Николай Полунин - Орфей
— Идите к черту, — коротко сказал я и прошел в кабинет, где принялся бесцельно выдвигать и вдвигать ящики стола. Что в них пусто, я убедился недели две назад, когда мне надоело разыгрывать оскорбленную девственность перед самим собой. — Ну? Нескромные предложения продолжаются? — сказал, взглянув небрежно, как он прислонился к косяку в дверях. Недешево мне стоила эта моя легкость в речи. — Сеансы черной магии не планируете устроить, господин инфильтрант? А то помогу. Помяукаю, хотите?
Михаил Александрович Гордеев задумчиво переплел руки. Тихонько клацнуло твердым о твердое. У него все пальцы были в перстнях, на каждом по золотой гайке. Я такое только у Гребенщикова на концертных фотографиях видел. До сих пор недоумение свое помню: как у БГ получалось на гитаре играть?
— Вы даже умнее, Игорь, чем я думал.
— Покорнейше благодарим.
— Вы не смущайтесь, что вас поколачивает немножко. Это пройдет сейчас. Свыкнитесь с мыслью, и пройдет. Хотите, помогу, и пройдет моментально?
— Зачем же затруднять брата по крови. Мы теперь одной крови, ты и я, да? Что, брат, прибыл с инспекцией от Князя Тьмы? На вверенной мне территории (тьфу ты, с большой буквы надо было!) тишь с благодатью! Докладывает старший по камере Предсказатель! (Вот теперь правильно.)
Не прав, не прав М.А. Гордеев, нет, не прав. Не поколачивает меня слегка, а прямо сотрясает, как грушу. Но мы ему этого не покажем. Не дождется.
— Командировка как? Удачно? Начальство довольно?
— Не понимаю…
Он казался удивленным без притворства. Впрочем, оно, конечно, было враньем — про командировку его. Они там сами о Гордееве не знали ничего. Я спрятал руки под стол, мял основания больших пальцев. Засаднило. Нет, как хотите, это не продолжение снов никакое, саднит по-настоящему.
— Не вздумайте меня снова усыплять. Надоело. Хватит с вас, посмотрели, будет.
— Вот как? — Гордеев изогнул бровь. — И что же вы сделаете? Впрочем, это… Я не буду больше, Игорь. Все, что требовалось, мы с вами увидели. Вы только сейчас догадались?
А я ведь и не догадывался ни о чем вовсе. Так просто сказал. А выходит — догадался. Аккуратнее, осторожнее надо быть со словами теперь, не забываться.
— Вам-то какое дело — когда… Тоже без меня не могли обойтись?
— Тоже не мог. Погодите, узнаете, кто тут еще без вас обойтись не может — ахнете.
— Не ахну. Похоже, что все.
Гордеев прошел к экрану, сунул кассету в щель. Задумчиво смотрел целую минуту, как Иисус Христос Суперзвезда поет арию с Марией Магдалиной. Звук был выключен.
— Ну а если — все? Не допускаете возможности? Вот как…
Мне как раз стало немного полегче, и я смог изобразить притворный ужас.
— Ни за что на свете! Пощади меня, прокуратор! Нет и не будет более прекрасной власти, чем власть императора Тиберия! Игемон! Не казни меня, добрый человек!..
Если б не так противно было, плюнул бы прямо в рожу его. Врезал бы. Хотя врезал… я себя хилым никогда не считал, но он вон какой шкаф. К тому же, вспомнил, голова у меня болит-раскалывается. О! Голова! Пойдем по пути перевернутых ситуаций до логического конца. Вспомнить бы только дословно…
— «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти». Ну, чем вы там обещали помочь? Сделайте милость. Как это будет выглядеть? Магические пассы? Заветные слова? Тарабарские заклинания? Меня тут, знаете, уже лечили, и успешно. Тут вообще неплохо, надо вам сказать, я даже где-то благодарен. Немножко нервозная обстановка, но если вы теперь договоритесь, чтобы никого за Ворота не вытаскивали, то совсем замечательно. Правда, договоритесь, что вам стоит? А то на меня косо глядеть начали. Так и доживем тут свой век, чудаки недоделанные, инфильтранты дефективные. Девочками будем меняться, Кузьмичевы байки слушать, я чего-нибудь для народа сочиню, Правдивый накормит-напоит…
Внезапно я осознал, что все мои хвори куда-то испарились. Перестало звенеть в висках, стягивать и пульсировать заштопанные места под повязкой на голове, даже саднить на руках перестало. Я ошеломленно поглядел — стертые до крови ранки остались, но не болели. Гордеев все стоял ко мне спиной, глядел на экран. Там, уезжая со съемок, артисты забывали Иисуса распятым на кресте.
— Зачем… — Получилось хрипло, я откашлялся. — Зачем было заставлять заново переживать это? Я чувствовал, что эти сны — неспроста. Испытывали удовольствие, заставляя меня? Не читали моего досье? Спросить не могли?
