Шимун Врочек - Питер
— Вообще, я думаю, что увеличение заболеваний раком перед Катастрофой — это признак того, что людей стало слишком много. И природа должна была сдерживать рост популяции.
Рак — природный ограничитель. А катастрофические изменения этот ограничитель снимают.
— Вот лайв форева-а, — пропел Уберфюрер. — Бессмертные крысы в килтах сражаются на мечах. Горцы. Остаться должен только один!
Проф усмехнулся.
— Забавно, но, в сущности, так и есть. Остаться должен только один.
Через некоторое время они вышли к станции Черная речка. Остановились, открыв рты. Станцию было не узнать — впрочем, до Ивана ее видел разве что Убер. Но тогда она была темная и заброшенная, только компания цыган сидела вокруг единственного костра. А теперь…
Иван присвистнул. Вот это да.
— Вы это видите? — спросил Убер. — Мне не мерещится?
— Не-а, — сказал Иван. — Если только мы не умерли и не попали в рай.
Перед ними на прежде безлюдной станции горели десятки цветных огней, возвышались разноцветные шатры. Цирк вернулся.
* * *Водяник объяснил, что сейчас под цирком понимают не совсем то, что до Катастрофы. Вернее, уточнил профессор, в метро мы вернулись к более древней форме цирка, которую точнее обозначить словом «карнавал». Странствующий праздник на любой вкус. Карнавал включает в себя цирковые номера, спортивные состязания, гадание, фокусы, аттракционы, игры на деньги и призы (то, что раньше называлось казино), поэзия, музыка, песни, танцы и театр. И продажная любовь, естественно.
«Шведский стол» искусств, сказал Проф иронично, но Иван его снова не понял.
Что тут придумывать? Цирк — он и есть цирк.
* * *После акробатов выступали силачи.
После силачей — клоуны.
Потом давали распиливание женщины. Дальше фокусы. И танцы полуобнаженных девиц…
В общем, каждый нашел себе развлечение по вкусу.
Когда Иван вернулся из санузла, началось следующее представление.
Иван устроился в первых рядах зрителей. Сидели прямо на платформе, поджав под себя ноги. У кого-то были коврики. Правильная мысль. Иван мимоходом пожалел о своей скатке, оставшейся на Восстании, и приготовился смотреть и слушать. Поморщился, поерзал. Задницу холодило на граните.
— А сейчас выступит, — сказал длинный. — Вы ее все знаете и, возможно, даже любите… Прекрасный Изюбрь!
Аплодисменты. Иван тоже похлопал за компанию. Театр? Сказки рассказывать будут? Может, фокусник?
Я люблю фокусы.
— Изюбрь, давай! — крикнули из толпы.
Иван поднял брови. Судя по прозвищу (имени?) он ожидал увидеть что-то более… хмм… крупное.
Маленькая девушка, похожая на подростка, вышла в круг. Неловко поклонилась. Сначала чувствовалась в ней какая-то робость, даже неуверенность… Хорошие артисты редко бывают уверенными в себе, вспомнил Иван слова Элеоноры, девушки на шаре. Точнее — никогда.
Посмотрим, какой из этого крошечного Изюбря артист.
— Я бы хотела сказать… привет. Спасибо вам, что пришли. Сегодня я буду читать стихи. Всякие, хорошие… и может быть, не очень. То есть, если хотите, чтобы я почитала что-то определенное…
— Мама на даче, ключ на столе! — крикнули из рядов.
Девушка подняла голову, улыбнулась.
— Ну… мы же еще не расходимся? Я вам уже надоела. Это стихотворение, которое прочитать — и сразу разойтись. Давайте я начну с чего-нибудь другого…
— Про черепаху!
Девушка кивнула. На бледных щеках выступил румянец.
— Про черепаху? Хорошо.
Иван усмехнулся. Что-то в девушке было искреннее очень, подкупающее. Не торопись, сказал он себе. Кажется, тебе пора перестать верить людям, нет?
Будь ты проклят, Сазон.
— Хорошо, я начинаю, — девушка вздохнула. Установилась тишина. Иван слышал, как дыхание людей начинает звучать в единый такт. — Стихотворение называется «Мир, который построил…»… не знаю кто. Или, как уже сказали, «Про черепаху».
Голос ее негромкий, сначала чуть подрагивающий, напряженный, по мере чтения набирал силу.
Иван слушал.
Эта сказка проста — как вся жизнь проста.
Плывут по морю три голубых кита[4].
На китах черепаха — больше всех черепах.
На черепахе Земля, на земле гора.
На горе горячее солнышко по утрам.
На горе сижу я и держу тебя на руках.
