Василий Щепетнев - Испытание веры
— Пер Иеро! — позвал стражник из горницы.
— Да? — Он сел, просыпаясь окончательно. Смесь лукинаги и экстракта ивовой коры произвела свое действие, голова Иеро стала ясной, рука твердой, дыхание ровным.
— К вам почтенный Рэндольф.
Он успел встать, накинуть подобающую одежду — ясно же, что почтенный Рэндольф пришел не со скуки, а по делу. Рэндольф не торопился входить, давая перу привести себя в надлежащий вид. Учтивый человек и заполночь учтивый.
Иеро вышел в крохотный коридорчик, прошел в горницу и сам пригласил позднего посетителя присесть. Не хотелось беспокоить Хармсдоннеров, хотя стражник, верно, их уже разбудил своим зовом. Ничего, в тревожное время голос охраны снимает тревогу, мол, спите, жители Но-Ома, в Но-Оме все спокойно.
Не все, иначе почтенный Рэндольф тоже бы спал.
— Пер Иеро, Ларс Мелдинг умирает. Хочет вас видеть, — церковный староста, видно, не ложился, под глазами наметились мешочки, да и сами глаза красные, почти как у рэт-лемута.
— Конечно, — Иеро помнил старого больного рудокопа. Зря не позовет, если чувствует, что смерть близко, значит, она и в самом деле близко.
Он вернулся в спаленку, взял необходимые для соборования принадлежности, поколебался мгновение и прихватил подарок старого Шугадан-Оглы. Правда, отпускать грехи с оружием в руках не след, но оно не в руках, а в ножнах за спиною. Да и в сторонку положить недолго — там. Колебался он не из-за кривого меча — подумал о стражниках. Если они пойдут с ним (а они пойдут с ним) — кто будет охранять спящих под его кровом домочадцев Хармсдоннера?
Иеро вышел на крыльцо. Один из стражей стоял рядом, второй — в четырех шагах дальше. Остальные в засаде?
— Сколько вас? — спросил Иеро.
— Четверо, пер Иеро, — ответил стражник.
И в самом деле, из тени вышли остальные.
— Двое пойдут со мной, а двое останутся здесь.
— Никак нельзя. У нас строгий приказ капитана.
— Я отменяю этот приказ.
— Что? Не слышу!
— Я отменяю этот приказ, — повторил Иеро громче.
— Ничего не слышу, пер Иеро, простите. Простыл давеча, и уши заложило, — стражник смотрел на Иеро без улыбки, твердо, но ясно было — притворяется. По уставу пограничной службы он не может не выполнить приказ священника поселения, вот и временно оглох. Бунт без бунта.
Что делать? Оставить без помощи умирающего он не может. Но оставить женщин Хармсдоннера тоже нехорошо.
— Вы идите, пер Иеро — на пороге показалась Абигайль. — Ничего с нами не случится.
— Но… — он колебался. Конечно, дом крепкий, запросто не разобьешь, а женщины поселения немногим уступали мужчинам, если вообще в чем-то уступали.
— Я могу остаться здесь, пока вы не вернетесь — нашел выход их положения почтенный Рэндольф.
— Да? — Иеро посмотрел на церковного старосту. Меч у него хороший. Боевой меч. Да и сам почтенный Рэндольф производил впечатление человека осторожного, но не трусливого. Зазря на рожон не полезет, но биться будет насмерть.
— К тому же у меня есть зовутка, — добавил почтенный Рэндольф, — и при первых признаках опасности я разбужу ее.
Зовутка решила дело. Была зовутка грибом-паразитом, но грибом особым. Сама маленькая, с детский кулачок, но если ее разбить, дикий пронзительный вой поднимет мертвого на три мили в округе. Привозили ее с юга, где она росла на деревьях у границы Голубой Пустыни. Стоила недешево, но того стоила.
— Заприте дверь на засов и ждите нашего возвращения.
Иеро пошел, стражники держались рядом, все четверо. Двое слева, двое справа. Устерегут, никаких сомнений.
Ночь тихая, покойная. Именно в такие ночи чаще всего и уходят измученные недугом люди. Есть ночи, когда вдруг двое, трое, а то и пятеро вместе страдают от почечной колики. Есть ночи, когда астма начинает душить поддавшихся ей людей. Есть ночи щемящего сердца, и есть ночи горлового кашля. В семинарии учили целительству, но старому Ларсу Мелдингу нужен не целитель — священник. Он уже пересек черту жизни — этой жизни, и только привычка удерживала душу в теле. Но всему приходит конец.
Иеро нарочно настраивал себя на отвлеченный лад — чтобы не досадовать на стражей границы и их начальника, капитана Брасье. Ему человека готовить к встрече с Создателем, а он о земном печется. О пустяках. Ну, притворяются стражники глухими, так им на то команда дана капитаном. А капитан, понятно, беспокоится и о поселении, и о поселенцах. И о священнике, пере Иеро. Назойливо беспокоится, не без того, но от рвения, от чистого беспокойного сердца.
