Никита Аверин - Крым-2. Остров Головорезов
Подземный ход и раньше, наверное, был замаскирован, а теперь все вокруг густо заросло кустами, и различить, куда лезть, стало и вовсе невозможно. Если бы Телеграф не знал наверняка, никто бы не подумал, что нужная им постройка — капитальный, пусть и покосившийся, сортир, типичная такая будка, некогда беленая, с косой плоской крышей и кривой дверкой.
— Я же туфли запачкаю, — с тоской произнес Ренькас.
Слова его вызвали всеобщее одобрение и осуждение такого входа в подземелье.
— Спокойно, — веско сказал Телеграф, — только спокойно. Там ничего такого нет, и никогда не было. Маскировка, не маленькие, должны же понимать!
Он распахнул присохшую, скрипящую дверь сортира. Внутри обнаружилось ожидаемое отверстие прямо в бетонном, растрескавшемся полу. Бандеролька прикинула: никто из них, даже Зяблик, в него пройти не могли, не говоря уже о носилках с Поштой.
На немой вопрос Бандерольки ответил Телеграф: нажал на незаметную, укрытую паутиной, выпуклость на стене. Пол начал плавно подниматься, хорошо, что все стояли снаружи. Наконец, образовался люк, достаточный, чтобы туда прошли все, и косые лучи заходящего солнца высветили земляную, но утоптанную лестницу в подземелье.
— Спускаемся, — распорядился Телеграф, — освещения внутри нет, поэтому первый и последний подсвечивают фонариками, остальные ориентируются...
Зяблик тихо фыркнула и спросила:
— Ловушек много?
— Достаточно. Я не все знаю, поэтому пойду вперед.
— Нет, поэтому я пойду вперед. Я выросла в каменоломнях под Керчью.
Не слушая возражений, она скользнула во тьму, и там затеплила фонарик — не «динамку», принесенную в каменоломню Бандеролькой, а самый обычный, с тусклой оранжевой лампочкой. Бандеролька не смогла бы ориентироваться по этому свету даже в ночной степи. Следом спустился Ренькас, за ним — Стас с Воловиком, потом — Телеграф, Кайсанбек Аланович и сама Бандеролька. Она очень хотела бы идти рядом с носилками, но узкий проход не позволял. Бандеролька по команде Телеграфа захлопнула за собой люк, и стало совсем темно. У нее как раз была «динамка», и под ноги впереди идущим лег подрагивающий, но яркий луч света.
В подземелье было влажно и пахло землей, с потолка (метра два) свисали корни растений, похожие на мочало. Дыхание вырывалось белыми облачками.
— Далеко? — спросил Стас.
— Нет. За час доковыляем.
Тут внимание Бандерольки, уставшей от душевных терзаний, снова рассеялось. Ей казалось, они вечно шагают по коридору. Периодически приходилось обходить ямы, прижавшись спиной к стене, по узкому — в стопу шириной — перешейку. Изредка из боковых ответвлений веяло холодом, и Зяблик поясняла: коридоры заканчиваются колодцами. Основной ход изгибался и завораживал, одинаковый, монотонный. Иди Бандеролька первой — утратила бы бдительность, сорвалась. Потянуло гарью.
— Мы под лагерем осаждающих, — пояснила Зяблик, — тут вентиляция, иначе мы задохнулись бы. Осталось немного.
Пол пошел под уклон, ход теперь пролегал ниже — наверное, под стеной Цитадели. Тишина подземелья по-прежнему нарушалась только хриплым дыханием: Стасу и Воловику было тяжело. Сделали короткий привал, доктор проверил состояние Пошта — без изменений.
Потом пол постепенно начал идти вверх. Телеграф отдал приказ: всем молчать. Неизвестно, стоит еще Цитадель Джанкой, или же враг взял ее.
Передислоцировались: доктор остался с раненым, носилки опустили на землю. Воловик, Ренькас и Телеграф выступили вперед, готовые драться. Бандеролька и Зяблик шли за ними. Медленно поднялась крышка люка, квадратная, как и предыдущая, и Ренькас отчетливо произнес:
— Ой, блин.
Кто-то, свесив лобастую голову, всматривался в подземелье. Прошел миг, прежде чем листоноши узнали Одина, коня Пошты. Он фыркал, принюхивался и тихо ржал, учуяв хозяина.
***
На складе было пусто: никого, и все ценное вынесли. Естественно, ведь вооружали всех листонош, от мала до велика. Один переминался на всех своих восьми ногах, фыркая и изредка издавая короткое тихое ржание. Когда Пошту подняли наверх, в озаренную пожарами темноту, конь сунулся к носилкам и лизнул хозяина в лицо. Бандеролька немного испугалась: язык у коня был шершавый, как терка. Но Пошта вдруг вздрогнул и открыл глаза.