— Нет. Игорь, — сказал он, все не поворачиваясь, — у нас у каждого были свои потери, ведь так? Мне нужно было узнать о вас. Все, как было на самом деле, а не то, что сохранилось в записях. Я узнал. Благодарю и сожалею, что это должно было оказаться для вас нелегко. Больше я не буду, — повторил он.
— Потери. И у вас?
— Да, — ровно произнес он. — И у меня. Что касается формы, то сновидения обладают кататоническим эффектом. В частности, это и обусловливает такую глубину восприятия. Забыв о том, что окружает въяве, человек воспринимает сон подчас даже ярче, эмоциональнее. Некоторые обладают возможностью вызывать сны по собственному желанию. Сновидения, — поправился он. — Такие сны называются люстридными. К ним относятся и вещие, или сны-«проколы», которые либо дают информацию о событии, предвосхищая его в реально текущем вашем Времени, либо делают видящего свидетелем того, что происходит сию минуту, но разнесено с ним в пространстве.
Я криво усмехнулся — тоже, Кузьмич еще один, лекции читает.
— А вас попросят отсюда убраться, вы в курсе? Колдовство вуду готовят…
— Я знаю. Мы же были там вместе, я все слышал. — Гордеев наконец отвернулся от экрана. — Извини, что я тебя немножко поэксплуатировал. Мне надо было знать. — Появившаяся было улыбка тут же исчезла. — Никогда не говори о вуду небрежно, Игорь. Это не тот предмет, которым можно пренебречь. Лучше не упоминать совсем, чем относиться легкомысленно.
— Все, все, сэнсей. Слушайте, господин Гордеев, правда, убирайтесь, а? Спасибо за медицинскую помощь, даже если это колдовство. И до нескорого свидания. Дверь открывается наружу. У вас без меня много дел.
Он, конечно, и не подумал уходить. Он опять уселся в кресло, в котором я его увидел, едва разлепил глаза. Увидел, зажмурился от невозможности увиденного и еще минут десять притворялся спящим, лихорадочно думая и приказывая себе успокоиться. Ничего не вышло, как теперь поняли.
— Игорь, ты совсем мне никаких вопросов задать не хочешь? — Похоже, это его и вправду удивило.
— Обойдусь.
— Расторможенная психика спящего может становиться своеобразным приемопередатчиком связи между Мирами.
— Не придуривайтесь выжидательно, господин Гордеев, меня этим бредом ночью пичкали. Я у Кузьмича шар прозрачный попрошу. Какой-нибудь, у него много. И штучек с гипнозом не надо бы. Эти вспышки, газоны, фиалки-хризантемы…
Я понял, что словами с ним не разойтись, и примеривался, чем бы ему въехать в башку потяжелее. Сбоку, чтоб увернуться не успел. Вот убедимся, читает он мысли, нет? Как назло, в спальне ничего подходящего не оказывалось. Ящиком от тумбочки? Легкий. Всей тумбочкой? Массивная, не размахнешься.
— Это был не гипноз, Игорь, — сказал он неожиданно мягко. — Я просто проверял кое-что. Мне пришлось. Извини и за это. Я, конечно, могу уйти сейчас, и меня даже не придется гнать пинками. Но надо идти вместе…
— На фиг? Без меня к крестникам выйти боитесь? Они вас любят, не дрейфь. Жонглера и Мудреца. Молятся, что им райское спокойствие тут создано. Лодочником и Защитником.
Я с удовольствием заметил, как Гордеева передернуло. Чем-то я его достал. Чем бы, узнать. Я бы уж повторил, в гуманность играть не стал бы.
И одновременно снова начала пробуждаться неуместная симпатия к нему. Как тогда, в Доме. К нему? Вырвавшему меня из пусть мрачной, но тишины? Заставившему вновь пережить то, от чего бежал? Бросившему в тот же, а то и худший водоворот из угроз, требований, мистики, безумия? Отнявшему надежду когда-нибудь, не скоро, но в конце концов пережить и забыть? Уже почти сбывшуюся надежду…
Симпатия? К нему, такому? А ведь да. Я ведь только две вещи не перевариваю физиологически: открытое хамство и природную тупость. От первого отхожу или бью в морду, от второго тоже отхожу или бью. Но тупых, если, конечно, они не хамят, я перед этим жалею. Гордеев не подходил ни под одно из двух.
— Ладно, пошли. От вас не отвяжешься.
— Что? Нет, ты неверно понял. «Идти вместе» — скорее аллегория, чем руководство к действию. Как, кстати, вы здесь собираетесь дальше жить?
— Как жили. Старички подскажут, если я чего не доеду. У нас с этой ночи полное взаимопонимание. Они — чокнутые, я тоже скоро с нарезки съеду. Уживемся.
— Правдивый не вернется.
— Вот как? Ну, ничего. Лариса Иванна утешится с Бледным. Глядишь, меня в темном месте отловит. Притиснет к теплой стенке… Постойте, как так — не вернется? Он уж…
