Никита Аверин - Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник)
Поезд набирал ход, а Пошту молотили по плечам:
– Молодец, теперь оторвемся!
– Что это было? – наконец смог спросить он, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Студень, – ответила командирша оборванцев. – Мы его уже видели. Он неглубоко на сушу может, километра четыре, потом обратно ползет. Зато все органическое, что встретил, сжирает. Ни огонь его не берет, ничего. Пытались даже травить – не помогает.
– А как же мутанты? – вспомнил Пошта.
– Да не до денег. Жалко, конечно. Ничего, сколько-то в вагоне осталось. А грузить этих – не успеем.
А ведь, наверное, она неплохая девушка. Умная и волевая. Недаром ее слушаются эти мужики… Впрочем, без противогазов они не выглядели мужиками. Самому старшему – лет двадцать. Мобильный отряд? Поселение молодежи? В своих странствиях по Крыму листоноша встречал всякое.
И такой цинизм – тоже.
Да, мутанты неразумны. Ради человека Пошта, не задумываясь, рванул бы стоп-кран, а тут… Но ведь они – мутанты эти – связаны, им не убежать. Не укрыться от студня.
Так чем же люди, бросающие беззащитных тварей без шанса на спасение, отличаются от оскаленного, рычащего мутанта, зовущего маму? Чем он, Пошта, отличается? Что делает его не чудовищем, а все-таки человеком, пусть и не боящимся излучения?
У него не было ответа на эти мучительные вопросы.
Но Пошта понимал, что они отравят его. «Категорический императив» – когда не можешь поступить иначе – сменился рассудочным решением.
– Ну, я пошел.
Товарищи не успели его остановить.
Поезд еще недостаточно разогнался, и прыжок на землю был практически безопасным. Пошта сгруппировался, перекатился, вскочил и кинулся обратно к маяку. Студень уже практически подобрался к мутантам, их вопли стали почти человеческими – всякое существо перед смертью кричит одинаково.
Пошта бежал и думал. Он вспоминал всех, кого ему пришлось спасти. Олесю – потому что обещал Огневу. Обитателей станицы есаула Ступки, запертых в горящем доме, – потому что не мог иначе. Предателя и вора Зубочистку – и то спас от Хозяина Неба. Потому что человек. Буйена вот не уберег, правда. Но ведь пытался выручить, без дураков. Остальные-то с Летучего Поезда – живехоньки.
И все – ради высшей цели, ради принципов, заложенных воспитанием.
Да, мутанты – не люди. И Пошта даже не спасет их, максимум – развяжет, а после погибнет сам заодно с неразумными тварями.
«Копать-колотить, что же я делаю? Зачем я это делаю?.. Неужели только ради того, чтобы зеркало отражало не чудовище, но человека? Только из гордыни? Тщеславия? Или из желания показать всем, какой я героический парень? Да ведь не героический, выходит, а идиотический. Сгину не за грош, и никому из тех настоящих людей, кому успел бы помочь за оставшиеся мне годы жизни, не помогу. Наставники вряд ли станут гордиться мною. Но сбеги я – никогда не смог бы сам собой гордиться…»
Листоноша прибавил ходу. Холодец накатывал волнами. Надо бы что-нибудь заорать такое… боевое – вдруг он отступит…
К мутантам листоноша успел раньше студня. Несчастные обреченные твари уже бились в панике, и Поште досталось немало толчков и укусов, прежде чем он отцепил всех. Освобожденные, не дожидались товарищей, припускали прочь от хищного студня. Сам Пошта даже не смотрел в сторону опасности. Толку-то. Глянешь – и силу воли утратишь, побежишь, тщетно надеясь на спасение.
Бандеролька, наверное, будет плакать. Друзья помянут. Кайсанбек Аланович, который в Джанкое станет учить студентов и ругаться на них «жалкими, ничтожными личностями», вспомнит. Наставники тоже. А больше Пошта никому и не нужен, мир даже не заметит, что его не станет. Не будет ни лучше, ни хуже без одного-единственного листоноши.
Последний мутант рванул вслед поезду, и Пошта наконец-то смог посмотреть вперед.
Студень был в нескольких шагах от него.
Четыре километра? Столько не пробежать.
И все-таки он побежал. На этот раз не было ощущения свинцовой тяжести, Пошта будто парил над землей: «Я смог, я сделал, я не поступился своей совестью!»
Над степью светило безжалостное солнце. Белый злобный глаз его смотрел – и не видел. Мир – такой, как он есть. История идет по спирали. Из тьмы Средневековья вырастают небоскребы Нью-Йорка, чтобы быть разрушенными фанатичными последователями религии. Ядерные грибы растут над горизонтом, пожирая цивилизацию. Серость торжествует, чтобы снова сдаться разуму, и борьба их вечна. Только в душе каждого отдельно взятого человека – или листоноши – тьма или свет могут выиграть битву.
