Александр Афанасьев - Законы войны
Но и боевики знают, что мы можем сделать с телефоном. Еще в Персии знали не до конца, вот почему в первые два года нам удалось нанести тяжелейший урон махдистам, фактически обескровив организацию. Но теперь научились… гады, во многом благодаря журналистам, которые рассказывают, что не надо. Например, многие считают, чтобы нейтрализовать телефон, надо достать из него аккумулятор, но это не так. На самом деле надо достать симку, когда вынут аккумулятор – телефон может быть выключен, но кое-какие функции питаются от батарейки, и трубку можно отследить. А вот если нет симки – телефон можно использовать и как видеокамеру, и как фотоаппарат, и как видеоплеер для просмотра роликов, что многие и делают. Мало кто знает, что мы можем включить дистанционно любой телефон, если знаем его номер, и тогда телефон превращается в подслушивающее устройство, которое ты сам носишь при себе, и одновременно – маяк. Мало кто знает, что, определив один телефон, мы можем определить любую трубку, на которую с нее когда-либо звонили. Мало кто знает, что если сменить симку – мы все равно сможем следить за этим телефонным аппаратом. Мало кто знает, что мы можем определить дистанционно, с какого телефона на какой что переписывали, используя инфракрасный канал. Мало кто знает, что мы можем определить, какая трубка лежит рядом с другой трубкой, если обе включены.
Поэтому многие из тех, кто на джихаде, носят с собой не одну, а две трубки. Одна без симки, на нее они пишут флешки, смотрят ролики, включают в самых экстренных случаях. Другая – «левая», то есть купленная на постороннего человека, как минимум раз в месяц ее меняют. Раньше разбивали или бросали в реку, теперь догадались – продают, чтобы добавить нам работы.
– Прокололись… – кивнул я, – видимо, у него не оказалось трубки под рукой, он не мог купить – а позвонить кому-то надо было очень срочно. Он поставил симку и позвонил с того телефона, на который писал флешку. Но мы его установили.
– И кто это? – нехорошим тоном спросил Араб.
– Кто… Майор Иноходцев, Валерий Сергеевич, оперативная группа Генерального штаба. Один из тех, кто сдал Аскера.
– Вот же с…а!
– Не торопись.
– Не торопиться?! Да это же предатель!
– Предатель… Мне кажется, что дело в другом.
– В чем?
– Хочешь узнать?
Араб ни секунды не колебался.
– Да.
– Тогда кое-что надо сделать…
Араб похлопал по боку.
– Я в деле.
– Не спеши. Сними квартиру. Или даже комнату. На месяц хватит. В центре города, но небольшую.
– Может, виллу?
– Нет. Квартиру на втором этаже в самый раз, многие дуканщики сдают комнаты.
– Понял. Еще что?
– Купи два компьютера. Самых мощных, какие только найдешь. Привези туда и подключи – но не подсоединяй к Интернету. Никакого Интернета быть не должно, попроси даже, чтобы удалили встроенные модемы. Никакого Интернета.
– Понял…
– Тогда поехали. Очень много работы…
Афганистан, Кабул
Мандави-базар
7 ноября 2016 года
Знаете, в чем настоящая проблема? В том, что доверять действительно никому нельзя. И ни в чем. Это Афганистан. Вирус предательства, лицемерия, измены – здесь везде.
Кажется, с возрастом я начинаю кое-что понимать лучше. В отрочестве мы немало времени на уроках истории посвятили десятым – двадцатым годам прошлого века России. Времени мятежей и восстаний, времени, когда против крестьянской Вандеи пришлось бросать целые кавалерийские дивизии, времени, когда, как в ермоловские времена, на Кавказе сжигались целые деревни за сопротивление. Конечно, в этом были виноваты эсеры, социалисты-революционеры, ведущие агитацию: а как же иначе? И большевики – хотя они больше среди промышленных рабочих агитировали. Те тоже – будь здоров, державу подгрызали. Сейчас такого нет, это стараются забыть как страшный сон: когда русский шел на русского, когда русские истребляли русских. Могилы вожаков крестьянских мятежей – в большинстве своем никому не известны, и дело их – проклято и забыто.
А вот сейчас я, кажется, начинаю кое-что понимать. Доходить до меня начало еще в Персии, там тоже крови пролили, будь здоров, и я все пытался понять – почему простые, бедные люди готовы насмерть идти на части регулярной армии, почему они скрывают в домах и не выдают бандитов? Здесь к этим вопросам добавился еще один: почему кругом столько предательства. Почему самый обычный человек, небогатый, которому новая власть дала порядок, покой и даже возможности стать кем-то лучшим, и даже если не самому, то его детям – так почему же этот человек готов выстрелить нам в спину.
Вопрос – в сложности общества, понимаете?
Самый простой тип общества – крестьянская община. Нет ни армии, ни полиции, ничего. Из власти – один староста, да и тот мало чего от этого имеет – если честный, конечно. А нечестного сместить могут – это тебе не Дума. Весь прибавочный продукт – а он очень и очень невелик – остается в крестьянской общине и максимально идет на потребление, которое и так тут не сытное.