— Один, — слабо сказал он, — дружище.
Бандерольку швырнуло вперед, к Поште. Она упала на колени, погладила пальцами его щеку — горячую щеку лихорадочного больного.
— Как же ты нас напугал! С тобой все в порядке?
— Нет, — четко, но по-прежнему тихо ответил Пошта. — Прости, дружище, я умираю.
Повисла неловкая и гнетущая тишина. Заплакала Зяблик. Но для Бандерольки в пустом помещении склада были только они с Поштой.
— Ты не умираешь! Сейчас мы пойдем в хирургию, и доктор тебя заштопает!
— У меня повреждены внутренности. И контузия. Кажется, ничем мне скальпель не поможет.
— Но ты пришел в себя!
— Это перед смертью.
Оттеснив Бандерольку, к больному придвинулся доктор Стас. Ощупал, задал несколько вопросов, и отошел, бессильно опустив могучие руки.
«Все», — поняла Бандеролька. Пошта прав. Ничем ему не поможешь. Но нельзя же сдаться, нельзя же просто уйти и похоронить его?!
— Бандеролька, — позвал Пошта, — Телеграф.
Листоноши приблизились.
— Я пока что в сознании. Недолго осталось, но я пришел в себя. Бандеролька, командование — на тебе. Прости, Телеграф.
— Да что уж. Я — просто исполнитель. Я-то знаю.
— Так вот. Пойдите посмотрите, что происходит. Мы в арсенале? В цитадели?
— Да, — хором ответили они.
— Со мной оставьте Одина и доктора — на всякий случай.
Бандеролька отвернулась.
— У меня есть морфин, — шепнул доктор Стас, — если что...
— Рано, — отрезала Бандеролька. — Ты не слышал? Вы с Одином остаетесь здесь, мы идем на разведку.
Пошта прикрыл глаза. Отряд осторожно придвинулся к дверям — мимо опустевших полок, под потухшими лампами. Бандеролька распахнула створку.
Цитадель горела, но еще держалась.
Отсветы горящих зданий лежали на улицах, повсюду суетились листоноши, где-то плакал ребенок. Слышны были взрывы и выстрелы, отрывочные команды.
«Они же осиротели, — поняла Бандеролька. — Как все мы. Филателист и Штемпель мертвы, командование никому не передано. Как сказал Пошта? Командование на тебе, Бандеролька. Действуй».
Отодвинув спутников, она вышла наружу. Ренькас, молчаливый и смертоносный, держался за левым плечом. Кто-то заметил Бандерольку. Это был Контейнер, заведующий складом.
— Бандеролька! — поразился он и опустил короткий автомат.
— Я, — согласилась она, — и мои друзья. Филателист мертв. Принимаю командование Цитаделью. Доложить обстановку.
— Контейнер, кроме прочего числившийся при Филателисте начальником службы безопасности, весь подобрался, даже щеки втянул. Из квадратного он сделался параллелепипедным.
— Докладываю! Цитадель штурмуют превосходящие силы противника! Джанкой пока что держится, но часы наши сочтены! Противник собирается применить метательное оружие! У них есть гранаты и зажигательные смеси! От разведчиков доходят слухи о напалме! Листоношам остается только погибнуть с честью...
— Отставить, — приказала Бандеролька. — Проводи нас на стену.
Пригибаясь и шарахаясь от снарядов и пуль, грозящих на излете достать листонош, они пробрались на стену. Оборона пока держалась, но противник и правда численно превосходил защитников цитадели. Неприятно удивило Бандерольку то, что наступлением командовал кто-то один. Кто — она не могла понять. Вероятные лидеры — Сургуч и Рыжехвост, были убиты.
Значит, за войной против листонош стоял кто-то еще.
Кто-то по-настоящему умный и хитрый, облеченный достаточной властью и любимый народами Крыма. Кто-то, сумевший направить недовольство жизнью против «врага» — против листонош.
Его не было видно, но рука его чувствовалась во всем: в слаженных действиях, в тактике и стратегии, в грамотном применении оружия.
«Не выстоять, — поняла Бандеролька. — Никак. Не нашими силами».
Она вспомнила про собственный план отступления, про то, что паром Олега Игоревича должен ждать листонош совсем недалеко.
Но — как отступать? Снять со стен защитников? Тогда орда проломит линию обороны и все погибнут. Оставить кого-то? Это несправедливо, пусть каждый листоноша готов погибнуть за сородичей.
— Собирайте архив, — скомандовала Бандеролька Контейнеру. — пакуйте в ящики. Кайсанбек Аланович подскажет, что брать. А вы назначьте помощников из толковых, но которым не место на стене.
По мере того, как на степь опускалась тьма, все ярче разгорались огни костров и отсветы пожарищ. Бандеролька чувствовала, как жар гибнущей в лихорадке цивилизации опаляет ее лицо.
