Олег Языков - Крылья Тура
Я «скользнул» за идущий на костер от самолета «Ганомаг». Метров тридцать пришлось бежать, хорошо, что этот гроб шел не так уж и быстро. В бронетранспортере было человек шесть. Да еще и водитель. А что если не жечь этот гроб, а использовать как прожектор? Решено! Я аккуратно прицелился и выстрелил в щит пулемета. Резкая вспышка, вой обожженных фашистов.
В три прыжка я догнал бронетранспортер, заскочил в него, подхватил чей-то автомат и выпустил в еще шевелящихся немцев весь магазин. К сожалению, шальной пулей был убит и водитель. Ну, ничего! Мне не привыкать. Выбросив фашиста, я сел за руль и описал небольшой круг, пристально вглядываясь в освещенную фарами поверхность земли. Туда! Там поровнее!
В это время я уловил, что звук самолетного мотора сменил свою тональность. Черт! Это же Демыч, спасая меня, заходит в атаку на бронетранспортер! Срочно вон из него!
Только я успел сквозануть из обреченной машины, как «Ганомаг» накрыла струя огня. Разгорелся второй костер. Вон там «По-2» может сесть! Я пальнул в нужном направлении ракету. Демыч засек ее, развернулся и дал еще одну очередь по земле. Заполыхала огненная дорожка. Через секунду-другую на нее плюхнулся кукурузник, а через третью секунду к нему сиганул я. Пробежавшись метров десять, я догнал бегущий по земле самолет, ухватился за борт и, подпрыгнув, головой вперед свалился в заднюю кабину.
Жадно хватая ртом воздух, я заорал: «Все, шеф, гони! Пассажир на борту, других здешних мудаков нам не надо!»
Из первой кабины ко мне обернулось смеющееся девичье лицо.
– Как скажешь, голубь ты мой сизокрылый! Полетели!
Боже, кто это?
Ангел небесный!
Глава 8
Ангела звали старший лейтенант Лебедева. Катя Лебедева. Царевна-лебедь.
Когда мы долетели до нашего аэродрома и под прикрытием Демыча сели на родную землю, я, не дождавшись, пока остановится винт, вытащил летчицу из кабины, стащил с нее шлем и расцеловал в обе щеки! Потом – в губы… потом – снова в щеки… потом Катя дала мне по морде! Но сама при этом смеялась! Значит – понравилось! Мне тоже…
Тут набежал народ и начал меня качать. Я кричал, что, мол, подождите Демыча – впустую. Я кричал – вон Катю качайте! Она меня спасла! Народ кинулся за Катей, и несколько раз мы парили в воздухе вместе. Потом подоспел командир полка, сел Демыч, и я доложил о выполнении задания.
– Есть у вас уверенность, что бронепоезд поврежден?
– Там все в огне было, товарищ майор! Все полыхало! Да еще я и ракеты пульнул, и ажешки высыпал. Горело знатно. Я видел, как старший лейтенант Демченко атаковал бронетранспортер. От его очереди эта железяка так полыхала! Так что и бронепоезду деваться некуда – сгорит! Вот рассветет, и можно туда еще раз смотаться, проверить.
– А вы что видели, товарищ старший лейтенант? – майор Россохватский повернулся к Кате.
– Я не знаю, чем летчики стреляли по бронепоезду, но он горел, как деревянный, товарищ майор!
– Эк, как вы бодро доложили! Большое тебе спасибо, дочка, что ты Виктора мне привезла! Дай-ка я тебя по-стариковски… – Комполка трижды расцеловал зардевшуюся Катю в щечки.
– Да что у вас за полк такой, товарищ майор! Все только и делают, что целуются! – задыхаясь от смеха, проговорила старший лейтенант Лебедева. – Не летчики, а голубки какие-то! Все воркуют и целуются, целуются и воркуют!
– Ты это, дочка, мне брось! Я тебе дам голубки! Эти голубки вон какого червяка бронированного заклевали! А ты одного еще и спасла – для нас двойная радость! Ну, пошли в столовую! Чай будем пить!
Откуда столовские уже все знали – в голову не приходит. Но знали. И к нашему приходу столик уже был накрыт. И конфеты, и баранки, и варенье!
Душевно попив чайку, мы проводили старшего лейтенанта Лебедеву к ее самолету. На взлетке уже молотили винтами два истребителя сопровождения дорогой гостьи.
– Еще раз спасибо тебе, Катя! Я подал в дивизию представление на награждение тебя за геройский, прямо скажем, поступок. Спасибо тебе, родная! Прилетай к нам, как к себе домой! Прощай!
Стрекоталка Кати под охраной двух «яков» исчезла вдали, а я все смотрел ей вслед.
– Что, Виктор, присушила тебя дивчина? – толкнув меня в бок, поинтересовался Демыч. – Красивая и боевая. Достойная подруга будет!
– Что?
– Э-э-э, брат! Да ты меня и не слушаешь! Ну, пошли, пошли… Командир приказал в штаб идти. Опять отчет писать будем и схемы атаки на бронепоезд чертить…
* * *Как мы и договорились с Демычем, основной упор в бумагах мы делали на применение ампул «АЖ» и вероятную детонацию боеприпасов, которые, скорее всего, грузили в бронепоезд немцы, когда мы провели атаку. Ничем другим такого результата объяснить мы не могли. Не могли же мы на полном серьезе заявить о применении «божественного огня». И так нарисовались – как в валенках на пляже.
Я уж и не знаю, как это получилось, но особого разбирательства и не было. Фотоконтроль дал четкую и ясную картинку – бронепоезд пылал. А больше ничего и не надо. К счастью, немцы этот бронепоезд куда-то утащили, и вопрос об исследовании его останков как-то весь иссяк… Мне же лучше.
Демыча, Катю и меня наградили орденами. Меня – аж орденом Ленина! Катю и Демыча – «боевиками». Достойно, весьма достойно! За пару очередей-то. Ну – и за пять минут моих страхов на земле. А вот Катерина – она и правда герой. Свой орден Ленина я бы ей отдал. Но это невозможно. Как там, в «Гусарской балладе», говорит Кутузов: «…а крестом-то не швыряйся! Чай, не шпильки!» Как-то так, в общем.
А потом меня в очередной раз ранило. Просто зла не хватает. Даже и не ранило, а так… Глаз левый я сильно разбил при посадке. Какой-то «месс» залепил мне в бою очередь по левому крылу, ну и повредил шасси. Оно и не вышло при посадке. Я не обратил внимания, что зеленая лампочка не загорелась. На полосе тоже лажанулись, прохлопали ушами. Да еще у нас был такой своеобразный шик – подойти к полосе на скорости, с «прижимчиком», и шасси выпускать только в самый последний момент. Вот я и выпустил…
Левая стойка шасси не вышла, истребитель катился на одной ноге, пока скорость не упала, а затем – по законам физики, цапнул землю консолью левого крыла и крутанулся. Меня и мотнуло по кабине вправо-влево, как ваньку-встаньку. В результате – «ушибленная рана левого глаза». Хорошо что глаз цел. Но видеть я им еще долго не смогу – он весь заплыл и стеснительно скрылся в огромной опухоли. Само собой – боевые вылеты мне запретили, на глаза Кате с такой мордой я показываться не хотел и, злой и недовольный, целыми днями нарезал виражи вокруг стоянки своей эскадрильи. Чем доводил бедных летчиков почти до нервного срыва. В общем, когда мне сказали сочно собираться и вылетать в Москву, в распоряжение отдела боевой подготовки штаба ВВС Красной армии, все, в том числе и я, вздохнули с облегчением.