Внешний мир несет в крестьянскую общину только беду. Королевские солдаты приходят, чтобы забрать кого-то, кто что-то не так сказал или сделал, и казнить. Королевские мытари собирают подати. Королевские вербовщики вербуют крестьянских детей в армию, чаще всего – по обязательному призыву. И это у нас в свое время – в армии бывший крестьянин получал жалованье достаточное, чтобы содержать семью на родине, – сам-то он и столуется за казенный счет, и форму ему выдадут, сапоги, которые крестьяне вовек не видели. А здесь армия при короле совсем другая была, в казармах земляной пол был, а жалованье солдат распределяли меж собой офицеры. Поэтому крестьянская община любой власти изначально враждебна и пытается сбросить ее при первой возможности. Что будет дальше – о том дум нет, люди просто не привыкли так далеко загадывать…
Мы думаем, что несем в общину благо, но на самом деле несем беду. Да, мы предлагаем тракторы, предлагаем кредиты, предлагаем орошение – но тем самым мы разбиваем общину, которой люди живут здесь тысячу лет. Потому что если будет орошение – значит, не нужно будет столько людей, не нужны будут кяризы и мастера-кяризники, которые их делают. Много чего будет не нужно. И часть людей окажется лишней. Выброшенной из жизни. Ненужной.
А часть – разбогатеет. И станет худшими из угнетателей для бывших своих же…
Потом – потом, конечно, проблему можно будет решить. Ее почти решил шахиншах – открывая заводы, которые вбирали разорившихся крестьян, как дешевую рабочую силу. Если бы он сам не решил поиграть с агрессивным исламом, если бы не решил примерить на своего сына мантию двенадцатого, сокрытого имама Махди – может быть, и сейчас бы властвовал в Тегеране. Но сослагательного наклонения в истории не бывает.
А что будет здесь, в горах?
Согласно последним исследованиям, которым многие не поверили, во время крестьянских бунтов в России крестьяне первым делом шли грабить и жечь не дворянские и барские усадьбы, а хутора и отрубы. На которых жили бывшие свои, те, кто выделился из общины благодаря столыпинской реформе и стал благодаря казенным кредитам, которые в то время только начали выделяться, становиться все богаче и богаче. Правильно сказал Козимо Медичи – сказано, что мы должны прощать своих врагов, но нигде не сказано, что мы должны прощать своих бывших друзей. Те, кто вышел из общины десять лет назад, были более ненавистны крестьянскому миру, чем барин, который брал с них барщину и оброк последние сто лет.
А здесь – то же самое, только с отсрочкой в сто лет. Мусульманская община называется умма. Чаще всего это крестьянская община, в городе она распадается. Когда местные крестьяне так остро реагируют на слова проповедников о том, что нет никаких законов, кроме шариата, а любой правитель, правящий не по шариату, есть тагут, – так это потому, что они никогда в жизни не видели ничего хорошего ни от одного правителя. Это потому, что ни один закон никогда не был согласован с ними и не был принят в их интересах – они подозрительно относятся к любым законам. Для них полуграмотный мулла, вершащий правосудие по своему пониманию фикха [95], ближе и роднее закончившего полный курс юридического судьи именно потому, что мулла живет рядом с ними, он – один из них. Для них ислам прав потому, что запрещает брать любые проценты с денег, даваемых в долг, они просто не понимают, что мы даем им на куда лучших условиях и для того, чтобы они улучшили свою жизнь, провели воду и купили технику. Этот запрет лихвы – против ростовщиков, которые обирают их. И то, что мы считаем модернизацией, они считают грехом. Харамом.
Но большой ошибкой будет считать афганца кем-то вроде народа-богоносца, как сто лет назад народом-богоносцем считали наших крестьян: изнасилованные и убитые дочери помещиков и хуторян, подожженные дома и усадьбы, изрубленные в припадке темной злобы лошади, коровы и прочая живность быстро показали, что это не так. Бывали случаи, когда в зажиточном селе одна часть села шла на другую войной, бедная ли на богатую, богатая ли на бедную, и прежде чем успевала прибыть воинская команда – село оказывалось завалено трупами [96]. Прежде чем позаботиться о духовном – надо позаботиться о мирском, а здесь, несмотря на наличие монарха, до нашего прихода о мирском никто не заботился. Пуштуны – темный, злобный и жестокий народ, их жестокость напоминает жестокость зверей, а не людей и проистекает из веков страданий и угнетения. Они не верят в прогресс, в науку, как мы, – зато готовы поверить самым диким слухам. Я расскажу, что подтолкнуло сопротивление в самом начале, хотя вы в это, наверное, не поверите. Когда мы вошли и начали распределять керосин – он здесь крайне нужен, – его распределяли в очень удобных пластиковых пяти– и восемнадцатилитровых канистрах с крышкой и удобной ручкой, таких здесь никогда не видели. Никто и не подумал требовать вернуть канистры – зачем они нам, – и у афганцев их скопилось достаточное количество. А так как в Кабуле не было центрального водопровода и воду развозили хазарейцы-водовозы – эти же удобные канистры начали использовать под воду. А когда получалось где-то раздобыть керосин – то снова наливали керосин, а потом опять воду и не мыли – вода слишком дорога, чтобы ею мыть. Бачата приспособились в них же продавать бензин на обочинах дорог – те, кто покупал, потом опять могли использовать это под воду, не вымыв. Стали болеть, травиться. Муллы бросили клич, что русские хотят отравить всех афганцев, чтобы занять их землю, – и после одного пятничного намаза афганцы бросились убивать. Потом, когда немного спала волна насилия, мы, конечно, разобрались – но и с той и с другой стороны пролилась кровь, а многие афганцы нам просто не поверили – что нельзя под воду и под керосин использовать одну и ту же емкость. Так и пошла литься кровушка…