Иван слушал. Простые, даже обычные совсем слова вдруг показались ему необыкновенно важными. Очень точными и верными. Словно другой человек нашел то, что он сам искал полжизни и никак не мог найти.
Иван слушал. И слушали остальные.
Уплывут киты — и всё упадет во тьму.
Черепаха уйдет — китам она ни к чему.
Упадет Земля — черепаха и не заметит.
Раскопают гору — Земля не замедлит ход.
Не увидишь жизни, пока не почуешь смерти.
Засыхает трава — так заново прорастет.
На весеннем песке поставит свою заплату.
Но ослабнут мои ладони — и ты заплачешь.
Потому плывут киты, черепаха спит.
А тебе во сне приснится огромный кит
И земля, и гора, и солнышко вместе с нею.
И весенний песок и отблески на траве,
И прозрачное море — соленое на просвет.
Я не буду сниться — есть дела поважнее.
Когда девушка закончила читать, на некоторое время установилась тишина. Иван заметил, что даже лица у людей изменились. Потом они хлопали.
* * *Дальше выступали акробаты, и Иван немного заскучал. Где там остальные?
Он оглянулся. Подумал, что обознался, и снова обернулся.
Она сидела в задних рядах зрителей — точнее, даже на некотором от них отдалении. Длинная прямая трубка дымилась в ее руке, прижатая к темно-бордовым губам тонкими пальцами. Цветастые цыганские одеяния ей сов сем не шли… или не шли той девочке на шаре, какую помнил Иван.
Диггер тронул соседа за плечо.
— Кто это? — спросил шепотом.
Тот обернулся, отшатнулся. Иван сжал его плечо железными пальцами.
— Ведьма это, — ответил сосед сдавленно, — отпусти, больно.
Теперь она была — другая. Ведьма.
Иван встал и пошел к ней — прямо сквозь ряды сидящих, не обращая внимания на возгласы и косые взгляды. Было в нем сейчас что-то, отчего люди расступались.
Длинный коричневый шарф был повязан вокруг ее головы — как тюрбан. Уродства он не скрывал. Впрочем, как тут скроешь? Иван дернул щекой, продолжая идти. Но ее открытость, вернее, равнодушие, с которым уродство демонстрировалось, было почти болезненно ощущать.
— Лера, — сказал Иван. Он стоял над ней, глядя на нее сверху вниз. Ведьма подняла голову. На краткое мгновение Ивану показалось, что он видит в этом взгляде прежнюю Элеонору фон Вайскайце, девочку на шаре… мелькнуло и исчезло.
Она его не узнала.
— Меня зовут Лахезис. Гадание — патрон, заговор три, — она выпустила дым краем изуродованного рта. — Проклятье — пять. Если хочешь в придачу переспать, двадцать патронов.
— Лера, это я, Иван. Иван с Василеостровской.
Единственный глаз смотрел на диггера, но узнавания в нем не было.
— Иван? — переспросила она. — Плати или отваливай, Иван. Что ты хочешь? Гадание, приворот, сглаз или… — Она равнодушно улыбнулась; от этой улыбки у Ивана мороз пошел по коже. — Меня?
Против воли Иван представил гибкое тело девочки на шаре — без одежды, выгибающееся под ним.
— Гадание, — сказал Иван. — Погадай мне, Лера… Лахезис.
* * *Синее пламя спиртовки. Кровавое пятно на дне металлической кружки запеклось. Палатку заполнил резкий железистый запах.
Лера-Лахезис посмотрела в кружку, прицокнула языком.
— На тебе — тень мертвеца, — сказала она Ивану. — Ты бежишь от своей судьбы, хотя на самом деле думаешь, что приближаешься к своей цели. Но это не так. Твой путь лежит через твою судьбу.
«Неужели через ЛАЭС? — подумал Иван с сарказмом. — То-то бы старик Энигма порадовался». Впрочем, она, наверное, каждому так говорит. Дежурная фраза.
Он потер запястье. Ладонь все еще побаливала. Оказывается, для гадания нужна кровь спрашивающего.
— И еще… — Она помедлила. — Тут страшный знак. Я не хотела говорить…
— Да? — Иван смотрел прямо.
— Тут сказано, что ты убьешь своего отца.
Кто он? Еще бы знать.
— Вполне возможно, — сказал Иван спокойно. — Что так и будет.
Ведьма вскинула голову. Иван снова поразился этому жуткому месиву на месте правого глаза, вместо половины лица. Как выстрелило что-то внутри. Какая была женщина! Эх.
— Боги ценят не покорность человека судьбе, — сказала ведьма скрипуче, — но его сопротивление.
* * *Он вернулся через полчаса, вошел в ее палатку, протянул руку. Ведьма посмотрела внимательно, опять взяла трубку. Затянулась и выпустила горький синий дым.
