.
Правда, приятного в нынешней ситуации он видел мало, но женщины по природе своей не любят правды.
– Приятней! Как же, знаем! Если хочется, а в остальное время – лучше с вонючими горцами!
– Не все в жизни определятся физической чистотой, – возразил Бестужев. Ему по службе частенько доводилось быть и пыльным, и потным. – Гораздо важнее душа, а она у местных не столь омрачена пороками, как у некоторых, мнящих себя цивилизованными и образованными людьми.
– Ты на кого намекаешь? – женщина едва не сорвалась на крик, и удержалась неким чудом. Или же – пониманием, что крик может быть услышан всеми, кому даны органы слуха.
– Хотя бы, на твоего компаньона.
– Чем тебе Айзек не нравится?
– Почему мне вообще должен нравиться мужик? – намеренно грубовато возразил поручик.
– Да ты гомофоб!
– А это еще что такое? – Бестужев картинно изогнул бровь. Только вряд ли в сумерках реально было разглядеть выражение его лица.
Элизабет поперхнулась. Но хоть и во власти гнева, ей все же удалось сообразить, что выходец из далекого прошлого действительно может не знать значения многих слов.
Только до чего же трудно объяснять значение ясных с детства понятий!
– Это неприятие нормальных половых отношений между мужчинами, – наконец, сформулировала женщина.
– Милая, между нормальными мужчинами не может быть половых отношений. Для подобных целей Бог создал мужчину и женщину. Двух мужчин он не создавал. А жителей Содома и Гоморы, где процветал сей грех, просто уничтожил в назидание другим.
Тут уж оказалось, что Лизе неведомо многое, уясненное Бестужевым с детства. Пусть поручик не отличался особой религиозностью, более того, частенько нарушал некоторые из заповедей, само существование Бога под вопрос он не ставил никогда.
Имелась в объяснениях еще одна практическая сторона. При конфликтах главное – отвлечь женщину, перенацелить ее энергию в мирное русло. Потом, благодаря гораздо лучшей памяти к обидам, она не раз и не два припомнит недоигранный до конца скандал, да стоит ли бояться будущего? Для двоих оно может не наступить. Если бы гвардейский поручик оставался с каждой из встреченных на пути дам, давно бы уже стал обладателем гарема, которому позавидовал бы любой султан, разве что, кроме легендарного Соломона.
Только к лицу ли русскому офицеру иметь гарем?
А потом постепенно был совершен переход к тому, что должно происходить между мужчиной и женщиной, и только между ними.
Как часто бывает, после скандала Элизабет стала более страстной, и при всем искусстве и молодости поручика последнему пришлось, в конце концов, не слишком сладко. Проще говоря – устал, и уже не хотелось любых самых изощренных ласк. Занятия любовью отличаются тем, что количество никогда не перейдет по ощущениям в новое качество, и повторы уже не столь ярки, чем первые объятья.
– Что же случилось? – Бестужев воспользовался очередной передышкой, и жадно отхлебнул из стоявшего в изголовье кувшина чистой воды.