Пошта не поверил своим глазам.
Поезд, который должен был удаляться, сдавал задним ходом.
Из распахнутой двери вагона торчал Кайсанбек Аланович с гранатометом через плечо.
И Пошта понял, что успеет, что обязан успеть.
Ему еще рано умирать. Теперь, когда он разобрался в себе самом, он должен жить. Не амебой недумающей, но человеком.
В конце концов, именно за это он боролся. За то, чтобы людей стало больше.
И начал с себя.
Пошта улыбнулся и прыгнул вперед, протянув руки.
Эпилог
Если и было в Крыму после Катаклизма такое место, где Пошта чувствовал себя как дома, то это был Джанкой. Город, некогда бывший вратами Крыма, ныне превратился в оплот и цитадель клана Листонош – очаг спокойствия, безопасности и просвещения.
Клан или, как его называли чаще, клан Листонош обосновался здесь давно, чуть ли не с первых дней своего создания. Начали, как водится, с высокого забора, минированного периметра и оборонительных рубежей – цепочка дотов и блиндажей тянулась вокруг Джанкоя извилистой линией, пересечь которую было не под силу даже казачьему войску – по крайней мере, без массового кровопролития. Но основную безопасность листоношам обеспечивала не сила оружия, но сила науки. В отличие от всех прочих объединений и общин выживших листоноши не ограничились едой и патронами – помимо казарм и тренировочных площадок в Джанкое были построены (наверное, первые и уж совершенно точно – единственные на территории постъядерного Крыма) библиотека, научно-исследовательский институт и прикладные лаборатории, и многое, многое другое… Когда Пошта миновал контрольно-пропускной пункт и ступил на пыльную улочку Джанкоя, навстречу ему бросилась Бандеролька.
– Пошта! – истошно завопила она, вешаясь ему на шею.
Пошта закрутил девушку в объятиях и бережно поставил на землю.
– Ну, здравствуй, Бандеролька, – сказал он.
– Пошта! Живой! – всхлипнула девушка. – А мы думали – все, убили тебя.
– С чего бы это? – удивился Пошта.
– Ну как? Сначала про сектантов говорили – Серый Свет, слыхал? Они на тебя заказ распространили по всему Крыму, полмиллиона купонов за мертвого и миллион – за живого листоношу по прозвищу Пошта.
– Круто, – хмыкнул польщенный Пошта.
– Потом из Тортуги слухи дошли, про переворот, говорят – тоже ты был замешан. И тут Один сам прискакал, без всадника… Я уже не знала что и думать.
– Да нормально все, – отмахнулся Пошта. – Живой и даже невредимый. Штемпель как?
– Штемпель в порядке. Тебя сам Филателист хотел видеть! Так и сказал: как только Пошта явится – мигом ко мне.
Пошта вздохнул. Больше всего ему хотелось принять горячий душ, смыть с себя дорожную пыль, выпить бутылку ледяного пива и проспать часов этак двадцать. Но Филателист – глава клана, а когда тебя хочет срочно видеть глава клана, невежливо заставлять его ждать.
– Понял, – сказал Пошта. – Один хоть добрался без приключений?
– Да что ему сделается? Это он может с кем-нибудь приключиться! – хихикнула Бандеролька. – В конюшнях он, овес жует. Пошли, я тебе до Штаба провожу.
Здание со столь претенциозным названием располагалось в самом центре Джанкоя; несмотря на ранний час, вокруг Штаба и возле конюшен царила необыкновенная активность. Суета и ажиотаж царили и в самом Штабе – листоноши всех возрастов и чинов не ходили, а бегали по лестницам и коридорам, переговариваясь негромко, но возбужденно.
Если бы клан Листонош был военной организацией, Пошта решил бы, что в нем полным ходом идет подготовка к войне. Но война никогда не была целью клана; что же происходит?
В приемной Филателиста сидело человек десять – потных, злых, раздраженных. Бандеролька подскочила к секретарю и прошептала так громко, как смогла, чтобы все услышали:
– Пошта приехал!
Секретарь вздрогнул, вскочил и распахнул перед Поштой дверь кабинета лидера клана.
– Прошу! – сказал он, и никто из потно-раздраженной очереди не стал спорить.
Филателисту было лет семьдесят, но выглядел он от силы на пятьдесят. Высокий, очень худощавый, жилистый, с седой косицей и седыми усами до подбородка, Филателист казался семижильным, вечным и бессменным, а еще – неисчерпаемо харизматичным. Но суета последних недель измотала даже лидера клана: под темными пронзительными глазами залегли синяки, и без того худое лицо осунулось, черты заострились, глубже прежнего прорезались морщины.