Чем хорошо поселение — все рядом. Дюжина дюжин шагов, еще дюжина дюжин — и пришли.
У входа в барак попался капитан.
— Пер Иеро? Скорее, Ларс Мелдинг умирает.
Иеро поспешил к страждущему. Стражники отстали, Брасье о чем-то стал говорить со старшим, говорить тихо — чтобы не будить спящих, да и чтобы Иеро не слышал. Видно, глухота у стражника прошла, служебный долг — отменный целитель.
Купе, в котором лежал Ларс Мелдинг, освещала лучина, освещала скудно, но Иеро после темноты и лучине был рад. Не успел настроиться на ночной лад, больно коротка дорога.
Ларс Мелдинг потянулся к священнику.
— Лежите, лежите, добрый Ларс Мелдинг, — предупредил усилия рудокопа Иеро, но тот не слышал его слов.
— Оборотень, — прохрипел Ларс Мелдинг, — проклятый обо… — усилие оказалось для него непомерным, он откинулся на спину и замолк.
Мало времени, очень мало времени. Иеро едва успел отпустить грехи и прочитать полагающиеся молитвы, как рудокоп скончался. Ушел.
Бедный Ларс Мелдинг. Видно, бредил перед смертью, что принял Иеро за оборотня. Или хотел что-то рассказать? Теперь он расскажет об этом слушателям иным.
Иеро вздохнул и помолился за упокой души раба божьего Ларс Мелдинга. Потом начал читать Книгу Тита Иова, что еще он мог сделать для бедняги?
Читал долго, верные две склянки.
Затем собрался в обратный путь. Но прежде нужно высказать Брасье протест по поводу столь бесцеремонного обращения. Придется. Не должен Иеро позволить такого с собой обращения. Не себя высоко ставит — сан. Теперь-то можно не сдерживаться, а высказать капитану прямо и без обиняков. Что он о себе возомнил, капитан Брасье, если позволяет приставлять к священнику стражей?
Но Брасье у входа в барак не было, не было и стражей. Решили, что он будет у Ларс Мелдинга долго, до самого рассвета? Или просто не хотели спорить и ругаться.
Иеро огляделся. Только что негодовал на приставленную стражу, а без нее идти не хотелось. Одиноко, беззащитно, голо. А он-то серчал на капитана. Не судите опрометчиво, учит величайший Лек-Сий.
Быть может, и в самом деле остаться? Лишних молитв не бывает, помолится за упокой раба божьего, почитает библию, просто посидит у ложа усопшего.
Нет, нехорошо выйдет. У него в доме люди, негоже оставлять живых ради мертвых.
Да и идти-то ничего. Два раза по дюжине дюжин шагов. Неужто не осилит?
Иеро знал. что пойдет один, но знал, что ему этого очень не хочется.
Тем человек и отличается от зверя, что делает не то, что хочется. Человек знает слово «надо».
И он пошел. Правда, шаги теперь он делал коротенькие, осторожные, и вышло три раза по дюжине дюжин, да к чему считаться?
Миновал церковь, вышел к садику, что перед домом.
Все спокойно в столь поздний час. Затянутое тучами небо. Недвижный, дремотный воздух. Кажется, ветер тоже спит.
Он пошел по садику — больше наугад, потому что — темно. Факел хладного огня нужен. Не забыть сказать на совете. В заброшенном руднике завести грибницу, через год, глядишь, и созреет.
Нужная будка, как и положено, стояла в уголке самом укромном. Чего кричать-то о себе, и так всяк сыщет. Даже в темноте — у будки обыкновенно сажали звень-траву, и сама полезная для чистоты, и запах от нее здоровый. Не заплутаешь.
Он вышел из нужной будки. Теперь до утра поспит вволю, в тепле и сладости.
Иеро пошел к дому, последние две дюжины шажков.
И едва не споткнулся — на траве лежал меч.
Мечами не разбрасываются, тем более в садах священников. Воин, пока жив, с мечом не расстается. Значит…
Иеро поднял его. Говорят, во всем мире нет двух одинаковых мечей. Хоть какой-нибудь черточкой, да разнятся. Насчет всего мира — здесь он не знаток. Но этот меч он, похоже, видел у почтенного Рэндольфа. Рукоять из рога лорса. Они, лорсы, их сами бросают, старые рога. Не пропадать же добру.
Иеро лег на землю, прислушался. Лежа слышно то, чего не слышно стоя. Земной звук. Он из земли прямо в ухо идет, без воздуха.
То, что он услышал, ему очень не понравилось. Где-то вдалеке, на границе восприятия кто-то шел.
И этот кто-то был не человек.
19
Человек — существо прежде всего вертикальное, отсюда и особенности шага. Если изобразить звук волною, то получатся волны высокие, но острые, крутые. Зверь же шагает на четырех лапах, да и центр тяжести у него ниже, потому волны низкие и пологие.
